фри ММОРПГ

Игрушка обещала быть интересной. Позиционировалась как свободная и бесплатная рпг. На русский перевели громоздко, «Свободная и бесплатная ролевая игра онлайн», проще было бы кириллизировать оригинальное “free MMORPG”. Концепция мне импонировала, и я решился на генерацию персонажа. Не то что бы очень горело, конечно. Просто чем-то решил занять свободное время.

После стандартного бланка регистрации и обмена координатами электронной почты, я погрузился в процесс. Нудную генерацию персонажа свели к фантасмагорическому минимуму — сразу после загрузки я оказался в игровом мире. Программа-клиент вроде бы ещё продолжала устанавливаться, но играть почему-то уже было можно. Мышка, W-S-A-D, всё как в старые добрые времена. Неказистый с виду мужичок (видимо, я) стоял возле какого-то портала посреди поля, рядом бродил старик. Я переключился на вид от первого лица и огляделся. Неподалёку от портала находилось ещё несколько таких же, как я. Что у меня в карманах и на уме?... Ага… Оказывается, уже имеется какая-то внешность и атрибуты с навыками, а карманы пусты.

Мне очень не понравилось то, что меня сгенерили без моего ведома, и то, что ничего не дали. Бородатый мудрец неожиданно подмигнул и поманил меня к себе. Я решил дать игре шанс.

Оказалось, произошёл апокалипсис (вау, как ново), и все бежали через портал то ли в параллельный, то ли в некий магически отдалённый мир. Протащить через червоточину ничего, кроме туловищ, не смогли, вон тряпки разве что набедренные (и нагрудные для женских персонажей), а потому всю цивилизацию придётся строить с нуля. Я, в частности, оказался некоторого рода специалист по травам и охоте, и могу стать лекарем, рыболовом или заклинателем змей. Внести, так сказать, свою скромную лепту в развитие мира. Недолго думая, я согласился, и в углу экрана появился список доступных ачивок и квестов. Старик пытался рассказать что-то ещё, но, взглянув на объём текста, я решил оставить это на потом.

Место было интересное. Растительности и живности всякой полно, под каждым кустом чего-нибудь валяется, в пещерах на стенках можно рисовать. Я собрал пару блестящих слитков, пару камешков и палку. Нашёл пару змей, позаклинал. Одну забил камнем, получил трупик змеи. Применил на него острый камешек и получил плохую шкурку змеи, ядовитый зуб змеи и змеиное мясо змеи. Съел сырое мясо змеи. Нечаянно порезался ядовитым зубом змеи. Индикатор голода исчез, зато появился индикатор «лёгкое отравление». На здоровье он в целом не сказывался, и я продолжил свой путь.

Кто-то из прибывших уже воздвигал шалаши из палок, кто-то делал из камней и слитков ножи и топоры. Кто-то развёл костёр и пускал всех погреться только за плату едой и драгоценностями. Я нашёл пару подходящих с виду камней, собрал немного хвороста и долго пытался высечь искру. У меня не вышло: не хватало навыка работы с огнём, камни попались неправильные и хворост был сырой. Появился индикатор «холодно». Я решил, что могу раскошелиться на слиток и остатки змеиного мяса. Однако события у костра приобрели неожиданный оборот: монополиста свергли и побили. Костёр был объявлен общественным имуществом, а его автор с проклятиями покинул племя. Он сказал, что среди оставшихся нет больше изобретателей, что вы все обречены, и гордо ушёл в пустошь.

Однако изобретатели нашлись, и вскоре появились различные орудия труда, оружие, одежда, сооружения и даже искусство: на главной площади стремительно растущего городка некий бродяга, положив перед собой льняную шапку низкого качества, принялся играть на костяной дудочке из прочной кости. Кто-то приручил скот, кто-то научился плавить металл, кто-то заявил, что у него, кажется, прокачивается навык «управление», и он может сочинить конституцию. Народ потребовал делать всё по чести и совести, и дал добро.

Многие говорили о магии. Она вроде бы анонсировалась, но никто всё никак не мог изобрести или открыть. Я однажды заметил, что из-за работы со змеями у меня выработался некоторый иммунитет. Индикатор тяжёлого отравления теперь не появлялся даже после укуса чёрной чумбы, которая, насколько я понял, была самая опасная из местной фауны, если не считать кровожадного кротобыка. Из змеиных зубов я научился добывать яды, которые иногда в комбинации давали интересный эффект: на время возрастала часть характеристик. Иногда они, впрочем, оказывались ядовитее всех составляющих вместе взятых. Попутно экспериментируя с травами, я научился справляться с отравлениями, которые были не по зубам даже моему развитому иммунитету.

Однажды я вдруг сообразил: а вот она, магия.

Я устроился на площади напротив музыканта и начал прилюдно заклинать змей. Вскоре подтянулись зеваки, через полчаса я поимел первого клиента на магическое усиление.

Я, конечно, немного схитрил. Я обещал, что накладываю баффы, а сам просто экспериментировал на клиентах разными комбинациями ядов. Когда они отравлялись, я говорил, что скилл плохо прокачан, и что скоро будет лучше. Иногда получалось подобрать комбинацию, которая действительно баффила — так, по крайней мере, пара персонажей заявляла. Один вскоре капитально траванулся. Дополз до меня, растянулся, и красный индикатор над ним: плохо, еле дышит. Фатальное отравление.

Мне стало стыдно, и я пошёл собирать травы. Выпил раствор, который ему продал и отравился сам. Но не так страшно — всё-таки, иммунитет. Попробовал разные настои из ромашек. Один помог, и я отпоил бедолагу. Тот понемногу пришёл в себя, и очень благодарил. Через некоторое время он ушёл с группой ребят, решивших основать ещё один город, и обещал всем рассказывать, что-де живёт тут такой целитель.

Вскоре у меня появились конкуренты. Кто-то из посетителей сообщил, что на другом конце города некий чародей умеет файерболлы из волшебного порошка запускать. Другой рассказывал, что один игрок решил стать некромантом, и собирает какую-то чёрную жижу, которая местами встречается на поверхности. Скупает, говорят, лоханки из бересты среднего качества, собирает в них эту грязь и у себя в сарае складывает. А недавно, говорят, купил простую лопату из латуни с кленовой рукоятью среднего качества и начал ямы рыть, причём там, где якобы какие-то трупы лежат. Никаких магических услуг некромант не предлагал, однако вызывал своей деятельностью бурный социальный резонанс.

Однажды утром пришёл ободранный изобретатель костра. Он, оказалось, изобрёл одежду из хлопка грубого качества и технологию гравировки на дереве. К его огромному разочарованию и ужасу, городские портные коллективным усилием и при поддержке насекомоводов уже освоили разведение шелкопрядов, а передовые рукодельники научились гравировать по стеклу и стальным пластинам. Незадачливый первооткрыватель остановился на площади третьим: выложил перед собой шляпу из хлопка грубого качества, расставил на столике свои резные деревяшки и принялся торговать.

Один из лечившихся у меня от травм охотников как-то сообщил, что парень с файерболлами на своём конце города собрал уже небольшую команду: у него теперь есть гравировщик мечей, который вроде как оружие усиливает, и торговец картами и компасами, которые очень помогают в исследовании местности. Сам же огненный маг теперь взрывающийся порошок за пожертвования продаёт. Я осведомился насчёт некроманта. Выяснилось, что служитель зла около недели копал настолько глубокую яму, что совершенно исчез из поля зрения социума, а когда вернулся — был весь чёрный, странно пах и немного вроде как умом тронулся. Потребовал от инженеров-мелиораторов что-то из труб ему собрать, и к кузнецам ходил. Всем угрожал, что проклянет, если не сделают — говорил, что был в царстве мёртвых и научился магии смерти. Ему всё собрали в лучшем виде и попросили не возвращаться, и, вроде бы, больше не возвращался.

Я решил, что и мне нужно как-то разворачивать бизнес. Строители, благодарные мне за баффы и хилы, со скидкой расширили мой навесик до полноценного здания среднего размера из глиняных кирпичей хорошего качества. Флейтист согласился сразу, с изобретателем костра пришлось долго договариваться, но и он в итоге признал, что вместе мы — сила большая, чем каждый по отдельности. Некоторое время дела шли хорошо: я продавал различные снадобья и порошки, изобретатель торговал своими художественными изделиями, а флейтист задавал атмосферу. Мы не брали слишком много, и старались работать на совесть. Мы даже приютили в прихожей несколько бездомных. Однажды флейтист сказал, что он календарь ведёт, и что у нас тут, получается, годовщина открытия лавки. Я сделал ему в подарок банку чернил и добавил к ней купленную у насекомоводов желтоватую осиную бумагу среднего качества, а для изобретателя замесил дюжину мешочков разноцветных порошков для вытравливания по дереву. Оба были довольны подарками, и решили последовать моему примеру. Кустарных дел мастер сшил для нас всех прикольные формы и раскрасил их в зелёное и синее, а для музыканта соорудил кларнет из чёрного дерева. Музыкант сыграл специально для нашего юбилея сочинённую мелодию, чем неожиданно поднял параметры морали и настроения и нам с изобретателем, и всем присутствующим в лавке. Людям это всё очень понравилось. Вскоре, ради духовного подъёма атрибутов и навыков, к нам стали заходить простые зеваки, но мы не гнали их — рано или поздно и они что-нибудь да покупали. Клиентов стало так много, что пришлось расширить нашу контору до здания большого размера из отесанных гранитных валунов высокого качества.

А вскоре к нам пришли из правительства. Оказалось, парень, который взялся писать конституцию, её при поддержке прокачивающихся чиновников-таки написал. Оказалось, в городе существует уже своя экономика, и на всеобщие нужды имеется несколько налогов, и нам их с прибыли придётся платить. Мы посовещались, и решили сотрудничать. На общие, в конце концов, нужды — это и нам выгодно: чем лучше живётся обществу — тем богаче город — тем больше нам посетителей. Налоги, к тому же, были небольшие, а польза ощущалась уже от первых вложений: на площади перед нашим заведением посадили деревья и соорудили скамейки, а зашедший как-то раз к нам в гости городовой выловил среди посетителей воришку. Мы попросили его впредь производить такие дела вне наших стен, но в целом одобрили: карманник нервировал посетителей, ходили неприятные слухи.

Через некоторое время у нас появились ученики. Всех троих основателей они уважали вроде как поровну, и учились поровну у всех. Кому-то лучше поддавались зелья, кому-то кустарное дело, а кто-то из учеников музыканта открыл ветки навыков ораторского ремесла и философии, и уже сам нас троих учил. Мы всей дружной компанией скидывались в общак, оттуда платили налоги, а остатки делили поровну, и всем хватало. По вечерам вместе ходили в небольшой уютный бар, и за пивом передавали друг другу бесценное знание о жизни. Дела шли неплохо.

Огненный чародей и его секта, как сообщил мне один из посетителей, сотрудничать с властью отказались, за что были объявлены вне закона и ушли в подполье — город разросся настолько, что появились чердаки и подвалы, куда государственная рука даже при всём желании уже не могла дотянуться. О некроманте говорили, что он возвращался ещё раз, потребовал делать ему стальные цистерны высокого качества и регулярно выдавать в качестве подати, а не то он весь город проклянёт. Городские власти перепугались и согласились. Меня это выбесило. Ладно бы ещё огненного чародея боялись — а у того, говорят, кто-то из талантливых учеников уже мушкет изобрёл. Так ведь этот ничего даже реально сделать не может, просто собирает свою слизь и всех пугает сказками. Я взял несколько ребят и пошёл в городскую думу. Её, как оказалось, уже перенесли в другое место, а из старой думы сделали королевский замок, откуда народно избранный король правит нашею страной. Мы с ребятами вытерли лапти и пошли на ковёр к государю. Он оказался открыт для диалога, откупорил пару бутылок вина и выставил на стол жареного ягнёнка. В ходе дискуссии мы пришли к абсолютному взаимопониманию: королю гораздо больше импонировала дружба с нашей гуманистической идеей, нежели выплата дани мрачному загробному пророку.

На следующий день я собрал ребят, и мы, распевая гимны, воскуривая благовония и потрясая амулетами из дерева, цветных пёрышек и ракушек, прогулялись до загробного мира. Никакой нежити, конечно, там не было — только несколько рабов-нубов за какими-то механизмами возились, перепачканные в грязи и копоти. Некромант сразу покаялся во всех своих грехах и обещал больше в город не возвращаться и проклятиями не угрожать, а взамен за это очень просил его постройки не трогать. Постройки мне не понравились — там какая-то фабрика уже выросла. Что-то по трубам текло, что-то гремело, что-то дымило. Я посоветовался с ведущими философами. Они сказали, что согласно нашим идеалам, стоит оставить: мы за конструктивный диалог и против деструктивного монолога. Некромант подписал договор о невозвращении в город. Король подписал почётную грамоту об освобождении нашей конторы от налогов. Мы страшно напились и гуляли пару дней. Мы были на вершине.

А потом в город пришли войска из далёких земель.

Это было одно из племён, покинувших нас в эпоху написания конституции — тогда, при отсутствии внятного лидера и системы управления, многие уходили куда-то вдаль в поисках счастья. Они основали свой город, со своей культурой и своими технологиями, и в чём-то нас даже превзошли.

Причина их появления всех смутила.

Пришлые воины поголовно верили в то, что жил, дескать, в нашем поселении некий бородатый старик, который присутствовал при сотворении мира, и кого-то из их предков этот старик воскресил. Магию в городе пришедших никакую не открыли, а потом кто-то про старика вспомнил, и решили, что у него, наверное, какой-то чародейский артефакт был или экстрасенсорный навык. Ну, и говорят они королю: надо или поделиться трофеем, или передать знание, а то нечестно получается. Король тут же вызвал меня и попросил разобраться.

Я взял отсрочку и пару дней искал старика. Он как сквозь землю провалился. Что именно там он говорил в своих безграничных полотнищах квестового текста, я забыл. Я всё прощёлкал, мне хотелось побыстрее начать играть. На месте, где стоял мудрец, сделали садик. Портала там никакого уже не было, и ничто кроме моей памяти вообще не указывало на то, что отсюда однажды появились мы все. Побродив по парку, я обнаружил крошечную клумбу, обложенную по периметру камешками. На деревянной табличке неподалёку значилось:

Храм природы. Место, куда не ступала нога человека.

Я присел, рассмотрел растительность и узнал в невзрачных цветках и растрёпанных колосках частичку того мира, где когда-то давно собирал травы. С удивлением отметил, что в последнее время не видел такого нигде — всё в городе или вымостили булыжником, или засадили газонами, а за городом — засеяли рожью, свёклой и клевером. Я сообщил об этом коллегам по цеху, но часть из них уже была в курсе. Оказалось, что храм природы — это наша разработка, и у нас их вообще очень много всяких, во всех отраслях. Мы уже производим картины, бытовые и ритуальные украшения, и вот филармония недавно открылась, а с освящения помещений и отпевания покойников мы имеем почти столько же, сколько с продажи лечебных зелий и статуэток вместе взятых. Я взялся за писания и бухгалтерию, и у меня волосы на голове зашевелились. Ну, хорошо, я и сам начинал с шарлатанства — но я в итоге людей лечить научился. А эти просто разводили за бабки. Не все, конечно — некоторые проекты, как тот же храм природы, мне понравились. Но большая часть наших всё-таки занялась мистериальным жульничеством, и разоблачить их никто со стороны не мог — тупо не хватало скиллов и знаний, чтобы проверить, есть ли от ритуалов какая-то реальная польза. Я собрал тех, кто стоял у самых истоков, и потребовал реформ. Часть меня поддержала. Большая часть отказалась. Кто-то предложил разделиться, и концепция поимела успех. Мои древние товарищи, грустно разведя руками, ушли каждый в свою сторону: музыкант взялся руководить филармонией, а ремесленник — открыл мануфактуру. Я собрал самых надёжных учеников и уговорился вместе с ними открыть небольшую клинику. Разномастные шулера и проходимцы (из-за которых я, собственно, и пришёл в возмущение), быстро нашли между собой общий язык и устроили нечто, что они назвали «церковь».

Тем временем, остановившиеся в городе войска начали деморализовываться. Дичь в лесах понемногу иссякла, охранять город было не от кого, и они принялись пить. Иногда они что-то начинали ломать. Поговаривали, что кого-то даже случайно убили в драке, но труп спрятали. Король вызвал меня на аудиенцию, и потребовал уже наконец как-то решить ситуацию. Я вышел на постамент и произнёс речь. Попробовал объяснить всё как есть: что старика уже давно никто не видел и он, видимо, умер, а вылечил когда-то умирающего я сам, и научить этому в принципе могу, но это долго и сложно. Воинам это не понравилось. Они потребовали просто и прямо сейчас. Кто-то из них закричал, что это всё ложь, что нет никакого навыка, а есть артефакт, и мы им не хотим делиться. Используя неплохо уже к тому моменту прокачанное ораторское умение, я попробовал ещё раз объяснить им, как всё обстоит, но у меня не вышло. Последовали выкрики на тему того, что надо наших горожан бить, пока не сознаются, где магия.

А потом легковооружённый нуб в набедренной повязке и кожаной куртке скверного качества из кожи кота, стоявший в левом крайнем углу площади возле лотка с ватрушками, по приколу пырнул ножом продавщицу.

Последующие события мне трудно вспоминать.

На площади началась резня.

Единственного городового, оказавшегося неподалёку, убили первым. Он сопротивлялся. Никто из наших, торговавших на площади или просто проходивших мимо, не имел при себе оружия, и они не сопротивлялись. Они в панике убегали. Я был там и видел всё, но не мог ничего изменить. Ораторский навык больше не работал. Всё, что я мог сделать — попытаться спасти свою собственную шкуру. Я прыгнул со сцены в кусты, бросил за спину пару змей из мешка и с позором бежал. Я не предвидел такого поворота событий.

Зато король, как оказалось, чего-то такого всерьёз опасался и заранее подготовился. Король, как оказалось, потихоньку собрал отряд гвардейцев. Наряженные в одинаковые красные робы, они, как раскалённые языки лавы, ворвались на площадь сразу с трёх улочек. С центрального направления наступлением руководил огненный чародей — он первый вклинился в ряды противника верхом на коне и метнул целую связку гранат в самую сердцевину толпы. Враг никакими огнестрельными и взрывными технологиями не обладал. Кто-то подобрал горящую гирлянду, раздался восклик: «Мы лутнули артефакт!», а потом ебанул взрыв. Толпа частично оказалась оглушена, а частично, разделившись на части тела, разлетелась по всей площади площади. Пользуясь тактическим преимуществом, огненно-красные гвардейцы обагрили свои штыки кровью врага. Небольшая партия иноземцев, прорвав оцепление, пыталась бежать. Вслед за ними тут же бросился передовой отряд, и они скрылись в переулках.

Меня задело шрапнелью, кто-то в суматохе оставил глубокий порез на спине, после удара появилась тупящая боль в животе. Всех моих змей перебили. По счастью, меня оттащили в сторону мои ученики. Всю ночь я скрывался в каморке у одного из них. Меня залатали и отпоили настоями по высшему разряду. Уже к утру самочувствие более-менее пришло в норму.

Появилась девушка с новостями. Новости были дурные. Пострадало много наших. Почти все иноземцы погибли — тех, кто смог скрыться с площади, гнали до самых пригородных трущоб, а потом откуда-то из подворотен появились два ежовых вола, тянущих за собой катапульту. Вдогонку беглецам полетел мешок пороха, и несколько врагов задавил насмерть, но фитиль в полёте потух, и взрыва не было. Подобрав мешок, негодяи скрылись в лесах. Огненного чародея, разогнавшего восстание, король возвёл в чин генерала и поставил главным над государственной армией. Металлурга и механика из его секты, хоть катапульта и не сработала как надо, тоже наградили. Шарлатаны и проходимцы, основавшие церковь, сообщили правителю, что якобы магия всё-таки есть, только она внутри меня, и делиться я ею не хочу не только с врагами, но и со своими соотечественниками. Меня объявили в розыск для публичной казни с последующим уловлением Святого Духа и его применением на государственные нужды.

Последователи настоятельно рекомендовали мне податься в бега. Это звучало разумно.

Мне быстро собрали еды и одежды в дорогу. Кто-то своего мула отдал. Подошли даже мои старые приятели: ремесленник подарил деревянный стетоскоп, а музыкант — книжку, которую его философы написали, «Доктрина о врачевательной этике». Неожиданно явился даже кузнец из секты огненного чародея. Я, оказалось, его однажды от вшей вылечил. Он дал мне в дорогу маленький серебряный нож потрясающего качества и предостерёг от бандитов. Когда город уже почти скрылся за горизонтом, я вдруг заметил бегущую вслед за мной девушку с маленьким узелком за плечом. Это была одна из моих учениц; у неё в ходе побоища убили сестру. Она попросилась отправиться со мной, и я согласился.

В первое время нам приходилось очень трудно. Я даже не предполагал, насколько привык к отсутствию голода, холода и тревоги. Мы кочевали с места на место, перебиваясь подножным кормом и нигде надолго не задерживаясь. Крупных диких зверей почти не было, кротобыков и гиеновых ящеров по указу короля уже давно всех перебили. Зато всё кишело вооружёнными бандами. От мула вскоре пришлось отказаться: он тормозил нас на переправах через реки и привлекал внимание. Мы хотели продать его, но судьба распорядилась иначе: бедное животное со всей поклажей пришлось бросить, чтобы спастись от разбойников. После этого мы перестали ходить по дорогам.

Я обнаружил в себе навыки охоты, и каждый день добывал если не шерстокрылого зайца, то хотя бы дюжину лягушковых моллюсков. Моя подруга сшила из наших плащей небольшой навес от дождя. Мы коротали много времени за разговорами, и в некотором роде сблизились. От неё я узнал, что персонаж может бракосочетнуться с другим персонажем, и от этого рождаются дети, с помощью которых можно жить даже если основной персонаж умрёт. Таким образом на свет появилась она сама. Когда её мать погибла от болезни, отцу она оказалась не нужна, и вместе с сестрой попала на улицу. Там они примкнули к моим последователям. Когда же сестра погибла у неё на руках, город и все его жители опротивели ей.

Разговоры кончились тем, что мы с ней бракосочетались. Я выстругал ножиком два деревянных кольца, она сшила себе платье из паутины и собрала букет из бесполезных с медицинской точки зрения растений. Последующие действия так сильно подняли настроение и мораль, что даже заболоченная чащоба начала казаться радужным и во всех отношениях замечательным местечком. На следующий день, разделывая трупик лягушечного слизняка, я открыл навык анатомии и пришёл к мыслям о хирургии. Концепция ей понравилась. Объединив усилия, мы некоторое время вскрывали вместе, и перевели не один десяток трупиков. Ей хирургия поддавалась хуже, чем мне. Она очень огорчалась от того, что приходится убивать столько зверюшек, и предложила их сначала усыплять вытяжкой из сонной травы и грустных грибов. Я предоставил супруге полную свободу действий, и уже через несколько дней она изобрела наркоз. Первым животным, пережившим вскрытие, стала воробьиная крыса. Жена держала её в сонном состоянии, пока операционная рана не затянулась, а потом отпустила на волю. Что стало с этой крысой дальше, я не знаю, но убежала она довольно бодро.

Однажды утром я задумался о судьбе наших изобретений. Мне вспомнился бедолага-ремесленник, желавший когда-то поразить горожан своими берестяными гравюрами. С каждым днём возрастал шанс того, что кто-то изобретёт и хирургию. Я поделился мыслями с женой. Идею она в целом одобрила, но возвращаться отказалась наотрез. Мы решили попробовать найти другой город — хоть, например, тот, откуда пришло к нам войско. Собрав свои скромные пожитки, мы снова отправились в путь.

По дороге попадалось много деревень, но ничего похожего на город не было. Я купил у бродячего торгаша пару карт, пообщался с людьми в сельских тавернах и выяснил, что до города несколько недель пути. Судя по всему, это был не тот город, откуда я бежал, но и не тот, откуда пришли воины-магоискатели.

Предвидя опасность своего ремесла, я брался только за самые тяжёлые случаи. Жена всем подробно объясняла, что в результате операции может произойти и смерть. Три раза мне сопутствовала удача. Четвёртый пациент умер. Нам снова пришлось бежать; после этого инцидента мы разработали «Договор о возможности смерти», и впоследствии заставляли подписывать эту грамоту всякого, кто хотел у нас лечиться. Посетителей это пугало. Самые старые и вымотанные недугом подписывали охотней, но и умирали чаще. Один с больным животом долго не мог решиться — вроде и ничего, потерпеть можно, но надоело страшно. Жена дала ему почитать «Доктрину о врачевательной этике», и это убедило страдальца. Операция прошла хорошо. Комбинируя воздействие договора и доктрины на общественное сознание, мы добились того, чтобы не надо было убегать из посёлка после проваленной операции.

Вскоре мы прибыли в город.

Ничего похожего на хирургию там ещё никто не изобрёл, а верховный министр как раз болел желчной коликой. Обещалось хорошее вознаграждение: от постоянных спазмов государственный деятель с каждым днём всё сильней сомневался в своих идеалах. Мы отправились в парламент и предложили свои услуги. Договор о возможности смерти и доктрина о врачевательной этике были рассмотрены целой армией бюрократов, и заключение оказалось неутешительное: слишком велик риск. Мы остановились на ночь в таверне, и жена сказала, что я должен что-то придумать, потому что у нас кончаются деньги: за последнюю операцию нам заплатили всего пару медных монет, а за позапрошлую — мешок сушёных яблок, который мы уже наполовину съели. Я взял бумагу и записал всё, что вспомнил об операциях, которые мы провели. Потом начертил таблицу, расставил там пациентов по порядку в зависимости от тяжести начального состояния и отметил, у кого какой был исход лечения. Оказалось, что те, кому мы вырезали желчный пузырь, почти не умирали. Ещё я выяснил, что лучше кончаются те операции, перед которыми я мыл руки. Я описал эти наблюдения, перечертил таблицы на чистовую и, озаглавив сочинение «Научная статистика», подал его на рассмотрение.

Научную статистику признали убедительным доказательством.

На следующий день, под бдительным присмотром личной охраны верховного министра, я облачился в белый халат, вымыл руки щелочным раствором и занёс платиновый скальпель идеального качества над брюхом правителя. Жена кивнула: уснул. Я надавил, и с краёв раны проступила кровь.

Первый день был тяжёлым. Рана загноилась, министр не приходил в себя. Жена потребовала дать нам время. По взглядам чиновников я понял, что, несмотря на подписанный пациентом договор о возможности смерти, этой смерти нам не простят. Мы перевязывали его каждый час, жена пробовала наши лучшие порошки. Два дня спустя мне пришлось спороть швы и расширить рану, чтобы выпустить гной. Ближе к вечеру министр пришёл в себя. Он всё ещё был слаб, но жар спал, и он сказал, что желчные колики его больше не мучают.

Это был успех.

Нам дали здание и деньги, у нас появились волонтёры. Часть бюджета мы пустили на текущие медицинские хлопоты и обучение. Часть я вложил в научные исследования. Жена тоже потребовала выделить ей финансирование, и принялась на полученные средства изучать формы состояний сна. Как выяснилось позже, она также приоделась, купила себе велосипед и вступила в местное дамское общество. Однажды утром жена сказала, что нам надо открыть гинекологию, потому что она беременна. Я с перепугу сразу навалял пару книг.

Как-то раз мне довелось принимать роды. Это было несложное, но довольно нервное занятие. В первую очередь меня волновал, собственно, не сам акт рождения, а последующие за ним события. Мне не хотелось, чтобы наши дети разделили участь сестры моей жены. Набросав на скорую руку статистику всех своих взлётов и падений, я пришёл к выводу, что большинство проблем в моей жизни происходило из-за того, что кто-то неподалёку наивно и с излишним энтузиазмом веровал в потусторонние силы.

И я сделал то, что следовало сделать уже по прибытию: я принялся проверять, как в этом государстве обстоят дела с чудом и магией. Оказалось, почти никак не обстоят. Мужики в баре сообщили, что живёт в пещере за городом какой-то старик, и за магией, если кому приспичит, ходят к нему. Старик всем заявлял, что мир ненастоящий, и ко всему присоединял слово «будто». Он говорил: в этом будто бы городе живут будто бы люди, вроде бы делают дела и как будто бы думают, но на самом деле ничего нет. Однажды он сказал «будто министр» и «якобы парламент», и его попросили покинуть город. К пещере вела едва заметная тропинка: послушать безумного пророка ходили редко.

Будто был бородатым плешивым стариком, удивительно похожим на того самого старца, что стоял в первый день мира у портала. Я предложил ему различные дары в оплату консультации по вопросам локального культа. Но мудрец не то что от денег, а даже от еды, питья и медицинских услуг отказался: утверждал, что ему всё это никогда не было нужно. Мы разговорились. Он сказал, что когда-то давно этот мир был населён живыми людьми, но большая часть из них ушла, оставив за собой бездушных детей. По теории Будто, спасение заключается в том, чтобы осознать то, что наш мир ненастоящий, что ты тут не существуешь — и пропасть. Мне сразу вспомнилась бойня. Там пропало довольно много человек. Я спросил, как же тогда он смотрит на человекоубийство? Будто улыбнулся. Он пояснил, что те, кто погибнут, истекая кровью или заболев тумбелианской оспой, и даже те, что выпрыгнут из интереса в окно — все они обречены вернуться в игру, и будут это делать ровно до тех пор, пока не поймут, что игры не существует. Поэтому, единственный способ обрести подлинную свободу состоит в том, чтобы вспомнить то, что казалось настолько очевидным, что ты и не заметил, как забыл это. Я сказал, что я ещё существую, и знаю это абсолютно точно, и что из игры могу выйти в любой момент, на что мудрец поинтересовался, почему же я всё ещё здесь. Я спросил, отчего же сам старик ещё здесь, почему не ушёл из игры, если врубился в реальную свободу. Будто с улыбкой сообщил, что он уже давно не здесь, и что по доброте душевной перед уходом из игры написал бессмертного бота, набитого скриптами с откровениями. Я почему-то счёл нужным ещё раз сообщить ему, что сам я — всё-таки настоящий человек, а не бот. Будто лишь развёл руками: как угодно. Я пожал плечами и вышел.

По дороге домой я пришёл к выводу, что местное чудо вполне безобидно. Знание о том, что я нахожусь в мире игры, ничего сверхъестественного в себе не несло и на тему для братоубийственного мордобития никак не тянуло. Я сообщил об этом жене, и был шокирован ответом. Она, оказалось, твёрдо уверена в реальности бытия, к тому же, это подтверждают её последние изыскания в психотерапии. Да, сказала она, некоторым иногда снится, что есть некий повелитель чувств и эмоций, что есть некая неподвластная нашему пониманию сила, которая нами по неизвестным причинам руководит. Но всё это на самом деле объясняется загнанными в подсознание комплексами, и если как следует поработать над запутанным внутренним миром, то можно выцедить нечто объективное и неопровержимое.

И тут я с ужасом сообразил, что жена вполне может быть ботом.

Она же родилась уже в игре — значит, её никто не генерил. Отцу, она сама сказала, она нужна не была. А мать умерла. Ну хорошо, может, игрок её матери теперь переключился на неё. Даже если так, уже как-то мерзко, с тёщей в одной кровати спать. Ну, а если не переключился? А вдруг переключиться вообще нельзя, вдруг она всегда была ботом, и всегда будет? Вдруг она сказала, что можно жить в детях, только для того, чтобы я поверил, что она живая и бракосочетнулся с ней?

Раньше мне как-то не приходило в голову проверить её статус по профилю. А теперь, оказалось, это стало невозможно. К власти в стране, на смену верховному министру, недавно и практически бескровно пришёл некий либералиссимус. Одним из первых указов он приказал перестать указывать в статусе игроков, непись это или живой человек (закон «О защите прав дигитальных форм жизни»). Указ вступил в силу раньше, чем кто-либо догадался поинтересоваться происхождением самого либералиссимуса, и на его счёт какое-то время ходили недобрые слухи.

Я поговорил с пациентами, поговорил с начинающими хирургами, поговорил с мужиками в баре. Все они, в той или иной форме, поддерживали позицию моей жены. О том, что всё вокруг нас — игра, не помнил уже никто. Я принялся успокаивать себя тем, что все просто заигрались или, может, просто надо мной стебутся. Через несколько дней, перебрав алкоголя, я встал на стол и начал кричать, что все присутствующие — просто управляемые программами боты, и я один тут настоящий. Охрана меня скрутила, связала и передала жене. Жена посмотрела на меня с новым интересом. Утром она заявила, что должна разработать психиатрию. Не допив чай, я разбил стакан, хлопнул дверью и ушёл на работу.

А в госпитале один из студентов сказал, что верит мне.

Оказалось, они с приятелем проводили научные исследования на собаках и открыли рефлексы. Это, сказал он, является как минимум косвенным подтверждением факта существования машинной логики в мозгах обитателей мира.

Я поднял скопившиеся груды научных сочинений. Перво-наперво, с позором изгнал всех шарлатанов и проходимцев — и на этот раз никакая церковь из них не случилась, потому что я имел весомый авторитет и титул профессора. Потом я принялся собирать из дельных работ цельную картину мира. Студенты с интересом подключились к процессу. Порой нам казалось, что мы вот-вот поимеем доказательство существования пикселей и двоичного кода. Порой мы открывали что-то новое и потрясающее — или новое и ужасающее. Порой я думал о том, что ведь проще всего было бы покончить с собой — и я смогу вернуться к жизни, которую вёл до этой игры. Почему-то мне казалось, что я тогда не захочу начать всё сначала.

Но я в последнее время и сам немного начал сомневаться на экзистенциальные темы. Однажды, промедитировав несколько часов, я пытался оторвать взгляд игрока от экрана, где, по моим представлениям, разворачивается игровой процесс — и мне это не удалось.

Жена родила близнецов, мальчика и девочку. Разработала свою психиатрию, и уже было попробовала поездить мне по мозгам, но я сразу предъявил ей общую теорию полигонально-кодовой физики, разработанную моими научными последователями. Она принялась читать и задремала уже на третьей странице. Я отнёс её в кровать, и впервые за долгое время лёг с ней. Она обняла меня сквозь полусон.

Вскоре мы купили новый дом. На новоселье пришли мои знакомые учёные, пара приятелей из госпиталя и различные друзья жены. Она, как оказалась, некоторое уже время проводит сеансы психотерапии жене либералиссимуса. Выйдя покурить на балкон, я заметил маскирующихся в зарослях плюща охранников с огнестрельным оружием. На моем кресле для перекура, одетый в серую тройку среднего качества и с великолепной курительной трубкой из жёлтого дерева в зубах, восседал администратор страны. Я постарался вести себя непринуждённо, и заговорил об архитектуре столицы. Мой взгляд пробежал по профилю вечернего города, и я неожиданно заметил силуэт необычного здания: верхушку его конической башенки вместо флюгера венчало нечто вроде висельной петли, направленной, вопреки закону гравитации, в небо. Либералиссимус, довольный тем, что в чём-то оказался умнее меня, в общих чертах рассказал о здании.

Вот так я узнал, что у нас появилась церковь.

Согласно ключевым догматам, у истоков этой конторы стоял некий посланник Бога. То ли сын, то ли первый ученик, то ли его волшебное творение — непонятно. Во всяком случае, сообщал о своём личном знакомстве с Творцом. Воспринимался он последователями культа почему-то не как одна, а как три личности. При жизни посланник учил добру, защищал слабых, исцелял прокажённых и вообще, был во всех отношениях выдающимся альтруистом. Кончилось всё грустно: по недоразумению, его прилюдно повесили злые люди. Это, однако, святого не убило. Тело его тут же устремилось на небо и, вопреки законам гравитации, воспарило над виселицей как бычий пузырь, наполненный смешным газом. Оттуда происходит и символика религии — над каждым филиалом учреждения имеется такая небесная петля, чтобы издали было видно, и чтобы все сразу поняли, кто тут духовное пространство регулирует.

Мне очень не понравилось то, что повешенный пророк назывался Музыкантом Бога.

Либералиссимус также сообщил, что налоги они платят исправно, и ни равноправию, ни свободе не препятствуют, а потому можно считать, что всё легитимно. Я вкратце изложил свои догадки, на что администратор государства лишь рассмеялся. Он сказал, что мне стоит обратиться к моей жене насчёт психических услуг. Что я навыдумывал. Что мне померещилось. Что я несу бред.

Я спросил, не возникает ли у либералиссимуса опасений на тему того, что его телозащитники не смогут спасти от, допустим, отравления вытяжкой из желёз бледной грибомногоножки на каком-нибудь банкете. Вот, допустим, мало ли враги в вино подольют. Либералиссимус проявил неожиданный интерес к жизненному циклу грибомногоножек. Некоторое время мы говорили также о скорпионовых термитах и взрывающихся гекконах. В конце беседы администратор, выколачивая трубку, заметил, что научная и медицинская практика в некоторых вопросах сильно превосходит современную психотерапию и религию. Мы пожали друг другу руки. Обернувшись у дверей, руководитель сказал мне, что не хотел бы терять из вида такого серьёзного специалиста.

Я почувствовал это в режиме реального времени уже на следующий день, когда попытался сесть на поезд в город, откуда однажды бежал. Несколько людей в пиджаках, у которых вполне могли быть пистолеты, пояснили мне, что мы сейчас находимся с тем государством в состоянии прохладной войны, и ехать туда было бы непатриотично. Два часа спустя на личном собеседовании с либералиссимусом я получил распоряжение озаботиться биологической защитой режима.

Жена сказала, что это серьёзный карьерный скачок, что это в рамках существующего режима сделает меня даже значимее её. Я хотел возмутиться (я = реален, ты = баба-бот, о какой вообще значимости речь), но не успел. Не знаю, как девушки это проворачивают, но иногда они умеют становиться волшебными и желанными. На ней было милое платьишко до колен, оно грамотно выделяло её контуры в верхней половине тела, а в нижней многообещающе раздувалось подъюбничком. Она сложила волосы в лабиринт и закрыла его заколкой с бантиком. Она обула длинные сапожки с каблучками.

На пике бракосочетания я, впервые за долгое время, внезапно избавился от мыслей о нереальности реальности. Она не была ботом, а я не был настоящим человеком, а даже если бы всё и было так — оно никакого практического значения не имело. Это состояние продлилось недолго, но было по сути своей прекрасно. Мне захотелось повторить. Я выделил ей четверть своего личного фонда пенсионных накоплений на обновление гардероба. Она прямо засветилась от счастья. Пару недель я жил в мире хорошей, годной домашней порнографии.

По вечерам мы выходили в свет. Я поначалу делал это, чтобы потанцевать с ней у всех на виду, меня это заводило. Она всегда была очень вкусно одета, а я был тем, кто ею владел. Потом я обнаружил, что в салонах водятся весьма неглупые люди. У меня появились приятели среди офицеров и землевладельцев. Как-то раз я завёл разговор о Будто, и вместо привычного мужицкого скепсиса, преобладавшего на эту тему в барах, столкнулся с живым, неподдельным интересом. Оказалось, никто уже давно не может найти пещеру, где сидит мудрец — вроде бы и недалеко было, но в какой-то момент окончательно заросла тропинка. Мы присели за столиком в углу, взяли коньяку, и я в общих чертах изложил всё то, что было мне известно касаемо иллюзорности мира — и по личному опыту, и то, что я услышал при встрече от мудреца. История возымела успех. Один из пьяных адъютантов, недурно выигравшийся в карты, пожертвовал уйму денег на мою клинику и научный институт. Кто-то из присутствующих заметил, что знание истины о нереальности реальности теперь объединяет нас. Через пять минут была организована Тайная Ложа.

Это произошло так: кто-то из присутствовавших политических поэтов сочинил документ, в котором указывалось, что нижеподписавшиеся, ввиду познания о Глобальном Обмане, обязуются отныне и до скончания игры на всё положить хуй. Чтобы на это не среагировали пиджачные наёмники либералиссимуса и халатные санитары моей жены, положить на всё предлагалось в тайне, и об этой тайне никому кроме нижеподписавшихся не говорить. Я счёл бумагу пьяной шуткой и поставил там закорючку. Остальные подписали документ с крайне серьёзными лицами. Один из офицеров от участия отказался и, раскланявшись, покинул салон.

Наутро его нашли мёртвым. Подробностей никто не знал, как будто просто попал под дилижанс. Вроде бы пьяный был, и жена сказала, что он у неё весёлые таблетки в тот вечер брал. Но мало ли что, подумалось мне. И так же, видимо, подумалось всем остальным членам ложи. Мы собрались в тот же день, скинулись и взяли в аренду небольшой зал в старой части театра. Я на всякий случай ещё раз подробно изложил всё то, из-за чего мы решили тайно положить. Кто-то всё за мной записал. Один из присутствовавших юристов предложил пересмотренную и улучшенную версию документа о Глобальном Обмане и Тайной Ложе: «Манускрипт о Великой Лжи». Я рассмеялся и попробовал отказаться от соучастия: в этот-то раз я был трезв. Поинтересовался, неужели все действительно так твёрдо уверовали в то, что я рассказывал. Кто-то кивнул, кто-то неопределённо развёл руками, кто-то остался неподвижен.

А кто-то из присутствующих сказал, что кое-что принёс.

Это была обычная с виду деревянная дубинка. Она не светилась, не издавала странных звуков и не летала по воздуху. Но что-то с ней точно было не так. Мой ум отказывался называть её дубинкой. Мой ум считал, что это «деревянный клуб». Точно так же, как выяснилось в ходе оживлённой дискуссии, по неизвестной причине считали умы всех членов ложи. Владелец артефакта сказал, что этот предмет — очень древний, и, видимо, магический. Раньше он лишь терялся в догадках о том, что бы это словосочетание могло значить. После вчерашней моей речи обладатель странной дубинки понял, что это — знак. Насчёт того, знак ли это, возникли некоторые разногласия. Но решение назвать общество «Гильдией свободных плотников» было принято единодушно — звучало просто, прилично, по-граждански, и совершенно не подозрительно.

На следующее собрание члены ложи принесли ещё артефактов. У многих, как оказалось, имелись похожие странные предметы: с виду ничего особого, но как-то иначе по смыслу воспринимается, и вроде мелочь, но ведь и не выкинешь. Кто-то заявлял, что артефакт передавался в его семье из поколения в поколение уже долгие годы. Кто-то утверждал, что две недели назад шутки ради купил на рынке. Кто-то сказал, что в его распоряжении имеется древняя книга — словарь магического языка. Мы выяснили, что на старинном магическом языке словосочетания «деревянный клуб» и «деревянная дубинка» звучат одинаково — “wooden club”.

Некоторое время все задумчиво молчали.

А потом кто-то сказал, что всё это, наверное, не просто так. Что может, мир и ненастоящий, но есть какой-то подвох, и его можно раскрыть с помощью древнего языка и артефактов. Мы решили, что пока не разберёмся что к чему, все необычные предметы нужно собрать вместе, тщательно изучить и описать. Артефакты, как бесполезные поодиночке, были объявлены общим имуществом.

На стол водрузили массивную Высшую Честь (wishing chest), и туда, помимо Деревянного Клуба, были уложены: Рояль Драгоценностей (royal treasure), Золотой Хаммер (golden hammer) и Кровавые Талоны (blood talons). Косарь Зелени (green reaper) в сундук не влез, и мы спрятали его за занавеской. Закипела работа: юристы отправились выкупать помещение у театра, механик начал менять в дверях замок, стеклодув обещал сделать для окон разноцветные витражи, чтобы тайна не просматривалась с улицы. Пара офицеров пыталась выведать у переводчика, что может скрываться за обозначениями «тёмный марш» и «плагиат реальности», фигурировавшими на некоей старинной карте вражеских земель. Меня пригласили участвовать в комиссии по пересмотру ключевых принципов общества, и я неохотно согласился.

В итоге, впрочем, вышло совсем недурно. От иллюзорности мира никто не отказался (странно, я был почти уверен, что в результате долгих дискуссий это кто-нибудь да предложит), зато несколько иначе был поставлен акцент по отношению к отношению к этой самой иллюзорности. Да, говорил наш новый документ, мир ненастоящий, но что с того? Он, как минимум, тщательно проработан, он детализирован и насыщен самыми разнообразными объектами, явлениями и существами. Мы наделены способностью мыслить и на окружающее пространство по своему желанию влиять. Так что же мы сможем предложить истинному, неиллюзорному миру, если даже в этом симуляторе не смогли навести порядок? Понятие «положить» после деконструкции двумя философами и одним поэтом приняло абсолютно иное содержание — теперь термин обращался не к пьяному хуезабивательству, а к «предположению», «положительности» и «положенному укладу». Общая идея сводилась к тому, чтобы выстраивать и проверять предположения, а те из них, что показали себя с положительной стороны — вводить в положенный уклад. Предлагалось, в числе прочего, способствовать развитию науки и не допускать кровопролития из-за веры. Я перечитал документ ещё несколько раз, но подвоха не нашёл.

«Кодекс чести вольного плотника» был единодушно подписан всеми членами общества, и вступил в действие сразу же после сожжения в камине документов «Тайная Ложа» и «Манускрипт о Великой Лжи».

По всей видимости, произошла утечка информации, притом через какой-то глухой телефон. Несколько дней спустя мы с женой ужинали с администратором страны и его супругой. Либералиссимус как бы невзначай поинтересовался, чем занимается эта «Ложная Ложка», в которой я состою. Я рассмеялся, и сказал, что никакой ложки нет. Пояснил, что мы с приятелями склонны на досуге практиковаться в простых столярных работах — чтобы, так сказать, не отрываться от корней. Делаем это сугубо удовольствия ради, никаких дурных намерений не имеем, и никаких особых последствий не предвидится. Вот как иные чиновники, скажем, в свободное время в лапту клюшками играют или занимаются сохранением редких видов рукокрылых цапель. Жена театрально захихикала и шепнула либералиссимусу, что нет никаких столяров, что якобы я на самом деле просто к любовнице хожу. Все рассмеялись, я тоже для виду криво улыбнулся. Жена либералиссимуса поинтересовалась, как обстоят дела с биологической безопасностью страны, и разговор перешёл в другое русло. Я вкратце рассказал о продвижении работ с антидотами и антибиотиками, предъявил правителю папку с докладом. Папка тут же скрылась в его безграничном инвентори. Он поблагодарил меня, но выглядел при этом почему-то недовольным.

Потом дамы ушли пудрить носики, и мы перебрались в небольшой частный кабинет. Я ожидал, что последует продолжение расспроса о ложе, но либералиссимус был озабочен по совершенно иной причине. Оказалось, у нашего государства в последние годы завелось много врагов, и они вовсю точат зубы, и как будто на южной границе какие-то уже стычки происходят. О наличии у врага биологического оружия ничего не известно, зато, говорят, есть какое-то физическое, да такое, что можно большой город в пиксельный порошок перекрафтить за минуты. Вот хоть с нашу столицу размером, например. Я встревожился и спросил, почему же об этом не голосят все газеты? Оказалось, информация военная, под грифом секретности, и, к тому же, пока непроверенная. Вполне может быть, что просто вражеская пропаганда. Но вот что война будет — это факт, абсолютно твёрдый и достоверный факт, сказал администратор.

Я отказался разрабатывать биологическое оружие. Мы выпили, поговорили о жизни, о жёнах. О детях поговорили (я вдруг сообразил, что почти ничего не знаю о своих детях). Потом он ещё раз предложил, и я ещё раз отказался. Мы выпили, и поговорили о моём карьерном росте и домике за городом, где я мог бы посвятить себя изучению плотницкого ремесла. Мне, в числе прочего, было предложено вступить в клуб игры в лапту клюшками и братство спасения рукокрылых цапель. Я поинтересовался, какие сейчас размеры порции баланды в тюрьмах. Мы выпили, и говорили о правах и обязанностях человека. Мы выпили. Мы выпили. Мы выпили.

И я отказался разрабатывать биологическое оружие.

Мне за это ничего не было. Стали, разве что, реже видеться с лидером режима за ужином. Министерство без веских на то оснований немного урезало финансирование медицины. Одну нашу лабораторию забрали под государственные нужды. Жена сказала, что я дурак. Вроде бы больше никаких последствий и не было. Либералиссимус в пресс-конференции заявил, что в ответ на сложную обстановку в международной политике мы ответим дипломатическими действиями высокого уровня, притом безо всякого мочевыделения и кровопролития. Это меня успокоило, и больше на тему мировой войны я особо не размышлял. В общем-то, и времени на это не было: моя жизнь внезапно круто изменилась безо всяких глобальных катаклизмов.

Дело было так: однажды за обедом ко мне в больничной столовой подсела студентка. Она попросила продлить ей сессию. Я сказал, что стоило к учёбе относиться серьёзно, больше внимания уделять занятиям, сдавать экзамены вовремя, и тогда такой ситуации бы не возникло. Она сказала, что учится усердно, но вот так вышло, что выпала из процесса на полтора месяца. Я сказал, что при таком раскладе, видимо, придётся остаться на второй год, ибо я стараюсь ко всем относиться одинаково, и не вижу весомого мотива продлить сессию лично ей. Студентка сказала, что таковой мотив она может предоставить. Я вспылил, и спросил, за кого она меня принимает. На всякий случай пояснил, что у меня есть жена и дети. Студентка покраснела и сказала, что я её неправильно понял. Она сказала, что предоставляемый мотив находится в совершенно иной плоскости.

И она рассказала мне, почему не ходила в университет полтора месяца.

Некоторое время назад от кого-то из однокурсников она услышала, что я пьяный в баре рассказывал об основании церкви. История преподносилась в формате «причуды и фантазии профессора». Студентка регулярно посещала мои лекции и считала меня умным человеком. Она отнеслась к истории серьёзно и решила проверить, не безумен ли часом её наставник. Она навела справки. Она съездила в мой родной город. Она встретила кого-то из моих первых последователей.

Она нашла ремесленника.

Ремесленник сказал, что так и было: когда я уехал, музыканта повесили. Кого-то надо было повесить, много трупов порождает много вопросов. Музыкант же считался основателем философии, и когда охрана отчаялась найти меня, церковь решила, что во всём виноват он, ну и повесили. И никуда он не взлетал, это уже потом придумали. Что, конечно, не меняет того факта, что он был человек потрясающего качества.

Монополизировав право на знание истины и представление о моральных ценностях, церковь стала краеугольным камнем идеологии. Формально, конечно, власть после смерти короля между собой поделили генерал и некромант: генерал расширял границы государства, а некромант это пространство в меру сил и способностей наполнял. Под их управлением, страна разрослась, покрылась фабриками, затянулась радиопаутиной и понемногу канула в телевизионную пучину. Но при этом ни некромант, ни генерал ситуацию не контролировали — они, скорее, являлись модераторами технической стороны внедрения религии в окружающий мир. Из динамиков лились молитвы, с экранов глядели лики праведников и мучеников, вечерние новости повествовали о расстрелах еретиков и возведении нового собора, а в кинотеатрах шло кино об изгнании демонов и обретении упрощения через повешение. Изображение Небесной Петли присутствовало на щитах и флагах солдат; завоевания в отношении тех стран и племён, где, по мнению священников, у населения недостаточно веры, велись практически беспрерывно.

Мешок с порохом, который унесло вражеское войско, послужил основой для формирования той самой враждебной нам южной страны. Студентка сказала, что их учёные на основе исследований и испытаний создали беспороховую бомбу. Такая бомба называется “Big Bug”, и, судя по тестовым взрывам в пустыне, последние модели Биг Бага способны уничтожить даже не город, как говорил мне либералиссимус, а целую страну. Есть, оказалось, допускающая такую ситуацию строка кода.

Студентка сказала, что верит мне в отношении того, что мир состоит из строки кода.

Я позвонил заместителю и сказал, что сегодня ухожу с работы пораньше, сразу после обеда ухожу, то есть вот прямо сейчас.

Ой мы с ней страшно нажрались.

Ой зря потом я её в кровать затащил.

Могли ведь так много обсудить, могли ведь что-то попробовать поменять даже, а вышла тупая бытовая измена. А мне всего-то по пьяни и от духовной близости захотелось прочекать, настолько ли же у неё милые кружевные трусики, как у жены. Эксперимент показал, что она вообще не носит нижнего белья, потому что поддерживает какие-то там прогрессивные идеи. У меня встало на прогрессивные идеи так сильно, как давно не вставало на самые кружевные и белоснежные из трусиков.

Как порядочный человек, я на следующее же утро изложил ситуацию жене. Её возмутил не сам факт измены, а, скорее, то, что я ей об этом сообщил. Она заявила, что мог бы себе трахаться потихоньку на стороне, как все остальные приличные люди, и всё было бы нормально. Однако, раз уж я вскрыл карты, обратной дороги нет — развод, дети пополам. Жена дала мне шанс уйти с честью и сохранить лицо: согласно версии, оглашённой в прессе, брак прекратился из-за того, что мы с ней не сошлись во взглядах на градус патриотизма и степень реалистичности графики. Жена отсудила себе всё моё имущество и сбережения, забрала даже детей, которых вроде как поначалу планировали пополам. Я возмутился и потребовал оставить мне хотя бы сына, однако жена сказала, что я ничего не знаю ни о воспитании детей, ни о собственно самом сыне. Я сказал, что просто это дело откладывал на момент, когда будет больше свободного времени, и что с сыном я веду вялотекучий диалог, способный перерасти в сложный и замысловатый дискурс, что сын мне нужен, и что я подам апелляцию в суд по правам ребёнка. В ответ на это моя супруга меланхолично сообщила, что ситуация по вопросу нашего развода имеет серьёзный резонанс в обществе, и ещё не все факты окончательно всплыли. Может, например, оказаться, что я мало того что неверный супруг, так ещё и с отклонениями в сфере сексуальных интересов. Сегодня, может, меня чёрные чулочки возбуждают, завтра я ребёнка изнасиловать захочу, а послезавтра, обмазавшись донорской кровью и сданными на анализы фекалиями, буду мастурбировать на пациента под наркозом и при этом хохотать. А психотерапия — страшная штука, и не такое доказать может.

Я сказал жене, что она сволочь, и переехал к студентке.

Мы жили небогато, но были счастливы. Я усердно работал, и вскоре собрал на новую квартиру. Поначалу возникали трудности с сексом: высокие идеалы и прогрессивные идеи со временем поблекли, возбуждение ослабло. Принарядиться студентка отказалась. Она из принципа носила только серое и неприметное: ей не хотелось, чтобы её встречали по одёжке. Она сказала, что превращаться в куклу не станет. Я некоторое время размышлял о том, почему же меня так заводит шелковистое и полупрозрачное, и нет ли какой-нибудь альтернативы.

Однажды вечером я учил её накладывать шину на сломанную ногу, и вдруг сообразил, в чём дело: возбуждение от женщины порождается её беззащитностью. Это хорошо вязалось с недавно разработанной биологами теорией эволюции: самцу легче спариться со слабой, покорной, беспомощной самкой, нежели с агрессивной и напряжённой. Орган-то чувствительный, дело тонкое, самец в процессе и так становится уязвим перед миром — нужно хотя бы от уязвимости перед партнёршей подстраховаться. Годы отбора закрепляют признак, и формируется естественный механизм: эрекция возникает только в случае, если самка даёт знать о своей слабости. Все платья и пеньюары моей жены, все её корсеты и каблуки — всё это с практической точки зрения бесполезно и неудобно — и оттого заставляло её выглядеть уязвимой и, соответственно, притягательной.

Я взял жгут и связал студентке руки. Она посмотрела на это с интересом. Мне стало неловко от её взгляда, и я завязал ей глаза. Она попросила продолжать. В шкафу нашёлся моток верёвки.

Годы работы с наложением швов и повязок многому научили меня в отношении узлов и переплетения нитей. Я также знал всё самое важное о человеческой анатомии — в принципе, большую часть я сам и описал. Я был осторожен, рядом с крупными сосудами и нервами мотки не пропускал, порой проверял у неё пульс и пару раз переспрашивал, хочет ли она дальше.

Она хотела.

Может, моя бывшая супруга была права, и я извращенец. Но я склонен думать, что я просто по-своему изобретателен. Некоторые могут спокойно делать одно и то же при выключенном свете полтора раза в неделю — хорошо, пускай, как угодно. Но вот лично я так — не могу. Может, у меня гипертрофирован инстинкт самосохранения в половой сфере. Может, дело в эстетике и я — утончённый художник тайного жанра. Может, я экспериментатор и первооткрыватель. Может, я эксцентричный идиот. Но в любом случае, я не опасен, и я уважаю тех, кто рядом. А если моя женщина согласна поиграть и тоже получает удовольствие, то что тогда тут плохого?

Размышляя над уровнем дозволенности совершаемых мной действий, я обратился к записям товарищей по ложе. Выяснилось, что мои коллеги из деревянного клуба в кратчайшие сроки сильно продвинулись в изысканиях. Было накоплено больше полусотни артефактов, изучены десятки аномалий, обнаружены взаимосвязи, выстроены схемы и таблицы, часть удалось даже соединить в осмысленные ряды. В отделе информации, доступной к пользованию рядовыми членами клуба, я наткнулся на парочку занятных фрагментов. В трактате «бабство» сообщалось:

Женщины мастерски используют силу дивана (divine force), заманивая мужчину в ловушку. Если поддаться этой силе, женщина подчиняет мужчину своей воле и трансформируется в следующую свою онтологическую стадию — кровососущее бляде (bloodsucking blade). Действия попавшего в такую ситуацию мужчины зависят от его уровня обдолбанности (high level). Он может сдаться подавляющей мощи бюста (mighty boost) и перейти к состоянию «да на те деньги» (donate money), а может попытаться обрести тайное счастье с другой женщиной — но это верный путь в инфернальный блядеон (infernal bludgeon). В любом случае, несчастный обречён на ложь, бесконечные поклоны в гриме (grim bow) и, в перспективе — переход к состоянию «рваная елда» (elder tear) с характерной недееспособностью в отношении жизни. Чтобы не попасть в такую западню, необходимо стать Великим Мастером Скепсиса (grandmaster scepter).

Или вот, например, что я узнал из трактата «противостояне»:

Борьба начинается с того, что банда мучеников (martyr band) запускает серебряную утреннюю звезду (silver morning star), создавая слепящий курс (blinding curse). Поначалу эта траектория служит целям добра, изобретается некий суверенный инструмент (sovereign tool), который должен изменить мир к лучшему. Но рано или поздно путь покрывается цепью писем (chain mail), и по нему начинают незамеченными перемещаться разные негодяи. По учению наносится несколько липовых ударов (leap strike), суверенный инструмент по массовым заявкам в рамках всё того же слепящего курса заменяется на крест битвы (battle crest). По курсу движутся уже поезда бандитов (mob train), на добро и улучшения кладётся железный болт (iron bolt), а ослеплённых последователей за кровавые талоны (blood talon) кормят военным батоном (war baton) и упаковками слизи (goo pack) с целью открутить у них лицо (face roll). Вся эта система, утопая в крови и лжи, медленно стекает в бесконечную клоаку (eternal cloak) до момента появления иного слепящего курса. Избежать участия в этом процессе можно, если ты рубишь фишку (ruby fish) и готов стать Партизаном Духа (spirit partisan). Такой человек обретает способность видеть мир через глаз смотрящего (eye of the beholder) и, таким образом, попадает в древнее поле Арм (ancient polearm).

Я заинтересовался концепциями Великого Мастера Скепсиса и Партизана Духа, и захотел узнать, что представляет собой это древнее поле Арм, но неожиданно выяснилось, что доступ к материалам по данным вопросам для меня закрыт. Оказалось, надо бы обладать большей степенью посвящения. Оказалось, я в гильдии у руля не стою, и никогда не стоял, сам же настаивал на демократии — ну и вот её плоды, основатель не может стать в системе богом и тираном. На взнос для посвящения в более высокую степень у меня денег не было. Расценки вообще оказались недетские. Фонд конторы, сообщили мне, работает сугубо на благие цели, а потому было решено, что скупиться участники не должны.

Потом я ещё узнал, что в наших рядах состоит сам либералиссимус, и у него уровень посвящения повыше моего будет. Я позвонил ему и попросил расширить мой доступ, но мне было отказано. Либералиссимус пояснил, что сделать ничего не может, ибо на самом деле никакой ложки нет. Это взбесило меня. Вечером, когда мы выбирали в магазине продукты, и студентка заговорщическим шёпотом предложила мне ночью перетянуть её всю верёвками как вон тот кусок ветчины, я неожиданно сорвался и обвинил её в злоупотреблении силой дивана. Ссора длилась недолго. На прилавке с книгами в отделе бестселлеров я обнаружил томик сочинений администратора страны под названием «Майн Копф». Пробежавшись глазами по рецензии на задней обложке, я выяснил, что лидер, оказывается, уже давно знает о существовании ботов. Лидер, как оказалось, пришёл к соображению, что боты должны прислуживать настоящим людям, и никаких прав качать права не имеют, ибо представляют собой просто строки кода. Большая часть текста, как я уяснил из содержания, отводилась под биографию либералиссимуса с акцентом на поэтапную эволюцию идей в его голове — это должно было доказать читателю, что сам либералиссимус уж точно никаким боком не бот, и за ним стоит последовать. Я вдруг с ужасом сообразил, что никаких убедительных доказательств касаемо своего происхождения навскидку предоставить не смогу. Мне стало страшно. Я показал книжку студентке; она быстро прикинула масштабы грядущего, и мы помирились. Весь вечер мы говорили о том, как и куда будем уезжать.

Она спросила меня, почему я всё ещё держусь на плаву. Почему пытаюсь что-то хорошее внести в игру, если мир всё равно состоит из бездушного набора букв и цифр, а начинания каждый раз оборачиваются против меня же. Я задумался. Я сказал, что мне всегда хотелось быть хорошим парнем — и, пожалуй, по большому счёту, это всё. Она прильнула ко мне и уснула. Я уснуть не смог, я долго смотрел в потолок, и думал о том, кто такой этот хороший парень, которым я хочу стать.

Мир, конечно, так или иначе, состоит из кода и диктуемых им процессов. В зависимости от воли людей, преобладают те или иные процессы. Хороший парень — думал я, это тот, кто выбирает процесс созидания и уважения к созданному. Хороший парень отказывается идти на жертвы любой ценой. Хороший парень делает это просто потому что верит в это. Хорошему парню, как и пророкам церкви, хотелось бы, чтобы в него поверили. Но вера для него — это не ключевой процесс. В отличие от святых, простой хороший парень поклонения к своей персоне не хочет. Вера для хорошего парня — это способ духовного размножения. Религия торговцев душами призывает уверовавшего преклоняться и жертвовать во имя идеалов какого-то хорошего парня. Для них вера — это способ заставить платить им. Истинная же религия хорошего парня призывает уверовавшего самому стать хорошим парнем.

Потом я, наконец, задремал, и видел очень странный сон. Мой ум как будто бы отключился от тела и витал над ним, наблюдая за фигуркой в кровати через светящееся прямоугольное окно. Потом в окне появились тексты, картинки, видео. Я каким-то странным, неописуемым способом перемещался между этими смысловыми полями. Во сне я узнал, что древнее поле Арм — это пространство, в рамках которого способны двигаться щупальца души, создавая перемены в высших, тонких сферах мира. Эта территория невелика, и занимает гораздо меньше места, чем полная панорама из глаз смотрящего, но мощь, которой человек может обладать в рамках этого поля, неизмерима. Ещё я узнал, что все плотницкие артефакты и аномалии появились от явления «через жопу сделанный локализатор», существовавшего на заре времён, ещё при седобородом старике-колдуне. Потом я проснулся и дрожащей рукой записал откровения на стене. Через пару минут я перестал понимать, что именно понял.

А потом студентка принесла кофе, включила телевизор, и мои ночные прозрения вдруг сделались неактуальными. Из новостей мы узнали, что началась война.

Оказалось, что соседи нашей страны с одной стороны угрожающе побрякивают Биг Багом, а с другой стороны — заряжают батареями гнева спутниковый бластер зомбирующего психоизлучателя. Оказалось, что мы к этим угрозам уже давно готовимся, и у нас есть вирус, который может и тех, и других соседей порешить за минуты, и ничего страшного в этом нет, потому что они там все поголовно боты. Оказалось, один из моих лучших учеников от разработки биологического оружия не отказался, и он теперь — один из самых уважаемых людей в государстве. Оказалось, вчера ночью в атмосфере полной секретности были нанесены превентивные удары: в системы водоснабжения городов противника были подброшены инфицированные трупы экспериментально убитых ботов-соотечественников. Оказалось, ставить на ботах опыты — это нормально, они же не люди.

И тогда я горько пожалел о том, что помогал разрабатывать науку. Да, я тоже говорил о ботах. Но я никогда не желал ни одному из них смерти. Я пытался понять сущность окружающего мира, но никак не уничтожить какую-либо его часть. Я что-то важное, какую-то мораль и человечность забыл вставить в учение, какой-то аналог «Доктрины о врачевательной этике». Вот и результаты, и поправлять что-либо уже поздно.

Я оставил студентку собирать чемоданы, сел на велосипед и поторопился к гаражу за машиной. Город нужно было покинуть немедленно.

Мы не успели.

То есть, я успел. Я добрался до гаража, завёл машину, и вдруг услышал короткий, громкий и очень страшный звук. Это был Биг Баг.

Большая часть города в одночасье превратилась в лимб — серую бесформенную массу. Там же была и она, в нашей маленькой квартирке на четвёртом этаже. Паковала одёжки и книжки в сумку, наверное. Может, уже вышла из парадной и ждала меня. А я утром вместо того, чтобы обнять и поцеловать её, на стенке какой-то сон протоколировал и каялся за нетолерантность к ботам. Я, если по-честному, так и не извинился по-настоящему за ту глупую ссору в супермаркете.

Обо всех этих «может» и «а если бы» очень больно думать.

Гараж находился в пригороде, и я под удар не попал. Когда до меня дошло, что случилось, мне вдруг навсегда расхотелось быть хорошим парнем. Меня начал одолевать какой-то даже нездоровый хохот при мысли о том, что я хотел быть хорошим парнем. Мне на всё стало наплевать. Я вырулил на трассу и просто ехал, ехал, ехал, пока не кончился бензин. Я вышел из машины и брёл, брёл по лесам и степям, я обходил озёра и переплывал реки, я не останавливался, не спал, не пил и не ел, и почему-то у меня получалось при этом не умереть.

Я видел ещё пару Биг Багов, я видел зомби, видел штабеля трупов и бесконечные колонны солдат, я видел размозженные черепа и разбитые судьбы, растоптанные идеи и разбомбленные здания, я смотрел в самое распоротое брюхо Бытия, и было мне тошно, пусто и грустно, и единственное, что не давало просто лечь и не двигаться, была она. У меня в кошельке оказалась её фотография, вид со спины, она в пальтишке на скамейке в саду — я окликнул и сфотографировал. В её глазах навечно застыл интерес и озадаченность, лицо навсегда затвердело в неуверенной улыбке.

Однажды я брёл по руинам изувеченного войной города, и мой бесцельно блуждающий взгляд наткнулся на нечто знакомое. Это был храм природы, и он был разрушен: на крохотную клумбу уже явно не раз ступала нога человека, а деревянную табличку спалили дотла. Я прошёл на площадь, где раньше была наша конторка. Обнаружил там небольшую лавочку с безделушками. За прилавком сидел мой старый знакомый, ремесленник. Продавал обереги от бомбардировки.

Он не узнал меня. Качал головой, говорил, что не было тут ничего, никакой дружбы, никакой тусовки, никакого милого сердцу местечка. Говорил, что всегда торговал тут безделушками, и ни про каких музыкантов и целителей ничего не помнит, знать не знает, и вообще, что он простой бот, и всегда им был. Я сказал, что мы стояли у сотворения этой вселенной. Я сказал, что точно помню, что он живой. Что это он когда-то давным-давно первым развёл огонь. Что мы когда-то вместе строили этот мир.

Он предложил мне приобрести волшебный амулетик для защиты от психотропной атаки.

Я купил, вышел, надел побрякушку, присел на упавшее дерево и закурил. Неподалёку, в обломках разрушенного здания виднелась чья-то неподвижная нога в сапоге. Я приблизился к руинам и отбросил пару камней. Это был мёртвый солдат; у него в руке я обнаружил револьвер. В барабане осталось два патрона.

Я докурил, глядя на солнце. Массивное, багрово-красное и как будто ужасно усталое, оно проглядывало сквозь чёрный дым и низкие облака. Когда сигарета кончилась, я поднёс револьвер к виску, вздохнул и выстрелил.

Последнее, что я увидел, была моя собственная рука. Дрожащая и забрызганная кровью, она поднялась к страшной огненной дыре на небе и отправила туда второй патрон.