Справедливость богов(Общий файл)

Глава 1. Камелиус.

Потребовалось несколько бесплодных попыток. Веки как будто приклеились.

Я застонал. С большим усилием открыл глаза.

Высоко над головой бледное небо с нависшими черепичными крышами двухэтажных каменных домов, тесно стоящих друг к другу и крепко сжимающих маленький свободный пятачок площадки. В верхних этажах от духоты настежь распахнуты окна.

Пыль и грязь. Задыхаюсь. Рот и носоглотка забиты. Пытаюсь откашляться.

Где я? Что со мной?

В следующий момент всплыло прозрачное окно. Внутри этого окна в воздухе висит множество непонятных закорючек. Увиденное озадачило.

0+++0+++0000+++++00000

Странные ощущения. Голова гудит, как колокол. Тело обмякло. Вода натекла за ворот. Острая боль в висках.

Лопатки окоченели на холодных булыжниках. Слегка приподнимаюсь на локтях. Поднимаю голову, чтобы оглядеться. Прозрачное окно уменьшилось вчетверо, но продолжает упорно висеть прямо над головой и сигнализировать.

Лежу прямо в луже, не в силах свободно шевелить руками.

При этом поворот на левый бок сопровождает давящая острая боль в левом виске, как прострел с арбалетного болта.

Не могу понять, что со мной случилось? Беда! Перед глазами в туманной дымке старик. Что-то жуёт беззубым ртом. Сидит на камне и жуёт. Молча жуёт и смотрит.

От острой боли закрываю глаза. Надо встать, но ноги и руки плохо слушаются. Почти не шевелятся.

Снова открываю глаза. Окно на месте. Старика нет. Кровь на кончиках пальцев. Боязливо провожу левой рукой слегка по затылку, но как бы не натолкнуться на смертельную железку в собственной голове.

Значит, упал? Так неудачно, что расшиб голову? Нет! Помогли!

Вспомнил подростка с омерзительным прыщавым лицом.

Сколько я здесь лежу?

Вся спина абсолютно мокрая. Пытаюсь крикнуть, чтобы попросить помощь. Получается несуразный хрип захлебнувшегося или крик полумёртвого петуха. Второе ничуть не лучше первого. Горло засохло и не слушается. Кричать не могу. Во рту кислота разъедающая слизистую оболочку. Страшная боль в голове. Мозги как будто пропустили через мясорубку.

Вокруг никого. Ни единой живой души. А старик? Старик призрак! Он, то появляется в моих смутных воспоминаниях, то также внезапно гаснет и исчезает.

Прозрачное окно, что поразило сначала, сменяется другим окном. Расположение многочисленных крестиков меняется. Значки выстраиваются в несколько полос и начинают мигать.

Пытаюсь лежать тихо. Закрываю глаза. Не двигаюсь. Так болит меньше. Гул в ушах сохраняется, но гудит вполсилы.

Только бы смог ходить. Только бы не остаться навечно овощем. И только бы не сдохнуть прямо здесь, на холодных булыжниках.

Люди! Помогите! Кто-нибудь слышит?

На некоторое время забываюсь.

Открыл глаза. Закорючки в воздухе в таинственном окне продолжают мигать.

Раннее утро. Заметно похолодало. Из прохожих никого.

Лежу в той же позе. Жду. Надо встать или хотя бы сесть.

Сколько прошло времени, когда очнулся? Ничего не знаю. Час? Два? Пять? Может день? Почему я здесь? Не знаю.

Что всё это может значить? Что, в конце концов, происходит? Если бы кто-нибудь... Ну, хоть кто-нибудь мог мне хоть что-то рассказать!? О, боги!

По-прежнему лежу с закрытыми глазами. Шевелиться — смерть. Лежать на спине лучше, так, по крайней мере, не задохнусь. Лужа, по всей видимости, неглубокая.

Ещё раз ощупываю себя рукой. На животе крови нет. Кажется, на теле нигде ран нет. Только голова. Затылок. Рана величиной с кулак? А может быть меньше? С монету? Какая разница, если и та и другая рана смертельна.

Что я себя утешаю? Умер, значит умер. Жив, значит жив.

Это окно что-то вроде надгробной надписи. Читать я не умею, но моё самолюбие такой расклад тешит. Одно настораживает, почему это надгробие прозрачное и почему сквозь него всё видно, как сквозь слюду или бычий пузырь, а также, почему оно висит в воздухе?

Память понемногу возвращается. Глаза открывать боюсь, как бы не потерять тонкую ниточку реальности. Вот оно как!

Снова старик. Смотрит на меня и жуёт беззубым ртом. Сидит на камне и вдруг падает.

Жестокий мир!

И, конечно, никому в мире нет до меня никакого дела. Некому позаботиться о юноше, оказавшемся с проломленной головой на улице. Кто я? Сирота. Уже лучше! Живу в заброшенных бараках в дальних районах города. Это там где находят приют портовые нищие. Питаюсь, чем придётся. Сплю, где попало. Хоть что-то! Ни у кого не вызываю ни жалости ни сочувствия! Как вот этот одинокий нищий старик!

Что ему до меня? Как и мне до него?

Таков жестокий мир!

Но как я здесь оказался? Почему?

Вспомнить не получается. Отвлекает боль. Вспоминать мучительно больно. С болью поднимаю руки. Одну руку, затем вторую. Усилием воли сжимаю окоченевшие кулаки. Значит, сухожилия не перебиты. Ноющая взрывающая боль пронзает виски ещё раз. Значит, жив.

Прозрачное окно между тем приближается к самому кончику носа, а случайно задетый пальцами правой руки край светлого окна с крестами, убирает окно совсем.

От усилия поднять затылок, теряю сознание. Всё вокруг бледнеет и кружится. В глазах вертится цветная карусель. Круговорот затягивает всё глубже.

Вновь мучительно прихожу в себя. Разбит, словно корыто.

Раннее утро. Пустынная улица. Напротив таверна. Над дверью торчит метла. На гвоздь надета деревянная кружка, перевёрнутая вверх дном. Кажется, я там когда-то был...

Дверь таверны внезапно открывается. На пороге стоит человек в безразмерном балахоне с накинутым капюшоном. Машет рукой. Вокруг никого. Значит, мне. Зовёт. Приглашает к себе в таверну!

Может, показалось?! Или приснилось? Не пойму я что-то. Вот, если бы встать!

Пытаюсь. Не получается.

Веду рукой по карманам. Засаленный жилет. Рваные холщовые штаны с дырками на коленках. Стоптанные башмаки на босу ногу от помершего угольщика. Этот угольщик как сейчас вижу — вечно улыбающийся абсолютно лысый суетливый такой типчик. В кармане жилета пусто. Целый карман только один. Левый. В штанах карманов нет. Мне нечего класть и у меня нечего красть. Искать что-то бесполезно. Вора опасаться не приходится.

Чуть приподнимаю спину над лужей. Осторожно веду второй рукой по затылку с запёкшейся кровью. Арбалетного болта нет! И то — хорошо! Дырки нет! Уже отлично! Ощупываю шишак. Рана едва затянулась. Кровь больше не хлещет. На кончиках пальцев остаются сгустки слегка затвердевшей сукровицы. Сажусь. Под задницей гладкие камни.

О, боги! Мне удалось!

Человека в капюшоне, что звал меня в таверну, нет.

На голову сзади, как будто давит гранитная плита. Возможно, одна из крыш домов съехала сверху на меня и чудом не придавила. Вот я сейчас на плиту и обопрусь! Однако сзади ничего нет. Одна пустота. Сидеть долго не могу. Из-за травмы плохо держу равновесие. Вестибулярный аппарат ни к чёрту! Голову клонит на бок, как у слабенького новорождённого щенка. Шатает в разные стороны, как будто на палубе утлого судёнышка во время шторма или в шалаше на жерле вулкана во время извержения.

Точно! Корабля! Начинаю вспоминать. Море! Моряки!

Руки дрожат. Губы трясутся. Во рту пересохло, как кошки сходили. Вдобавок тошнит.

— Эй, парень!— в этот момент кто-то громко кричит мне сзади.

Еле-еле поворачиваюсь всем телом, как волк. Шея не вертится. Вижу в трёх шагах оборванного подростка лет четырнадцати со сломанными передними зубами, но дерзким недетским взглядом.

Подросток явно чувствует себя в данной ситуации очень уверенно, даже нагловато.

— Ты, наверное, пришёл сюда за шлюшкой? Могу тебе предложить! За небольшую плату! Здесь недалеко!

На это неожиданное предложение, я только кисло морщу лицо, не в силах даже ответить отрицательно. Мотаю головой, как телёнок, ведомый на убой.

— Ну, как знаешь! Дело твоё! Передумаешь, приходи! Здесь! За поворотом!

Парень постоял ещё некоторое время, что-то подкинул в правой руке и исчез.

Между тем собираю остатки сил. Кое-как встаю на ноги. Невероятно! Удалось! Цель отныне доплестись до каменной стены таверны, чтобы жадно напиться из вон той громоздкой и широкой деревянной бочки, наподобие ушата. Вероятно, наполнена блаженной влагой, если это не так, тогда я умру.

Шаги даются с болью во всех суставах. Отдаёт в виски. Несколько раз падаю на выставленные перед собой руки, как кошка, но вновь поднимаюсь, чтобы чуть не на четвереньках дотянуть до заветного бочонка. Временами так и двигаюсь, чтоб не брякнуться на камни со всего роста. Больно! Лучше бы был маленьким и незаметным.

Последние телодвижения. Наконец наваливаюсь плечом. Вот она! Стена таверны. Всё же в моём кармане что-то есть. Достаю из кармана грязных штанов изрядно грязную тряпицу, дабы приложить к шишке. Это всё. Перед тем этот самый несчастный лоскут хорошенько смачиваю в бочонке с дождевой водой. Бочонок установлен аккурат под стоком.

Всё ещё достаточно тяжело. В теле дрожь. Шатает до сих пор. Постепенно начинаю вспоминать вчерашних собутыльников. Их пропитые наглые рожи.

Компания весёлых морячков. Кажется, кто-то из них брал меня с собой или только грозился это сделать, если я проявлю некие навыки. Сволочи!

Смотрю на родную лужу, окрасившуюся в красно-кровавый цвет, где ещё полчаса назад лежал без сознания и движения.

Теперь, пью из ладошек, как ребёнок.

Никакого нищего беззубого старика рядом нет. Камня тоже нет. Прозрачного окна с крестами нет. Видения. Сплошные глюки.

Может быть, трактирщик в балахоне померещился? Никто меня не звал внутрь. Зачем?

Наконец начинаю прозревать. Неожиданные воспоминания нахлынули. Вот и вспомнил. Старик сидел не здесь. Большой камень я видел не здесь и не сейчас.

Помню достаточно отчетливо об этом нищем старике. Он говорил однажды почему-то о какой-то всеобщей справедливости богов. Но в чём заключается эта самая справедливость, так и не объяснил до конца. Как, впрочем, ничего не сказал и о том, кто такие боги? Почему эта справедливость только для них, а не для обычных людей? Не успел. Может быть ещё потому, что я не особенно слушал, да и не вникал в бессвязные слова обезумевшего седого старика, привязавшегося ко мне всей душой. Считал это совершенно не важно. Потом этот нищий старик умер. Умер прямо на моих глазах.

Поэтому и запомнился. На протяжении почти года перед смертью, я общался с ним на улице. Если это можно назвать общением. Так. Пустые ни к чему не обязывающие слова. Каждый раз при встрече он брал меня своей костлявой рукой за плечо и сильно сжимал. Старик хотел сказать что-то ещё, но каждый раз останавливал себя на полуслове. Видимо, не решался. Я же особо не вдавался в подробности его нищей жизни. Для чего? Мы все в одинаковых условиях.

Очень хорошо помню день, когда старик умер. Угол двухэтажного дома. Точно такой же, как здесь. В городе высоких зданий почти нет, кроме башен на городских стенах и самой высокой на площади. Старый сидит на камне и жует. Имя? Не помню. А было ли оно у него? Просто старик или дед.

Затем приветливо взмахнул рукой во всегдашней манере. А что я? Ничего. Когда подошёл ближе, он вдруг шумно выдохнул, чего за ним никогда не замечал ранее и внезапно округлил глаза. Я тут же поспешил поднять за подмышки, тело падало. Лёгкий он стал. Исхудал порядком. Подтащил к стене дома, чтобы прислонить. Старик не шевелился.

Спустя час, стало совершенно ясно. Умер. Я пытался расшевелить. Кто-то из наиболее резвых жильцов дома напротив вызвал похоронную команду. Эти люди всегда слоняются где-то рядом, как будто каким-то звериным чутьём знают, что смерть должна быть поблизости. Бездомные покойники никому не нужны.

Всё время стоял рядом с мёртвым телом. Даже когда загремела телега, всё пытался разбудить старика. Сначала подошёл мужик в фартуке, потеснил в сторону. Затем два других крепких мужичка. Также в фартуках. Нищего положили на носилки. Один из мужчин долго щупал пульс на руке и на шее покойника, чтобы убедиться в смерти. Типичная похоронная команда. Много я их видел. Из бараков порой вытаскивали семьями задохнувшихся от дыма или ушедших на тот свет от болезней и голода, реже насильственной смертью от ударов тупым предметом. Команда состоит из трёх человек. Два помощника и один старший, каких в городе не одна сотня. Они ходят с чёрными повязками на руках и закрывают рот платками.

Сейчас около мёртвого успела собраться кучка из десяти человек. Больше зевак из бездомных, в том числе я.

— Родственники? — грубо хриплым простуженным голосом осведомился высокий мужчина из команды.

— Вот этот молодой человек был с ним!— одна сердобольная старушка в смешном чепчике указала на меня пальцем.

— Так,— деловито произнёс коренастый мужичок, что присоединился к высокому. — Кем приходишься покойному?

— Никем, — ответил честно.

— Ясно! — кивнул высокий. — Ещё родственники есть?

На этот вопрос никто не ответил. Все сразу стали расходиться.

Я некоторое время стоял у камня и наблюдал за работой команды. Жаль! Больше старикан рукой мне не помашет.

Мужчины поставили носилки на свободный край труповозки. Верно, телега перевезла не одну сотню трупов. Старик в ней не один, ещё кто-то из мертвецов лежит справа и слева. По завершении высокий деловито махнул рукой вознице. Телега тронулась. Куцая лошадка потянула печальный возок прочь.

Нищего старика без слёз и прощаний повезли за город, чтобы предать огню.

Унылая жизнь старика закончена. Я не знаю даже имени умершего. Ни сам старик, ни я — никогда не представлялись друг другу по именам. Возможно, он как-то назвался мне в первую встречу, но я этой встречи не помню. Возможно, существовала какая-нибудь родственная связь. Совершенно не важно. Я не знал своего отца.

Жестокий мир!

Глава 2. Трактирщик.

Когда-нибудь, непременно, в этом возке найдется место и для меня, если только это время уже не настало. Помолитесь, братья!

Некоторое время стоял около бочки и вертел перед глазами, густо испачканные кровью, руки.

На моё счастье, бочка, действительно, оказалась полной.

Голова кружится. Ноги всё ещё дрожат. Состояние мерзопакостное, но я не сомневаюсь, что это только временное явление. Пару раз всё же мелко стошнило. Сразу легче.

Прошло минут десять, пока пришёл в себя. Принялся с усердием отмывать и соскабливать затвердевшую кровь с рук грязными сломанными ногтями. Кожа на руках забелела, хорошенько смочил рану на голове. Смыл кровь со слипшихся волос на лбу. Вымыл лицо. Тяпнул на шею горсть воды. Блаженство! Кое-как отмылся от глины на одежде сверху. Хотя, скорее всего, остался при полном убеждении, что только ещё больше размазал.

Штаны снизу подозрительно задубели. Штанины до колен стали твердыми, как схватившийся цемент. Покрылись сплошь налипшей чешуёй. К тому же попахивали рыбьими кишками. Что за стерва вылила помои на ноги? Рылом бы её тыкнуть в дерьмо!

Твёрдые части разбил кулаком. Кое-как растёр в ладонях. Холстина чуток стала мягче, а то ведь скыркала по колену, как лезвие тупого ножика. Вот так. Со штанами, сойдёт.