Испытание - 2. Деформатор

— Кресты! — выдохнула рядом Эша.

Кресты опустели. Больше того, теперь они распустились, точно лепестки ромашки.

— Думаю, достаточно будет прибить лидера, — сказал я. — Вон того лысого мужика.

— Они фанатики. Не сбрасывай их со счетов. На все способны.

— Голыми руками?

— Они — некроманты. И необычные. Им не нужно оружие.

— Ничего. Оставайся здесь.

Если бы не люди в клетках, запустить в гадов огненную волну — и пусть поджариваются себе. А тут придется действовать скрытно и быстро. Девчонка права — некромантам действительно не нужно оружие. Но и они всего лишь люди — не игроки с чипом в голове.

Жаль, так бездарно использовал "Маскировку". Сейчас бы она ой как пригодилась. Но ничего, ступаю я по-прежнему бесшумно. Наверное... да и полумрак в секции должен позволить подобраться к культистам довольно близко.

Однорукий по одному вытаскивал людей из клетки. Удерживая за горло, подводил к приготовленному кресту. Там уже ожидали двое с молотком и гвоздями. Только тут несчастный начинал подавать признаки беспокойства, в непонимании дергал головой, неловко пытался вырваться. Слишком слабые попытки. Здоровяк подавлял их без видимого труда.

Приставить гвоздь к раскрытой ладони — ударить.

Отчаянный крик наполнил секцию, далеко разлетелся по комплексу. Вторя ему, усилились песнопения, факелы взметнулись вверх.

Еще удар — и новый крик. Человек на кресте бьется, просит о пощаде. Его не слушают. Удостоверившись, что гвозди сидят достаточно надежно, отдают немой приказ куда-то за крест. Тот тут же вздрагивает, снова поднимается вертикально. Еще парой гвоздей прибивают ноги кричащего.

Однорукий разворачивается и идет за новой жертвой.

Не только лысого надо убить, но и этого ублюдка! И хорошо бы не сразу насмерть...

Следующей к кресту подвели девчонку лет пятнадцати. Может, меньше. Худую, аж каждое ребро видно. Идет на подгибающихся ногах, пытается прикрыть собственную наготу. И снова — начала оживать, лишь покинув клетку. Не все так просто в этом куске проржавевшего металла.

Ничего, я сейчас. Успею.

Один рывок — и буду уже возле лысого, а дальше дело техники.

И почему всегда что-нибудь идет не так?

Игровой интерфейс задрожал, замерцал, а все иконки способностей сделались серыми и безжизненными. Прежде чем осознал происходящее, воздух вокруг сгустился, завибрировал, обретая очертания кокона. Меня оторвало от пола. Так и повис, хватая руками пустоту. Выхватил огненный меч, полоснул им по кокону — сталь Хаоса не встретила ни малейшего сопротивления, но и не разрушила ловушку.

Как же так? Бился, пытаясь хоть на миллиметр сдвинуться с места, — все тщетно.

Между тем худую девчонку прижали к кресту, раскинули ей руки. Ее крик заставил скрежетать зубами.

На меня почти не обращали внимания — обернулись, глянули, снова уставились на представление. Подумаешь, какая букашка попалась в сети, — потом разберемся.

Очень надеялся, что Эша не повторит моей ошибки и не полезет на рожон. Будет весело, если попадемся на пару.

Интерфейс успокоился, снова обрел прежние очертания, но оставался по-прежнему серым и мертвым. Ничего не сделать. И ведь понимаю, что ключ к использованию магии сидит в голове, а добраться до него не в состоянии.

Злость и обида. На себя, на собственную беспомощность. Вот он — игрок. Висит, точно бабочка на стене. Только иголки не хватает. Но уж за ней дело не станет — культисты наградят.

Плачущую девчонку подняли на кресте.

Я видел каждую жертву. Прозрачный кокон со мной внутри двигался по дуге, замирая напротив пустующего креста. Мне показали всех, не позволили отвернуться, как бы ни старался.

Последней стала женщина, которая до того брела вслед за процессией. Ее ввели в центр — туда, где располагалась круглая дыра. С потолка спустились цепи с крючьями. Вскоре снова поднялись. Женщину всего лишь привязали за руки, а к ногам прицепили какую-то болванку, по всей видимости, тяжелую, так как несчастная хоть и дергалась, но очень слабо.

Тишина. Ни песнопений, ни музыки. Только едва различимое потрескивание факелов. Даже жертвы на крестах замолчали, хоть и ненадолго. Взвыли снова, с первым словом лысого. Тот воздел руки, пошел кругом. Останавливался возле каждой жертвы, заглядывал в глаза. Его просили отпустить, просили убить быстро, только не так... Как? Я еще не знал.

Из свободного черного рукава человека появился узкий кинжал. По-очереди пятиконечный разрез украсил грудь каждого на крестах. Первые капли крови упали в заранее установленные в ногах широкие сосуды, гулким звоном разнеслись по секции.

Первым запел лысый. Его слова подхватили остальные. Языка я не понимал, но монотонность их завываний вполне могла вогнать в транс. Впрочем, она и вводила. Собравшиеся двигались в едином ритме, покачивались на месте. Их голоса становились все громче, наливалась вполне ощутимой мощью. В воздухе появилось грозовое напряжение.

Люди на крестах разом выгнулись. Кровь из небольших разрезов, только что капающая неуверенными ручейками, брызнула, точно выгонялась под огромным давлением. Первые ряды поющих снова воздели факелы — и пламя на них вспыхнуло чуть ли не втрое сильнее.

Лысый скинул одежду и теперь упивался хлещущей на него кровью. Огонь играл на крепком теле, выхватывал татуировки и шрамы. Много шрамов — свежих и застарелых. Наира... ее тело выглядело примерно так же. Разве что гораздо меньше татуировок и гораздо больше свежих ран.

Крики несчастных и песнопения культистов слились в единую какофонию. Казалось, они еще больше усиливают друг друга.

В круге крестов что-то засветилось. Сначала еле заметно, особенно в бушующем пламени факелов, но с каждой секундой все отчетливее. Алое свечение исходило из дыры в полу, поднималось вверх. Подвешенная за руки женщина тонко взвизгнула, когда свечение коснулось ее ног, поползло выше. Кожа жертвы вспучивалась, покрывалась большими пузырями. Те быстро наливались какой-то коричневой гадостью, лопались.

Вопли терзаемых, кровь, огонь. Неистовые песнопения терзающих, кровь, огонь. Все они делали одно дело, хоть и стояли по разные стороны барьера.

Лысый больше походил на демона — бился на полу в судорогах, но с размеренностью секундомера продолжал выкрикивать слова, которые и на слова-то уже не походили. Скорее — на рык. И в такт выкрикам все сильнее разгоралось свечение в дыре. Женщина сгорала заживо. Но не обугливалась, а распадалась странной тягучей субстанцией. Ее визг оборвался хрипящим сипением. Почему несчастная не умерло до сих пор? Она извивалась, запрокидывала голову, но продолжала цепляться за жизнь. Лишь когда подвешенная к ногам болванка оторвалась вместе со стопами и с раскатистым грохотом рухнула в дыру, ее тело вспыхнуло в последний раз и исчезло в губительном свечении. Еще несколько секунд то продолжало бить в потолок, потом опало, исчезло.

Песнопения оборвались. Лысый культист замер с неестественно вывернутой шеей. Хоть бы свернул ее себе. Жаль, надеяться на это не приходится. Люди с факелами пошатывались, некоторые и вовсе опускались на пол. Только однорукий погонщик уверенной походкой обошел все тринадцать крестов. Он брал сосуды, полные крови, вносил их в круг и выливал в дыру. Каждая такая порция сопровождалась шипением, будто там, внизу, раскаленные угли. Когда он закончил, пришел в себя лысый. С трудом поднялся, обвел взглядом секцию. Кровь с него стекала ручьями. Протянул руку в мою сторону, поманил. Прозрачный кокон поплыл на зов.

Кто-то из факелоносцев поднес гаду одежду.

— Ты кто такой?

Его голос звучал глухо, со скрипом.

— Никто.

Лысый указал на кресты.

— Они — никто. Всего лишь плоть, всего лишь пепел. Ты не похож на них. Так кто ты?

— Просто странник с пустоши.

— Просто странник... Интересный у тебя меч, просто странник. Не обжигает?

— Нет.

— Как думаешь, что здесь происходит?

— Какие-то фанатики-идиоты убивают людей.

Следил за его реакцией. Может быть, удастся вывести из себя. Главное — любыми средствами избавиться от кокона. Внутри меня полыхал пожар ненависти. Сдерживать его почти физически больно. Руки буквально саднит от желания свернуть ублюдку шею. Не помню, чтобы когда-то прежде ненавидел с такой силой. И сколь сладко желать смерти другого...

— Как грубо, — деланно поморщился лысый. — Они уже были мертвы, когда пришли сюда. Я открыл им глаза, но они не приняли истину. Глупцы.

— Ты знаешь истину?

— Знаю.

— Она открылась, когда резал себя ножом или бегал голышом в тайне ото всех? Или вы все разом бегали?

В глазах лысого вспыхнула и погасла злоба.

— Ты действительно так глуп или прикидываешься?

— Действительно.

По секции прокатился тихий гул. Цепь под потолком зазвенела.

Лысый ощерился.

— Почти все готово. Еще одна партия — и мир познает истину.

— Поделишься сейчас? Не хочу ждать еще одну оргию. Шумно и грязно у вас. Как самим не противно?

— Мы все пришли из грязи и с криками. Так же и уходим. Всегда. Человек слаб — мы все слабы. Нам нужен поводырь — сильный и жестокий. Чтобы не прощал ошибок и глупости.

— И этот поводырь ты?

— Что ты, — вскинул руки лысый. — Поводырь спит. Пока.

— Под полом?

— Да. Его сны кошмарны и это прекрасно. Только боль и страдания могут наставить на правильный путь. Достаток и уверенность в завтрашнем дне разжижают мозги, позволяют обрасти жиром. Рано или поздно придут те, кто сможет взять таких жирдяев голыми руками. А это — смерть. Я же позволяю умереть слабым, чтобы дать шанс сильным. Посмотри на себя... У тебя хороший меч, хорошие доспехи. Ты силен и уверен в себе. Достиг бы ты подобной мощи, оставаясь пекарем или кузнецом.

Я смолчал.

— Нечего сказать? Боль толкает тебя совершенствоваться. Страх заставляет становиться сильнее. И это правильно. Хаос многие века живет по этим законам — и его обитатели способны равнять горы и поворачивать вспять реки одной только силой воли.

— Но и они смертны. Обладатель этого меча не желал с ним расставаться. Но пришлось.

— Потому что ты боялся.

— Потому что я дрался и при этом не прятался за спинами других, кого можно было бы принести в жертву.

— Все потому что ты еще мало знаешь. Перерезая горло жертве, ты избавляешь ее от мучений, боли, голода, насилия. Делаешь ей одолжение.

— Готов такое одолжение сделать тебе. Каждому из вас.

— Не уверен, что сможешь. У меня нет доспехов, нет оружия, — он развел руки в стороны. — Я стою перед тобой и готов принять смерть. Но ты не в силах мне ее дать. В моей же власти одарить ею тебя. Кто ты? Хозяин или жертва?

— Мне не подходит твоя градация.

— Нет? Не желаешь принять истину? Ты же знаешь, что я прав. Только железный кулак создает порядок. Стоит проявить мягкость — и все рухнет. Не веришь? Я покажу...

Он протянул ко мне руки, но не коснулся. Замер с растопыренными пальцами за пределами кокона.

Сначала ничего не происходило, а затем по глазам резануло ледяным холодом. Я утратил физическое тело, переместился в какую-то другую секцию. Здесь было жарко и душно. Много подушек, много ковров, приглушенная музыка. В воздухе растекается запах каких-то благовоний. Очень концентрированный запах. На подушках и коврах — обнаженные тела. Мужские и женские. Переплетены, двигаются, стонут. Кто с кем и как — не всегда понять. Кто-то уже лежит без сил, кто-то, напротив, двигается подобно машине, будто только-только дотянулся до вожделенного тела.

Затем была полутемная секция, состоящая из одних труб и узких мостков между их переплетениями. Где-то шумел под давлением выпускаемый воздух, гудел генератор. По мостку метнулась легкая тень — растрепанная девчонка нырнула за толстую трубу, замерла. Огромные глаза широко распахнуты, руки прижаты к груди. Следом — с гомоном и топотом пронеслись двое. В спецодежде, распыленные. Миновали укрытие — исчезли за близким поворотом. Как только их шаги стихли, девчонка выскользнула из-за трубы... и замерла с приглушенным вскриком. Буквально в трех шагах от нее появился еще один преследователь. Идет медленно и очень тихо. Завидев добычу, ощерился, показав гнилые зубы. Девчонка дернулась бежать, но гнилозубый двигался быстрее — подскочил, грубо ухватил за руку. В отчаянье пойманная жертва полоснула его ногтями по физиономии. На грязной коже проступили кровавые отметины. Выругавшись, охотник ударил девчонку кулаком в живот. Та охнула и повалилась на колени. Ухватив ее волосы, запрокинул голову, впился в губы. Затем, оторвавшись, направился прочь, продолжая удерживать несчастную за волосы, не позволяя подняться на ноги. Ее крик многоголосым эхом разносился среди мертвых труб.

Я видел секцию с людьми без лиц. Не знаю, как сказать точнее. Все вокруг витало в густой дымке, а люди сидели и лежали в разных позах. Объединяло всех одно — ничего не выражающие пустые лица. Их глаза — точно пара стеклянных шаров. Некоторые мычат, пытаются поймать что-то невидимое перед собой. Другие тупо смотрят в одну точку, из раскрытых ртов течет слюна. Вот уж действительно мешки с костями — ни намека на искру сознания.

Видел щуплого человека с покатыми плечами и искривленным позвоночником. Сидя за аккуратным столом, он размеренно точил о ремень скальпель. Круглые очки то и дело сползали с его носа. Приходилось прерывать свое занятие и поправлять их. На столе лежали стопка каких-то бумаг, стояли электронные часы, подставка для ручек и карандашей, а так же фотография немолодой женщины. Поправляя очки, человек каждый раз бросал взгляд на фотографию. Вздыхал. Пару раз его подбородок начинал дрожать. Тогда человек откладывал скальпель в сторону, закрывал глаза и просто сидел, успокаивался. Затем снова принимался за работу. Закончив, вытащил из подставки карандаш, медленно заточил его, проверил пальцем грифель. Остался доволен. Еще посидел, сложив руки перед собой. Вздохнул, взял скальпель. Рука еле заметно дрожала. Поднялся, направился прочь от письменного стола — к столу операционному. Лампы над ним горели ярко, высвечивали бледную женскую фигуру. Ту самую женщину, чья фотография осталась за спиной человека. Ее рок заклеивал скотч, руки и ноги притянуты к столу веревками. Смотрит расширенными от ужаса глазами, что-то мычит. Человек смахнул набежавшую слезу, приступил к расчленению...

Видел сосредоточенных людей с мешками в руках. Торопились, рыскали по каким-то ящикам и стеллажам, собирали продукты, медикаменты, вещи первой необходимости. Судя по обстановке — орудовали на складе. Постоянно оглядывались, прислушивались. В дверях стоит один — следит за коридором.

Видение исчезло, я снова вернулся в центральную секцию.

— Понравилась прогулка? — спросил лысый.

— Нет. Кто были эти люди?

— Это мы. Те, кто очень хотел спастись после Армагеддона и потому ушли под землю. Отрезать себя от внешнего мира, от внешних опасностей — отличная идея. Но зверь всегда гнездится внутри нас самих. И обличий у него множество: страх, жестокость, похоть... Но любой из них ведет к падению.