Итрим. Книга - 5: "Завтра Война"

— Кстати, хотел спросить, куда делись летающие питомцы?

— Серег, так они же сразу пропали, как только перешли, точнее, их продала система, мол, не положено не своей земли иметь. А местных мы пока не сыскали.

— Снубил?

— Типа того, но тебе можно.

— Спасибо, что разрешили. Было бы проще долететь. Ладно, пешком, значит пешком, хотя, не все, кто-то и на своих четырех лапах.

— Это да, остальные по старинке, лошадей брать все равно не вариант, ибо снегом вскоре засыпает конкретно.

— Можно и портальным свитком.

— Обсуждали же, дороговато выйдет, да и риска много, земли-то изменились.

— Верно. Тогда, когда выдвигаемся?

— Через два часа.

— Отлично. Всех оповестили?

— Конечно, последние приготовления завершаем.

— Ага, гномы особо приготавливаются, — с улыбкой произношу, обращая внимание на повеселевших гномов, приложившихся к бочонкам.

* * *

За пару часов не успевшее полностью заселиться новоотстраиваемое село на текущей границе моих земель превратилось в цитадель, приняв в себя около шести сотен дружинников, разместившихся для обеспечения поддержки в случае необходимости. Своеобразная база быстрого реагирования, по совместительству принявшая на себя роль полевого штаба, из которого началось активное управление всеми подчиняющимися боевыми ресурсами, распределенными по территории и в данный момент действующими как по внутренним, так и внешним задачам.

Обретшие вторую молодость офицеры с особым энтузиазмом, перемешанным ребяческим азартом, влились в свои обязанности, активно принявшись командовать вверенным войском, дабы "воин жиром не затекал и был всегда занят". Спустя какие-то пятнадцать минут, несколько тысяч дружинников и ратников осадили два десятка разномастных подземелий, десяток разведывательно-диверсионных групп ушли вглубь территорий вероятных друзей, а вольным дружинам дали добро на зачистку территорий Североси от агрессивных существ, мешавших жить и здравствовать. При этом никто не забывал о караульной службе и обеспечении правопорядка на территории. И не смотря на закрытые окна в выделенном под штаб доме, на улице слышались несколько десятков достаточно темпераментных голосов, решающих насущные проблемы по тыловому обеспечению и возможности заброса на длительный срок нескольких диверсантов в самые невероятные места.

А я в свою очередь никогда не думал, что подготовка к прохождению игрового задания может быть настолько кропотливой. Хотя, сравнивать игру и реальность, пусть и вышедшую из виртуальной, все же не стоит, да и не настолько я знаток по планированию, чтобы сравнивать. Может, кто-то более профессиональный именно так и готовился в играх, используя наработки военных и ради одного похода активизируя весь клан, занимавшийся сопровождением и поддержкой одной лишь группы. Вот сидел, наблюдал, отпивая из кружки по чуть темного и наслаждался жизнью, восстанавливая свою нервную систему.

* * *

Отборная сотня уходила на запад, идя по пока еще не успевшему устелиться толстым слоем снегу и двигаясь со скоростью гномьих десятков, несущих на себе массивные тяжелые детали агрегатора и чего-то еще помимо латных доспехов и осадных щитов. Окружающие земли действительно можно было назвать ничейными, брошенными, где даже зверье куда-то исчезло, и повсюду живые леса и пролески здесь лишь шелестели и скрипели оголившимися ветвями деревьев.

Я помню эти окрестности, впервые представшие мне полными жизни заливными лугами. Зверье, что водилось здесь, не было пугливым и зачастую с интересом провожало движущийся караван. И вот теперь вокруг лишь запустение, даже лежащая под снегом трава отзывается пожухлым шелестением под ногами. Ни костяков, ни следов пожарища, будто бы все живое ушло отсюда, лишь растения не смогли покинуть эти места, обреченные на увядание.

Гнетущее затишье будто бы вымершего мира давило, принуждая постоянно быть настороже, но идущие впереди разведчики молчали, не находя возможных трудностей для основной группы, целенаправленно идущей к первой метке на карте.

— Будто бы радиацией пожгло, — произнес рядом идущий воин, нарушая царящую тишину: — Видел такое на полигонах, где ядерное оружие испытывали.

— Да уж, будто бы в другую реальность шагнули, — согласился другой: — Гиблый мир.

Узнав окрестности, я ускорил шаг, уходя в сторону и не обращая внимания на донесшиеся возгласы, кажется, заглушенные Бориславом, что-то произнесшим. А ноги уже сами несли к сгорбившемуся на холме дереву, будто бы изуродованному пожарищем.

"Это именно то место, я не могу ошибаться, вся моя суть буквально кричит, принуждая бежать без оглядки к вершине холма".

Бесконечные мгновения преодоления расстояния, когтистые лапы крайний раз отбрасывают куски вырванной земли, и я оказываюсь на вершине, тут же ощутив, как тягостная тоска наваливается, вызывая желание выть, пока не лишусь сил. Ничего, лишь пепел, оставшийся на некогда освещенном месте. Земля, познавшая божественную благость, впитала в себя отравляющий яд осквернения, на долгие годы обесплодив, и только безжизненный скрипящий на ветру скелет некогда причудливого, но живого древа оставался на вершине, став неким символом гибели сущего.

— Нет. Не может быть, — вырвалось у меня, сидящего на коленях: — Нет! Нельзя так! Нет! Не должно!

Руки ищут тело столпа, но не находят, глаза пытаются сыскать знакомые рези на древе, но выискивают лишь раны, небеса грохочут, будто бы пытаясь докричаться, земля содрогается, будто бы пытаясь пробудить ото сна.

— Нет! Не должно сие быть! — пламя обняло, стремясь согреть, успокоить, напомнить, что я под опекой, но тело действует бессознательно, прильнув к омертвевшему дереву: — Прости, что не уберег, прости, что не защитил. Прости! Землица родная, прости!

Возведенная внутри себя цитадель льда, сковавшая собственную суть, не позволяя чувствам высвободиться, дабы те не мешали, не выдержала, испещряясь мириадами трещин и обрушаясь. Будто бы новая жизнь ворвалась внутрь меня, грудь наполнилась теплом, задышав в полную силу, руки задрожали, ощутив почти что забытую силу вскипающей крови, разум пробудился.

— По праву, дарованному мне! — произношу, и голос мой подхватывает ветер, разнося по окрестности: — Нарекаю сии земли частью от тела Североси во веки веков и до скончания мира! Именами Древних взываю к ним, дабы ниспослали защиту аки земле, таки живым существам и люду честному, избравшим сию твердь домом своим! Да будет так!

Небеса откликнулись раскатами грома, а я ощутил, как будто бы кто-то коснулся меня, погладив по голове и поцеловав в щеку, и отовсюду повеяло возрождающейся жизнью, тлен принялся впитываться в землю, снег слегка истаивал, на время уступая, а я осознал, что весной здесь вновь будут заливные луга, и птичьи трели разнесутся по округе, скрывающей в зарослях лесных существ, заботящихся о своих детенышах, пришедших в этот мир. И на душе стало даже как-то легко, пусть ноги подкашиваются, пусть тягостность наваливается на тело неподъемной ношей, но все это не важно, как и само мое существование. Главное, земля вновь ожила, переродившись и очистившись от тягости вырождения. А я, а что я? Я лишь немного устал, и нужно лишь немного поспать, чтобы набраться сил...

— Государь!!! — донесся восклицающий голос Борислава!

— Держись!!! — кто-то произнес в догонку, но я не разобрал, ощущая, как забвение обволакивает меня, утягивая за собой.: — Держись, Княже!!!

* * *

Всепоглощающий мрак обступил, обращая свой безликий взор ко мне и стремясь обнять, дабы обратить в свою суть. Но черные всполохи лишь накатывают и изрываются подобно морским волнам во время шторма, разбивающимся о прибрежные волнорезы, неотступно противостоящие стихии. Пустота, будто бы осознав, что в этот раз не в силах сломить внезапно возникшее сопротивление в, казалось бы, уже ее территориях, навалилась всей своей бесконечной массой, стягиваясь с трех сторон к источнику сияния.

Безудержное белоснежное пламя, вертясь в вихре танца первостихии, раз за разом с ликованием встречает подступающую черноту, поглощая противное свету, источаемому из древесной плоти белого дерева, выпрямляющегося предо мной и раскидывающего над холмом свои полные жизни сильные ветви.

Изогнутое древо подобно молодеющему старцу, ощутившему возвращение давно забытой силы, расправлялось, водя телом по сторонам. Старая пожухлая серая кора отваливалась, высвобождая молодую черно-белую, корни расходились в стороны, скрепляя вершину холма, дабы возродившийся Заступник смог бы устоять против врагов, отныне и навсегда вставая на защиту окрестной земли и излучая живородящий свет, прогоняющий мрак к границам земель, оказавшихся под защитой его. Или ее, будет вернее так говорить, ибо на вершине своими раскидистыми ветвями на ветру зашелестела изящная березка, опуская грозди до самой земли.

* * *

— Я же сказал, что сам пробудится, — донесся голос Емели: — А вы уже чуть ли не реанимацию собрались вызывать.

— Не бурчи, — отозвался Борислав: — А если бы не очнулся?

— Не может сие быть, суть вещей не зрите, вот и заблуждаетесь.

— Да хватит уже спорить, — вмешался Воислав: — Как он?

— Живой.

— Вижу, что живой, когда очнется?

— Ведомо, что очнется, а когда, сам решит.

— А ускорить никак? Два часа вокруг этого холма стоим.

— Э не, тут торопиться нельзя, видите же сами, что сотворилось с холмом, знамо, деяние серьезное. Да и видите, что землица под ногами задышала, нет, нельзя торопить.

— Да видим, если бы не видели, не поверили бы, что такое Огнеслав сам сделал.

— Не сам, он лишь пробудил сути живые, вдохнул в них былую жизнь, но как-то по-своему.

— В смысле по-своему?

— В прямом, Ведающие иначе общаются с мирским, он же никак они, но, видать, не сумел до конца осознать, поэтому и впал в бессилие. Я такое с ним уже видал, когда мы выбирались вместе с Велесом, он и рассказал, что Огнеслав в себе силы собирает от людей и живых существ, окружающих его, и использует их суть в деяниях, но не освоил сие настолько, чтобы и свои сберегать.

— То есть, Огнеслав типа тебя?

— Меня?

— Храмовника.

— А. Нет, я духовный воин, верую и силен этим, а Огнеслав аки Пророк, ведает, но не все осознает, а сила его множится, покуда люди и нелюди веруют в него. Вот я верую в него, ведаю, что, пойдя за ним, мы обретем Истинный мир.

— Вы меня еще в Миссию запищите, — прохрипел я, пытаясь улыбнуться.

Кажется, я на чем-то лежал, что-то мягкое и теплое, грузные ветви от зеленых листьев и тяжелых березовых сережек закрывали меня со всех сторон, будто бы стремясь защитить от холодного ветерка, подвывающего вокруг. Сладковатый березовый сок, стекая по веточке, нависшей над моим лицом, капал прямо мне в рот.

— Спасибо, — благодарю склонившуюся надо мной березу и тут же ощущаю внутреннее тепло, осознавая, что та благодарит меня за спасение: — Не за что, Берегиня, не за что, рад, что смог тебе помочь, — улыбаюсь, рассматривая витиеватые рисунки на березовой коре, повторяющие те, что были на Идоле Матери — Сырой Земли. Значит, лежавший вокруг прах остался от того столпа, не утащили его, а сожгли, и теперь березка вобрала его силу, став не только Заступников, но и сосредоточием проявления силы Матери. Теперь ее никто не надломит, никто не обидит.

— Очнулся! — воскликнул Борислав, обернувшись на шорох и увидев, меня, выходящего из-под ветвей, тут же устремившихся вверх, слегка шелестя не по зиме зеленой листвой.

— Я же говорил! — улыбнулся Емельян, вставая вместе с остальными: — Здравия тебе, Огнеслав!

— И вам здравия, — улыбаюсь, подходя к собравшимся: — В путь?

— Куда в путь? Ты же еще...

— Я в норме, нужно идти, пока сумерки не пришли.

— Куда такая спешка?

— Времени мало, морок расстилается по миру, и покуда мы медлим, он все больше вбирает силу мирскую. Пошли!

— Вот теперь пошли, — с довольным видом произнес Емельян.

— Давно бы так, — согласно кивнул Борислав, присоединяясь к последовавшему за мной, уходящим в сторону от первичного направления.

— Так, — Воислав обратился сразу к обоим верховным жреца: — Это именно то, очам вы говорили?

— Оно самое, — отозвался Емельян: — Оно самое.

— Так! Слушай мою команду! — тут же раздался командный голос: — В походную колонну становись! По направляющему, передовое охранение, в оперативное построение, остальные следом!

Из-за спины ещё продолжали доносится голоса, но я уже не слушал, обращая свой взор к горизонту, поднимающемуся над лесом, раскинувшемуся меж холмов, кажущихся такими близкими. Но я не искал в этом пейзаже ничего неповторимого, не пытался что-то высмотрить в попытке найти некий смысл или какую-то фантомную цель, принудившую свернуть с намеченного курса.

Многие из нас ощущали себя не на своём месте или же понимали, что занимаются тем, что им не то что не нравится, противиться. Но продолжали это делать, ибо зарабатывали деньги, которые требовались для дальнейшего существования. И эта тягостность искажала нас, переделывая в иных, лишенных прежней душевной красоты, обывателей. Но когда дело не только нравится, а становится смыслом жизни, мы расцветает, начиная наслаждаться жизнью, и это особенно сильно происходит, когда дело направлено чистыми промыслами на помощь в том или ином виде другим. Пусть даже малая толика, но от чистой души, а не ради известности или отмывания от собственной грязи, тяжелыми наростами повсеместно облепившей со всех сторон.

Вот и я шёл быстрым шагом, стремясь на зов, слабым импульсом разносящийся во все стороны в надежде, что хоть кто-то услышит и успеет прийти на помощь. И я услышал, сначала не зов, но страдания, растекающиеся по округе эманациями угнетающей ауры. Те уже не утратили свою силу принудить небеса пролиться дождями, дабы оплакивать страдающую частицу мироздания, да и не потревожат прилегающую под облаками птицу, как и кого бы то ни было. Но я почувствовал, обратив свой взор и увидев слабую искру пока еще живого существа среди серости и черноты обескровленной чащобы.

Тело само рвется вперёд, игнорируя омертвевшие деревья, ставшие ссохшимся буреломом, когти с лёгкостью разрывают паутины мрака, впившегося в некогда полные жизни растения. Резкие попытки впиться, сковать, опутать истлевают, как только навстречу вырывается всполох белого пламени.

"Осталось самую малость. Держись, слышишь, держись!"

Поваленные стволы многовековых исполинов в миг превращаются в разлетающуюся во все стороны труху, усилившаяся в близости аура тоски и горечи, перемешанная с болью и сожалением, пробудила внутри меня, казалось бы, закостеневшие чувства сострадания и сопереживания. Былая безучастность в конец сгорела в пожарище внутреннего пламени, поглотившего остатки косности и бесчувственности, когда-то позволявшей смотреть на гибель и муки других людей по телевизору как интерактивное шоу, утоляя жажду чужой крови и насыщаясь горем тех, кого я никогда не знал.

И нет более для меня понятия "чем хуже другим, тем лучше мне", и даже врагам я буду желать лишь добра, а мое добро с клыками и когтями, покрытыми мифриловой сталью и объятыми пламенем.