Итрим. Книга - 5: "Завтра Война"

— Держись! — выкрикивая, врываясь на заболоченный берег и обращаясь к тому, кто сейчас был под чёрной жижей, постоянно пускающей рябь, будто бы шевелились бессчетные змеи в одном гнезде

Шаг в болото, и нога скрывается до самого колена, второй шаг, и тело погрузилось до пояса. Шевелящая жижа будто бы облепила в попытках присосаться тысячами присосок, в отвращении поднимаю руку и осознаю, что не змеи копошатся вокруг, гигантские для своих размеров пиявки пытались, присосавшись прогрызть сталь и добраться до теплой крови. На последних силах, борясь с собственной брезгливостью, сдерживаю желание высвободить пламя и сжечь болото. Всепожирающая стихия в миг расправится с червями, но и не пощадит молящего о помощи.

Чернота болота посерела, проявляя мириады копошащихся свечений, источающих лишь ауру голода, сквозь которую пробивались слабые всполохи иной сути, сознания, разумного и прекрасного, но истерзанного и угасающего. Окружающий мир предстал иначе, не окрасившись в монотонную серость, но каждая травинка, каждое деревце, каждая некогда живая сущность источала пусть и слабое, но сияние собственной жизни, тонкие ниточки шли по их телам. Взгляд на переполненное паразитами болотце, незримые внутренние нити, скрепляющие сути с плотью, напряглись, тянущиеся ото всех темные нити встрепенулись в попытке воспрепятствовать, но ничтожные существа не способны даже таким числом противостоять воле Палача Смерти, приводящего приговор в исполнение. Безмолвный заастральный вскрик мириад вспыхивающих сущностей, и болотце вмиг обезгадило, густея от переполнившего жижу тлена.

— Держись! — вскрикиваю зверем, бросаясь в жижу и сдерживаясь от навалившейся боли, пронизывающей каждую частицу не тела моего, но самой сути: — Держись!

Руки потянулись ко дну, осторожно беря нечто громоздкое и тяжелое, внутри которого, сжавшись, пряталась почти угаснувшая суть ребенка. Тяну назад, борясь с топким дном и вытаскивая на берег, шаг, следующий, дно чуть окрепло, еще пара шагов, вода опустилась до пояса, еще шаг, ступня придавила мягкий прибрежный мох. Стискивая зубы, затягиваю нечто, погрязшее в черной гнилостности и застарелом мху, зацепившем коряги и ветви, что когда-то упали в жижу и утонули. Но я не обращал на все это внимание, видя, что внутри вот-вот погибнет дитя.

"Лечить, как? Нет, не поможет исцеление, оно уходит. Нет! Держись!!! Я помогу! Живи! Держись!!!"

Руки легли на тело, мысленно тянусь к истаивающей сути, взывая и прося принять помощь. На мгновение перевожу взор к небесам, высматривая в паутинах мироздания те узелки, что принадлежали этому созданию. Кажется, проходит вечность, пока отыскиваю тот самый, что сиротливо мерцал, еще не утратив память прежней связи. Тянусь к сплетению, одновременно пытаясь удержать суть создания, окончательно утратившего силы для борьбы. Мгновение, и, кажется, уже я теряю собственные силы, но продолжаю бороться, хотя боль все больше заволакивает сознание, и тело начинает исходить судорогой, утрачивая собственную связь с моим сознанием, втягиваемым в серость Небытия следом. Но бросить я не могу, нет, ведь это дитя так сильно взывало о помощи, борясь до последнего, и я буду не я, если сейчас отступлю и дам ему умереть.

— Де-ер-жись! — хрипя, дотягиваю нить связи и соединяя ее с сутью.

Кажется, полегчало, когда на плече вдруг ощутил благостное тепло, вливающее силы для борьбы. Оборачиваюсь и вижу лежащую на моем плече руку, по которой в меня передается жизненная сила, идущая по цепочке от стоявшего следом к первому, что возложил на меня свою руку.

— Спасибо... спасибо..., — киваю, кажется, улыбнувшись, продолжая вытаскивать суть и соединяя ее с изможденным телом, жадно впитывающим вливаемую жизнь, возвращая ее из небытия посмертия, о котором я знаю даже больше, чем хотелось бы: — Прорвемся! Слышишь? Прорвемся! Мы тебя не бросим, ты, главное, держись!

Междуглавие 3.

Печная сажа осела на лице толстым слоем, но кузнец не обращал на нее внимания, продолжая работать седьмой день подряд, безвылазно трудясь над металлом, постоянно бормоча, будто бы разговаривая и что-то рассказывая тому, словно металл был живым. И никто не мешал тому, хоть и был человек новым, оказавшимся в кузне как раз неделю назад.

В то время в кузне была лишь пара кузнецов, занимавшихся своими делами и не обративших внимания на нового посетителя, аки таковых за день захаживало не мало. Кто только не решал попробовать себя в кузнечном деле, и каждого испытывали кузнечные мастера, дабы выяснить, выйдет ли из человека толк, али тот попросту по прихоти минутной решился на столь тяжелую профессию.

Вот так вошел тогда он в Главный Храм Сварога, снял свою простецкую шапку, поклонился очагу и подошел инструментам, лежавшим возле верстака на полках. Ходил он, перебирая инструмент и раскладывая тот да так, что тот оказывался на своих местах, собираясь в строгий порядок, в котором любой смог бы сориентироваться, с легкостью найдя нужную кувалду или щипцы. Кузнецы поглядывали на прибирающегося незнакомца, но не говорили ни слова, продолжая работать, а тот, взявшись за метлу, принялся подметать, при этом нагибаясь раз за разом, чтобы поднять обломок, кусочек или крупицу металла, тут же пряча ту в кармане и продолжая дальше прибираться.

Спустя несколько часов, когда вся кузня была прибрана, он подошел к лежавшим в стороне заготовкам, имевшим дефекты.

— Если нужно, бери, это после учеников металл порченный, — произнес один из кузнецов.

— Металл порченным не может быть, — проворчал тот.

— Тебя звать-то как?

— Вакулин Игнат Сидорович, — ответил он ворчливым голосом: — Вакула, если проще.

— Ага, бери, что надо, учиться ремеслу не мешаем.

— Чего тут учиться-то? — пробурчал себе Вакула под нос, беря заготовки одну за другой и поглаживая те, после поднося к лицу, будто бы нюхая и слушая: — Такой металл не поняли, у него спросить надо было, желает ли он быть мечом, а он не желает, он работать с землей любит, плуг из него выйдет отличный. А этот подковой хочет быть...

Вот так, спустя семь дней, все уже знали чудного Вакулу, что с металлом общается, сказки ему рассказывает, да гладит, будто бы лаская. Но в кузнице более не было негодного металла, а за работой кузнеца то и дело приглядывали, учась и перенимая знания. А Вакула день ото дня, не смотря на собственную усталость, будто бы менялся на глазах, становясь все более жизнерадостным и молодея собою. И работа в его руках выходила все лучше и лучше, как будто бы те вспоминали давно привычное дело и возвращали былую силу того, кто мог без усилия разогнуть подкову, но никогда не сделавших подобную ребяческую глупость, ведь металл может и обидеться.

— Хороший металл, добрый, — приговаривал Вакула, работая кувалдой: — Добрая коса будет, камень не затупит, в землю не пойдет. Добрый металл, хороший.

— Вакула! — окликнул кузнеца один из местных: — Ты бы отдохнуть сходил бы, которые сутки на ногах у горнила-то!

— Я уже наотдыхался, — проворчал Вакула: — По металлу соскучился родимому, по работе...

Глава 4.

— Серег, — тяжело дыша, произнес Воислав, сидевший рядом и также глядящий на чистое озерцо посреди леса.

— Я, — отзываюсь, машинально вытирая текущую из носа юшку о мифриловую перчатку.

— Скажи, у тебя всегда так все сложно?

— Что именно.

— Все.

— Все — нет, а так — да.

— А ты вот так и тогда все ощущал?

— Когда?

— Тогда, когда Тумана вытаскивал и прочих.

— Нет. Хотя. Да, — рука вновь стерла не желающую останавливаться кровь: — Нет. Сейчас было тяжелее, не знаю, раз в десять точно.

— Извини.

— За что?

— Что тогда заставляли тебя проходить через это.

— Брось ты, я тогда людям помогал, вытаскивал их, а то, что переживал их жизни, так это побочный эффект. Но я не жалею, и, если понадобится, готов вновь. А сегодня я должен вас благодарить и извиняться, что вот так оголтело бросился и не спросил даже. Спасибо вам, не знаю, справился бы без всех вас.

— Да что там? Наше дело малое, думаю, все рады, что помогли. Ты только вот скажи, что мы сделали? Кого вытащили? А то только насладиться твоими ощущениями смогли.

— Хранителя земель, — раздался рядом знакомый мне голос, и на бережок присел Любомир Дубравный в своем наряде: — Огнеслав, духи лесные благодарят тебя за это. Не дал Заступнику сгинуть, даровав перерождение и заступившись.

— Любомир, рад тебя видеть. Каким ветром?

— Попутным, пришел приглянуть за Колыбелью, пока Заступник не переродится.

— А раньше чего не приходил?

— Так не мог, — на лице Лешего проступила горечь: — Слышал и не мог, земля была оскверненная, а как ты ее очистил да присоединил, так сразу же сюда. Да и не только я, сейчас на этой земле все духи трудятся, готовя леса да луга к перерождению, чтобы те вместе с Заступником по весне возродились.

— Понятно, это хорошо, что присмотрите, а то нам надо идти дальше.

— Ведаю, что надо.

— Откуда?

— Сорока на хвосте принесла.

— Понятно. Кстати, знакомьтесь. Это Воислав, мой друг и соратник, рядом с ним Ворон, ну а Емельяна и Борислава ты знаешь, а это Любомир, Заступник Новоградской Чащобы.

— Рад знакомству, — Леший кивнул, приветствуя всех: — Друзьям я рад, особенно, если Огнеслав рекомендует.

— Мы тоже, — кивнул Воислав: — Серег, ну что? В дорогу, али тут заночуем?

— Идем, здесь оставаться не будем, дабы не мешать. Люди как?

— И гномы, — пробурчал сидевший неподалеку бородач.

— И гномы.

— Оклемались, кровотечение почти у всех прекратилось, так что можно выдвигаться.

"Стая готова, ждет на лугах, врагов не видно".

— Тогда в путь, Любомир, извини, что вот так покидаем.

— Да не в обиде, если что, зови, постараюсь прийти да своих позвать.

— Хорошо, будем иметь в виду. Ты созывай, если что...

— Зов давно отправлен, зверье и духи рады, что земли возвращаешь под длань Богов Ясных и в лоно Матери.

Сотня вышла из леса без проволочек, не встретив прежних препятствий из буреломов. Деревья как будто сами расступались, давая пройти по прямой. Прежняя серость лугов исчезла под плотным снежным одеялом, словно мир спешил спрятать безжизненную невзрачность собственной проплешины, дабы никто не заметил ее. Падающие белые хлопья медленно опускались, укладываясь рядом с товарками. Волки на фоне молодого снега обрели свою незаметность, дарованную природой от рождения. И теперь трудно было сказать, сколько хищников находилось неподалеку, пока те не решат себя показать.

Лишь гномы не радовались падающему снегу, постоянно что-то бормоча себе под нос каждый раз, когда с очередным шагом проваливались по колено на, казалось бы, крепком месте, а мне лишь оставалось удивляться тому, насколько быстро успело навалить столько снега. Что же будет через месяц? Хотя, ответ я знаю, уже видел глубокую зиму, так что, ничего сверх страшного ожидать не стоит, дорожных служб здесь нет, так что, к зиме мы готовы заранее. А в городе, полагаю, ждать не будут, пока не заметет до самых крыш.

— О народе все думаешь, Юрий Венедиктович?

— А? — обращаю взгляд на идущего рядом Леху.

— Спрашиваю, о народе думаешь?

— Да так.

— Золотой ты человек, — Ворон расплылся в улыбке.

— Тебе бы не в дружину, а в скоморохи идти, народ веселить.

— Я подумаю над вашим предложением, — отозвался Ворон: — Но у меня вишлист серьезный.

— Что?

— Говорю, запросы у меня высокие, за похлебку и краюху не выступаю, — Леха произнес, разделяя каждое слово и чуть громче, чем обычно.

— Деточка, я не глухой, понял, что ты писюху не выпускаешь, но ты это, брось, дело-то срамное.

— Чего ребячитесь? — влез Воислав: — На всю округу орете, сорок распугали.

— Гражданин начальник, — Леха чуть ли не вытянулся: — Это он все начал, я тут не причем.

— Угу, в наряд бы тебя за свиньями прибирать, — в голосе Воислава прозвучала многообещающая нотка.

— Разрешите убежать?

— Контакт!!! — донеслось со стороны, где шла группа дозора.

— Внимание! Три часа! Боевое построение! — Воислав тут же принял оперативное командование, а кривлявшийся Ворон в миг собрался, переходя в боевой режим гибридного класса, совместившего боевого мага и авангардного воина, более похожего на классического убийцу, от чего-то одевшего пластинчатые доспехи и предпочитающего чередовать мечи с ножами.

Я видел, как Ворон сражался на защите Новограда, да и других ратников довелось лицезреть, и представшие картины буквально с металлом вживили в меня уверенность, что не только я, но каждый становится чем-то уникальным, развивая близкое ему. И если поставить рядом десять так называемых танков, десять дамагеров, стрелков и магов, среди них не будет двух одинаковых. Нет, на базовых характеристиках, навыках, манере боя они будут схожи, но в каждом найдется что-то свое, выделяющего его и делающее уникальным. И в то же время, пускай, я схож с Вороном в каких-то аспектах, но в конкретике, мы совершенно разные, ведь я ну никак не маг, а он никак не оборотень, хотя, я могу ошибаться, и мои соратники еще меня удивят.

Сотня в раз перестроилась, собравшись в единый кулак, готовый встретить собой любую угрозу. Стена осадных щитов гномов выстроилась, закрывая собой магов с целителями, ударная группа встала авангардом, не мешая при этом свободной стрельбе. Полтора десятка тут же истаяли, уходя в невидимость и смещаясь чуть дальше, дабы оказаться в тылу подступающего противника. Четкие и точные команды разносились над войском, действующим единым организмом, в центре которого оказался я, окруженный кольцом из собственной охраны, не позволяющей броситься на передовую.

— Огнеслав, — произнес Борислав: — Стой подле, дай рати показать себя, да и не нужно тебе рисковать.

— И что, мне тут стоять и наблюдать?

— Ну да, — Воислав слегка улыбнулся: — Мы и сами справимся, кое-что тоже умеем. Так, три десятка, быстро движутся в нашу сторону, распознать не смогли, — Воислав принялся дублировать идущий доклад от разведчиков, оперативно отступающих к нам: — Светятся в ночи, странно, других опознавательных знаков не заметили.

— Светятся, говоришь, — стоявший рядом Емельян опередил мою мысль: — Будто бы свечки?

— Вроде бы.

— Огнеслав, знакомые наши, никак иначе.

— Это те, про которых ты рассказывал? — Воислав уточнил.

— Похоже.

— Слушай мою команду! — тут же назначенный оперативным штабистом Воислав среагировал, принявшись корректировать приказы: — Тени назад! Формация на девять, загонщики на фланги, маги работать на замедление и обездвиживание!

Пятеро гномов спешно возились вокруг агрегатора, готовя его активацию по приказу, а к нам уже стянулись все разведывательные группы, тенями ночи пронесшиеся через стремительно темнеющую окрестность.

— А может быть все-таки я? Я их знаю.

— Серег, не дуркуй, тебе не по рангу уже, да и мы тогда для чего? Внимание! Двенадцать часов!

Никогда не думал, что нежить способна быстро двигаться и тем более бежать. Но теперь я так более не думаю, как и о том, что..., что из меня вышел бы великий полководец, ведь уже пять минут стою, вижу, как бойцы готовятся к обороне, и не могу понять, почему сам я не догадался до всего этого. А меж тем, войско не ждет, пока я начну командовать, оно живет само по себе, огородив меня от явной угрозы, стремительно надвигающейся в ночи. А я продолжаю стоять, как будто бы смотрю какой-то боевик.