Гротескум (Второй темпоральный реверс)

"Уууууу" — подумал Стас, мысленно почесав плечо, которое так и напрашивалось на ампутацию.

Зуд в очередной раз усилился.

"Гер хусиный "

Стас помянул хранителя, мысленно плюнул на него три раза и сосредоточенно уставился на рыскавшую вокруг фабрики орду. На счет виновника, ввергшего парня в нынешнее состояние, не возникало никаких двусмысленностей. Трансформация из расписного красавца обратно в пластиковую заготовку — заслуга Гарвергина.

Грарвергина передернуло.

Зарвавшийся сосунок. Отрыжка гнильного червя, подхвостник поносной оскальницы. Хулить годдисса? Хулить богоподобного?

Да, пусть осужденного на заточение, да, пусть и лишенного почти всех без того малых сил. Но все-таки годдисса! Непозволительно!

Честь годдисса, честь богоподобного, честь бессмертного духом он ценил куда больше, чем могущество. И на счет утраты сил испытывал примерно те же чувства, что и человек, у которого ампутировали абсолютно здоровый аппендикс. Вроде и не мешал, иногда даже полезен...наверное... но и без него — не страшно. Нет — да и хвала Сонму.

Но честь! Честь Хранителя Завета Подобия, честь Великого архитектора Подобных народов. Того, под чьим покровительством тщательно отбирались расы, наиболее гармонирующие со своим годдиссом-покровителем. Ее — никому не отобрать.

Они могут забыть. Они могут стереть его роль из истории. А потом уничтожить даже имя и вычеркнуть из скрижалей мироздания, оставив лишь прозвище "Безымянный"...которое впрочем тоже нигде не упоминается.

Ну и что!

"Давным-давно Верхний круг Сонма решил, что время тысячелетнего траура подошло к концу. Решил, что нет причин далее оплакивать народ птах. Народ, что своею верой призвал к жизни весь Сонм годдисов (и двенадцать верховных, составивших Верхний круг и великое множество прочих, рангом пониже).

И послали Верховные сквозь пелену Серых Чертогов свой зов. И призвали они Двенадцать духов из далекого мира. И предложили гостям великую власть и великие дары и предложили им покровительство свое. А взамен лишь требовали стать отцами и матерями для двенадцати Подобных народов, что будут чтить их, как прародителей, и благоговеть пред своими годдиссами."

Так в Гротескуме началась новая эра. Так рассказывается в историях и пишется в книгах. Так оно и было. Но было и то, что нигде не упоминается. Был Тот, у кого отобрали имя. Был тот, кто ныне назвал себя Гарвергином.

Это он призвал Сонм оставить траур. Это он предложил искать по ту сторону Серых Чертогов. Это он отвергал чуждые образы будущих обитателей и одобрял подходящие.... И это ему Верхний Круг повелел неусыпно стеречь безраздельную власть Подобных народов от посягательств извне...

Воистину, инициатива имеет больное чувство юмора, вследствие чего она имеет еще и некоторые неприятные последствия для инициаторов (Из данного изречения можно легко вычеркнуть фразу "некоторые неприятные последствия для", после чего предложение обретёт более точный смысл).

Ну и что!

Все это так. Исключением являются те инициаторы, кто озаботились вскарабкаться на самый верх и сосредоточить в своих руках высшую власть. Гарвергин, к сожалению, высшей силой не обладал.

Ну и что!

Он ничего не возразил против своего заточения. Что пртивопоставить Верхнему кругу? Да и правы они в своем решении. По крайней мере раньше он свято верил в правильность такого решения и ревностно выполнял свой долг, медленно обращаясь в полу усопшего привратника.

С профессионализмом раввина он отсекал все лишнее и скармливал Великому Зверю, своему сокамернику и единственному собеседнику. Существу, чье происхождение интересно почти в той же степени, что и тайна местоположения точки "Ж". Впрочем о нем чуть позже.

Но они даже не вспомнили. Они предпочли относиться к Безымянному, как к детали, как к винтику в большом механизме, о котором никто не думает, пока тот не выкрутится...пока веревочка, удерживающая подвесной мост не лопнет и кто-то не улетит в пропасть, кувыркаясь и раскатисто матерясь.

Ну и что!

Главного они все равно не смогли отобрать. Главное, оно надежно сокрыто в недрах души. Главное — это честь. Это знания, это опыт, это... кое-что еще... кое-что, во что трудно поверить, особенно если ты — бог... ну, или претендуешь на подобный титул.

Эта мысль вдруг переключила внимание с режима "Расчленить, медленно, медленнее...еще медленнеее Е! Е! Е!" на режим глубокого рассуждения. Как-никак обретенная свобода... Точнее смена режима тюремного содержания со строгого лишения упомянутой свободы на достаточно условное ограничение таковой...короче данный момент открывал некоторые достаточно волнующие перспективы.

"Да неееет. Такого не может быть" — подумал он, отгоняя назойливую мысль, что в очередной раз настырно жужжала "А вдруг, а вдруг?"

"Она — отлучена от бытия, он — исчез, а ключ не подвластен ни одному годдиссу" — сам себе напомнил Гарвергин.

"Но у тебя теперь есть личный смертный. И он сможет подчинить ключ. А это, между прочим, один пункт из трех. Не так уж и плохо для начала, не находишь?" — тут же раздалось контр-жужжание.

"Дааа. Но... Хм... А вдруг? Хм. Нука, посмотрим..." — решил хранитель и немного под другим углом взглянул на свою неприязнь к Сиитасу, существу в высшей мере странному, особенно для Гарвергина.

А уж кто-кто, но хранитель завета Подобия обязан знать толк в странностях. Ведь этот предмет составляет оборотную строну, неотъемлемую противоположность призвания. Так, например, врач, который призван спасать, обязан досконально изучить то, от чего умирают. Или сантехник, что призван чистить трубы, обязан знать, чем они засир...пардон, засоряются. Ну а годдисс, что призван хранить само Подобие, просто обязан отличать должное и правильное от странного и чуждого.

Все так. И тем ни менее, даже он не мог толком понять, как такой жалкий комковатый обрывок души, лишенный стержня и пестрящий бахромой из разодранных нитей судьбы, вообще существует. Больше всего походя на какую-нибудь инфузорию с ее бесчисленными жгутиками, он просто не мог БЫТЬ. Он казался невозможным, редким, безумной редкостью, и оттого... интриговал.

Большинство думает, что душа, как и личность, представляет собою нечто цельное и монолитное. Как литая статуя или унитаз (Все зависит от конкретной особи. Каждому — свое сравнение). Но на самом деле душа скорее походит на веретено.

Ты рождаешься не пустой болванкой, не одной из сотен тысяч копий других новорожденных, не одним из легиона. Напротив. С самого рождения ты одинок. Одинок, потому, что не похож на прочих. Особенный. Уникальный. Единственный. Даже если ты седьмой в банде близнецов.

В чем же дело? В чем-то личном? В неком базовом наборе качеств?

И да, и нет.

Все дело в нем. В крохотным стержне, с которым рождаешься. Он бешено вращаеся, пытаясь завернуться в плотный кокон из нитей судьбы, нитей жизни, нитей поступков, мыслей и эмоций, нитей умений, навыков и талантов. И начинается этот процесс наматывания километража еще в утробе матери, с первых дней. А потому вполне закономерен факт, что дети, в первую очередь, перенимают часть души матери.

И с каждым днем на ось наматываются... или Не наматываются... все новые и новые обрывки разноцветных нитей, предопределяя личность и формируя индивидуальность, придавая существу те или иные качества, раскрашивая характер в разные цвета.

Так работает веретено духа. Если конечно в общих чертах. В настолько общих, как если назвать Эрмитаж складом для использованных красок и холстов. Или записать прекраснейший оперный голос Сервелат Калбосье в один ряд с похотливым похрюкиванием кабана-бородавочника, сославшись, что все оно — суть, звук.

Возвращаясь к странности Сиитаса. То она как раз и крылась в особом строении духовного веретена. Точнее в отсутствии такового строения.

Просто к некоторым вещам такие термины, как "строение", "система", "структура" напрочь отказываются клеиться. Как например совершенно не звучит "строение фарша", или "структура помоев", ну и конечно "система налогообложения" (да обложите хаос налогами, и через час он превратится в сплошное исступленное замешательство).

Примерно так же обстояло дело и с душей Сиитаса. В этом воплощении комковатости не было никакого стержня и в помине. А нити личности держались вместе вообще не известно на чем. Это как если бы из атома выдернули протон — все должно было давно развалиться. Но оно настырно не разваливалось, напоминая упрямством разве что оперную люстру, висящую до последнего не перерезанного волоска в тросе.

И для хранителя это было нечто. Неожиданное, новое, восхитительное. Оно чаровало непознанностью и завораживало. Оно звало и манило, пока тот не попался на новинку, как сорока на блестяшки.

Он всего лишь захотел посмотреть и понять, и даже не пытаясь сопротивляться соблазну. Он приблизился вплотную, чтобы развернуть агонизирующий ком, но... Но напрочь позабыл, что у любопытства очень своеобразное чувство юмора.

Внезапно нестабильный, изувеченный моток повел себя, как смертельно раненый, да еще и загнанный в угол зверь. Почуяв стержень внутри годдисса, он почуял основу, он почуял спасение совсем рядом. И лохмотья тут же набросились на любознательную жертву. По крайней мере так все выглядело для самого годдисса.

Впрочем, Гарвергин не особо много понимал в строении и особенностях души. Такой информации не найдешь в книгах и манускриптах. А потому он искренне удивился, когда нити Сиитаса, стали вплетаться в его собственное веретено, а потом... Потом он еще больше удивился, когда процесс почему-то прервался и души стали отдаляться друг от друга, растягивая цветастую пуповину.

Когда же все было кончено, Гарвергина и Сиитаса уже крепко соединили незримые путы. Что-то по ним стремилось в одну сторону, что-то в другую, какая-то часть знаний просочилась в Сиитаса, какие-то обрывки информации пришли по бартеру. Но главное...главное, что Гарвергин кое-что потерял. Потерял частичку себя, крохотный осколок собственного стержня, собственного "я". Тот самый, что теперь стал осью для Сиитаса.

Все это хранитель понимал. Казалось бы, тема закрыта. И, казалось бы, что тут еще выяснять? Какие вопросы остаются по ту грань знания, на его темной стороне?

Однако, Гарвергин был годдиссом, богоподобным, сознанием, горазо более вплетенном в механизмы мироздания, чем смертные. А потому прекрасно помнил, что любое знание есть ничто без понимания причинно-следственной цепи. Проще говоря, понимание явления как такового — ничто без осознания причин его возникновения. Например: мало понимать, что твой ребенок похож на соседа. Необходимо еще и понимать почему. Лишь тогда можно провести линию из точки А в точку Б и съездить этому соседу по морде.

В случае с Сиитасом оставалась некая недосказанность, некое послевкусие, некий вопрос, звучавший "а почему он вообще собственно существовал?".

Всем известно, что годдисс, плюющий на причинную следственность — не годдисс вовсе. А потому Гарвергин был бы совсем не Гарвергин, если бы не возжелал докопаться до певоосновы вышеуказанной странности.

Только вот единственная, кто действительно глубоко понимала структуру и особенности души, ныне отлучена от бытия. Снова Она. Та, кто дважды совершил великое злодеяние, та кто дважды нарушал баланс, та, кто запечатана в тайном склепе. Хотя...

Да. Не такой уж он тайный.

Склеп, пожалуй, не составит особого труда найти. Просто, как правило, координаты любого тайного, а особенно древнего захоронения как бы сами собой всплывают то там, то тут. То подросток, весь красный и испуская жаркое марево, наткнется на древнюю карту сокровищ аккурат меж томами "Гинекология в картинках" и "Анатомия. Взгляд из кустов." А то вдруг какой-нибудь алкаш совершенно случайно свалится в пещеру, совершенно случайно найдет нужный коридор и совершенно случайно обопрется о нужную сталагмитину...А потом ещё прибежит Лесси и немного окосевшая от перегара, вытащит беднягу вместе с сокровищами.

В общем, отыскать ее могилу, как уже говорилось, не такая уж проблема. Тем более, что ходить далеко не надо. Вот он — Северный Куклоград. И где-то под ним ее усыпальница.

И как ни крути, а дорожка будущего все равно упрямо упирается в Нее. Очень настырно упирается. Так, как будто ее специально туда упирают.

Гарвергин наконец отвлекся от собственных мыслей, ибо даже его богоподобные извилины закрутились узлом, как влюбленные змеи. В действительности же едва минуло мгновение.

Сиитас, что все еще называл себя Стасом, сидел на прежнем месте и напоминал статую, которой вдруг приспичило облегчиться. Лоб покрылся испариной, а глаза вспучились, будто два пузыря на поверхности трясины. Он неотрывно следил за истеричной суматохой вокруг Кукольной фабрики. А посмотреть было на что.

Сотни полторы джелмов отчаянно имитировали следственную деятельность. Именно имитировали, что читалось в их озадаченных взглядах. Очевидной причиной подобного поведения выступало полное отсутствие понимания фундаментального принципа данного процесса. А именно: понимания того, что, во имя Сонма, они ищут.

В большинстве своем, народ джелмов не блистал прозорливостью. Гости, временные обитатели. В том мире, откуда они родом, есть прекрасное слово — "турист". Его, как и многие другие познания, Гарвергин выудил в сознании этого юного наглеца. И хоть сама мысль о Сиитасе и выводила из себя, но слово взял на вооружение с чистой совестью. В конце концов знания безличностны и единственным критерием для них является истинность.

А "турист" истинно подходило для глазеющих, повсюду суматошно снующих и в общем-то беззаботных существ. Даже если по ту сторону Чертогов они и являлись средоточием профессионализма, то здесь полностью расслаблялись, превращаясь в нечто вроде оравы детей, дорвавшихся до самоуправства.

Впрочем вернемся к туристам. Так вот, среди них встречались порою и достойные индивидуумы, переехавшие на постоянное место жительства. Для таких в том, другом мире, тоже придумали хорошее слово — "эммигранты". Хотя "переезжие" тоже подойдет. Впрочем явление сие носило достаточно редкий характер, поскольку Сонм проводил чрезвычайно осторожную политику колонизации, сопряженную с кропотливым отбором кандидатов.

Так в наблюдаемой группе касту эмигрантов представляли эльф в легкой серебряной броне со струящимися полами белого шелка, дрэйк, прямоходящий ящер с длинным хвостом и чешуйчатой вытянутой мордой, пара орков в пыхтящих паром экзоскелетах, стиджиец, будто вырезанный из слоновой кости и дроу с висящим на груди противогазом. И это из полутора сотен мельтешащих, будто мошкара, разумных.

Последний экземпляр правда удивил необычайной прытью.

Бегло осмотрев место происшествия он быстрым шагом направился к укрытию Сиитаса. И лишь вовремя воздвигнутый Гарвергином Полог глубоких теней скрыл мальца от его внимательного алого взгляда.

Что же до самого Сиитаса, то он явно заметил, как потускнел свет Белого солнца, пробивавшийся сквозь густые заросли. Почувствовал, как тени обрели бархатистую глубину и плотнее сомкнулись вокруг. Но виду не подал. Так и продолжал сидеть без единого движения, следя за хмурым лицом дроу, благоразумно не доверявшего своим глазам на все сто процентов.