Безбожие. Героический Режим + Злая Игра

Вот так, думаешь, что ты готов к смерти каждую секунду, но на самом деле это не так. И уж тем более не хочется погибать, как свинья на бойне.

— Судья, постой, — услышал я знакомый голос. — Я знаю его.

Моё сердце яростно забилось в груди. Неужели шанс?

— Хватит резину тянуть! — рявкнул Гарт. — Пришьем его, и дело с концом.

— Судья... прошу, Суди его.

Я приоткрыл правый глаз. Левым — тёмно-серым, без белка, с чёрной точкой зрачка посередине — решил лишний раз не светить. Разве только что не было Суда?

— Инча, ты думаешь, у него есть шанс? — с тем же спокойствием в голосе спросила Судья. — Я без Истинного Зрения вижу его прогнившую натуру.

— Когда я его впервые встретила, шанс ещё был.

Утопленница запричитала, требуя возмездия, но её уже никто не слушал.

— Это было давно?

— По нынешним временам — целую вечность назад. Но я хочу верить.

— Да он тебя, поди, просто оттрахал, пока ты там в лесу своём сидела? — фыркнул Гарт, но тут же сник под тяжёлым взглядом Судьи, а через миг вообще куда-то исчез.

— Хорошо, — медленно сказала она. — Но только ради тебя, Инча. Свалите его одежду в кучу. Вытащите гарпуны. И расступитесь. А ты не дёргайся, иначе никакого Суда не будет.

Когда всё это было сделано, Судья, небрежно бросив шлем на траву, приблизилась ко мне. Её правая ладонь небрежно лежала на рукояти меча, но у меня по этому поводу не было никаких надежд — в случае приговора клинок увидит свет очень быстро.

Наши глаза встретились. И я замер. Я совершенно точно знал, что сейчас свершится Суд, и противиться его решению нет абсолютно никакого смысла. Но хотя бы это решение точно будет справедливым.

Судья на несколько секунд закрыла глаза, как будто бы слегка изогнула шею, а потом её глаза распахнулись. Они излучали потоки белого света, окутавшие меня с ног до головы. Этот свет не освещал, он сжигал. Слой за слоем моя суть раскрывалась перед ней. Злоба, Комок, Оскал, всё, что я видел и что сделал. Вся моя суть сейчас говорила Судье стоит ли выносить приговор или нет. Павел, Вася, Маша, Алексей. Каждая моя мысль, каждый мотив предстали перед Судом.

Это я вспоминал всё, что со мной произошло. Судья же будто сдирала с каждого моего поступка все внешние слои, оставляя лишь самую суть.

А потом пустота. Ничего. Глухая стена, отгораживающая мою старую личность от новой? Или абсолютное ничто, будто бы меня до Игры и не существовало? И этот барьер не смогла преодолеть даже Судья.

Потоки света рассеялись. Судья закрыла глаза и пошатнулась. К ней никто не приблизился, чтобы поддержать. Я видел в её спутниках какой-то животный страх, и в то же время безудержную преданность и обожание. Если не сказать — обожествление. Сейчас, когда выносится приговор, никто бы и не посмел к ней приблизиться.

Судья упала на четвереньки. Её вырвало желчью. Она стояла так несколько секунд, тихо постанывая.

— Срам прикрой, — простонала она, наконец.

Гарт едва слышно выругался. Я уже успел заметить, что его лицо слегка перекосилось. Видимо, приговор исполнялся мгновенно самой Судьёй, и я зря волновался несколько последних секунд.

Я поднялся и шагнул к ней, чтобы помочь подняться, но она резко выставила перед собой ладонь.

— Только посмей прикоснуться ко мне. Я бы с удовольствием тебя убила, но это моё личное предпочтение. Истинное же Зрение считает по-другому. Сейчас я оглашу... ох-х... — Судью ещё раз согнул спазм.

Пока я одевался, Инча помогала Судье прийти в себя. На лице друидки читалась искренняя жалость к пострадавшей. На меня она не смотрела.

— Приговор, — тяжело дыша, проговорила Судья. Её усадили на сухую траву, что выгребли из моего шалаша. — Ты обязан возместить утопленнице по имени Синеглазка ущерб... на её усмотрение. В общем, а-а-а-а... твою мать... выплатишь виру. — Правый угол её рта презрительно дёрнулся. — И ещё... Синеглазка. Ты обязана проводить его туда, куда он захочет. И назад, если он соблаговолит вернуться. Или, скорее, если он СМОЖЕТ вернуться. — Судья перевела взгляд на меня. — А вам, ублюдки, я желаю сдохнуть. Не знаю, что вы такое, но скоро узнаю. И тогда я вас найду... и... а-а-а... — Она остановилась, закрывая глаза, а после махнула рукой. — Уходим.

Отряд ушёл, оставив со мной израненного Оскала и недовольную утопленницу.

— Что-то все встреченные мной за последнее время существа грозятся меня убить, — сказал я псу, тяжело вздыхая. Оскал прикрыл глаза. Раны на его теле быстро затягивались. Заживает как на собаке, а?

— И я бы убила, — буркнула Синеглазка, — но перечить Судье не могу. Куда тебе нужно?

— Я укажу направление. А ты покажешь, как туда пройти.

Но куда больше меня сейчас занимала моя новая белокурая знакомая. Она, видите ли, не знает, кто я такой. Но и я снова не знаю этого, хотя ещё несколько минут назад мне казалось, что все точки над "ё" моей личности расставлены.

Канал III

Ещё шаг по пружинящему полотну мха. Страшно только в первый раз, потом приходит уверенность, даже если зелёно-коричневое покрытие начинает немного расползаться под ступнёй, как в этот раз. Просто сейчас весна, и воды на болоте слишком много. И ещё шаг...

Я ушёл в трясину по пояс. Комок истерично завизжал, а Оскал тихо заскулил. Вот, кажется, мне и крышка... Плевать на всех судей и все оправдательные приговоры. Месть — вот что главное для местных. А то, что мы уже так долго идём по трясине, это нормально — отсюда я точно не выберусь, да и месть нужно подавать холодной.

Но утопленница действительно не могла противиться вынесенному мне приговору. Она упала на живот, зацепилась ногами за какую-то торчащую посреди тропы корягу, и схватила меня за шиворот.

— Вот сюда! Да, сюда! Да, держи его, скотина клыкастая! А ты не шевелись, придурок, быстрее же потонешь!

Оскал вцепился клыками в мой капюшон и потянул, но этого явно было недостаточно — трясина засасывала меня внутрь, я погрузился в неё уже по грудь и продолжал тонуть.

— Вот так! — рыкнула Синеглазка.

Она отпустила меня и нырнула в трясину. Ей-то что, утопленнице...

Мне в поясницу вцепились две тонкие руки. Мощный рывок, и я над трясиной уже по грудь. После второго по пояс.

— Да не сучи ты ногами!

— Я не сучу!

— Сучишь!

Оскал зарычал и потянул мой капюшон. Синеглазка выбралась на тропу и, ухватив меня за руку, резким движением вытащила меня на относительно сухое место. Я хватал ртом воздух так, будто не дышал целую вечность, хотя моя голова даже не проваливалась под воду. Утопленница лежала рядом.

— Ну ты и тяжёлый, — проворчала она, утирая с лица грязь.

— Какой есть.

— Я же сказала туда не ходить.

— Не сказала.

— Значит, подумала.

Я тяжело вздохнул. Решила, что ли, сделать так, чтобы я ей жизнью был обязан? Или просто пугнула со злости?

Синеглазка посмотрела на меня каким-то странноватым взглядом и хихикнула.

— А если в тине тебя измазать, ты даже ничего, симпатичный.

Я ответил ей злой улыбкой, показывая свои клыки, но вызвал лишь второе "хи-хи". Человеческая мораль чужда нечисти и нежити, хотя они и способны на человеческие (или почти человеческие) эмоции. Да, я убил её отца. Но ей, в целом, было на это плевать, её куда больше беспокоило то, что она могла стать следующей моей жертвой, и потому привела помощь. Она без каких-либо угрызений совести бросит своих сестёр на голодную смерть. Хотя, в то, что утопленницы со своей силой и умениями охотиться под водой умрут от голода, я лично сильно сомневаюсь. Её сёстры поступили бы так же. В конце концов, их породила Тьма.

На ту семейную идиллию с купанием детей и почти нормальными отношениями, что я видел на Туманном озере, способны только те, что когда-то жили по-человечески. Те же, что родились уже мёртвыми, как Синеглазка, любят только себя. Ну, по крайней мере, так говорил Комок.

— Теперь я знаю, куда мы идём, — сказала Синеглазка.

— Да? И куда же?

— На Остров Пропавших.

— Что за остров?

Синеглазка пожала плечами.

— Просто остров посреди болота. Но очень нехороший, даже для нас, кого люди считают нехорошими. Понимаешь... он то есть, то его нет. Можно спокойно его пересечь, а можно сделать по его поверхности два шага и потеряться. Мы с сёстрами ходили на него... шли, вроде бы, вместе, вчетвером, но одна куда-то пропала, как сквозь дно провалилась. Отец говорил, что мать ушла туда... Она была из тех немногих, что вернулись. Тогда поговаривали, что на острове можно загадать желание, и оно сбудется. Мать хотела, чтобы мы стали людьми, ведь она когда-то была человеком. Она... — Утопленница сглотнула, переживая мрачные воспоминания. — Когда она вернулась, её всю покрывала чёрно-зелёная чешуя. И она совсем обезумела. Убила всех моих братьев, но её смогли усмирить. Отец долго пытался достучаться до неё, но, в конце концов, пришлось её убить... высушить на камнях под солнцем... чтобы её Скверна не распространилась на всё болото. Это было лет сорок назад. Отец так после этого так и не нашёл себе новую жену, всё о нас заботится.

То есть Синеглазке и её сёстрам никак не меньше сорока. Насколько я понимаю, росли утопленники ничуть не медленней людей, просто старели гораздо — гораздо! — дольше. Но когда ты хочешь, чтобы свершилась месть, лучше надавить на жалость, глядишь, Судья послушает. К счастью, в этот раз суд был действительно беспристрастным.

— Долго до него идти? — спросил я.

— Не знаю. Он... ну, как будто плавает, хотя под ним твёрдая земля.

"Это цикл, — сказал мне Комок. — Каждый "карман" как будто плавает, потому вокруг него такие большие охранные зоны вроде этого болота или той рощи, про которую ты мне рассказывал. Это как-то связано со строением этого мира".

"Ясно".

— Пошли дальше? — спросила Синеглазка, потягиваясь. Повязка с её груди вызывающе поползла вниз.

— Сейчас, дай только почиститься.

И даже с Синеглазкой дневной переход оказался чертовски тяжёл. Многие местные про Судью ничего не слышали, и уж тем более им было плевать на её волю, потому они всячески старались мне помешать. Ну, или они просто хотели жрать.

Но дело не только в этом. Болото жило. В нём кипели гейзеры. Понимались пузыри метана. Всё это воняло, отравляло воздух, сушило слизистую. А когда начались самые комариные места, я решил, что это просто пытка.

Я растоптал какую-то змею, больше похожу на пиявку, и с остервенением размазал по лицу кровавую грязь с останками самых нерасторопных комаров. Синеглазка, хихикая, плелась впереди — её холодная кровь комарих не прельщала.

— Сейчас будут дымные места, там комаров будет поменьше.

Ох, надеюсь...

То, что я принял за гейзеры, действительно оказалось пластами тлеющего торфа. Зловонный дым едва позволял дышать, но утопленнице было куда хуже, чем мне. Земля стала горячей и сухой, а для жительницы воды такая окружающая среда не совсем приятна. В какой-то момент Синеглазка закашлялась совсем тяжело и повалилась на колени, с трудом подавляя рвотные позывы. Я взвалил её себе на плечо и, полуослепший от дыма, попёр наугад, благо земля под ногами была твёрдой.

Эта пытка дымом и жарой продолжалась всего несколько минут, но и этого чуть не оказалось для утопленницы достаточно. Для Комка тоже — он весь извёлся, рассказывая мне, как тяжело очищать от продуктов горения мои лёгкие.

Я как будто прорвал дымовую завесу и оказался на плоской, покрытой травой, поляне. В центре её возвышались старые каменные развалины, кругом лежали поваленные статуи, под ногами ещё можно было различить дорожку из белого камня. Я увидел заросший пруд и чуть не бегом рванул к нему. Не церемонясь, я бросил Синеглазку прямо в воду и зашёл в неё сам по пояс — подошвы моих сапог нагрелись так, что у меня в сапогах вполне можно было сварить вкрутую яйца. Кольчуга тоже нагрелась, но подкольчужная стёганка спасала. Синеглазка мгновенно ожила и принялась плескаться, не поднимаясь на поверхность, её уши смешно зашевелились. Жабры, видимо. Если бы не они, перепонки между пальцами и зеленоватый оттенок кожи, утопленницу ничем не отличить от человека...

Я отвёл от неё взгляд и принялся чистить одежду, жалея, что испортил чистую воду — пить хотелось ужасно. Впрочем, в десятке шагов отсюда виднелся второй такой же прудик.

Я привёл себя в порядок, напился из второго пруда и наскоро перекусил. Утопленница появилась только раз, чтобы пожаловаться на обожжённые ступни и сказать, что раньше так сильно жарко не было. Но потом всё же выбралась на траву, таща в каждой руке по рыбине.

— Сегодня ночуем здесь, — сказала Синеглазка, выжимая на себе свои тряпки. Не знаю, зачем — её мокрая одежда никак не должна была стеснять. Наверное, у меня подглядела и решила повторить. — Ночью вглубь болота соваться опасно, даже мне, а уж тебе с твоей сладкой тёплой кровью... — Утопленница хихикнула.

— Комары сожрут, да?

Лицо моей проводницы приняло серьёзное выражение.

— Твари куда хуже комаров. В глубине болота живут пиявки с человека размером. А ещё там есть Прыгунки. Запрыгнет такой тебе на лицо, сунет в рот щупальце и отложит в живот яйцо, а когда оно вылупится, личинка начинает пожирать твои внутренности до тех пор, пока ты не умрёшь. А когда умрёшь, дожрёт тебя, а потом уползёт в болото, где вырастет в другого Прыгунка.

— Так и знал. Кстати, что это за место?

— Не знаю, — утопленница пожала плечами. — Какое-то старое спокойное место, почти посередине пути, — закончила говорить она с набитым ртом. Вторая рыба прожила лишь на несколько секунд дольше первой. — Те, кто идут к Острову, всегда останавливаются здесь на привал. Поговаривают, что утопленникам здесь делать нечего, но, сколько я себя помню, здесь ни с кем ничего плохого не случалось.

Я кивнул, но решил исследовать руины. Больше из любопытства, даже не думал в тот момент, что Синеглазка может меня предать и привести в какое-то опасное место. Если бы она хотела меня убить, не вытаскивала бы из трясины.

"Похоже на развалины храма Корда", — сказал Комок.

Я с ним согласился.

Оскал прыгал между камнями, гоняя какую-то мелкую живность. Ему путешествие через дым тоже не понравилось, но пожаловаться пёс не мог. К счастью, потому что трёх нытиков я бы не выдержал.

По руинам судить довольно сложно, но этот храм не слишком-то напоминал тот, что я видел в Драконьем Клыке. Там храм представлял собой, фактически, крепость. Здесь же скорее какую-то средневековую виллу — колонны, аллеи, дорожки, арки, статуи, невысокие тонкие стены; всё было сделано из белоснежного камня. Кое-где ещё росли одичавшие цветы. Рядом с третьим прудиком валялись опрокинутые солнечные часы.

Я поднялся по ступеням — камни по-прежнему оставались достаточно устойчивыми — и очутился посреди груды обломков, которые когда-то были стенами и потолком. Посреди развалин возвышалось тайное капище храма. И тут уж сомневаться не приходилось, на нём совершали человеческие жертвоприношения. Нечто напоминающее клетку, составленное из берцовых костей, всё ещё не рассохлось и зловеще поднималось над капищем.