Гротескум (Второй темпоральный реверс)

"Выберусь на свежий воздух — там и прочту" — твердо решил он, свернул листок и поднял взгляд. На стене, под зеркалом, оказался транспарант. На его изношенной ткани скакали неровные строки.

"Преувеличь старания свои

И силы возрастут стократно

Добро пожаловать в Гротескум!

Пожалуй, нет пути обратно"

Третья строка стихотворения отличалась потертостью и выглядела так, будто находилась на холсте очень даво. Остальные же три ее сестрицы щеголяли яркими красками, судя по всему присоединившись лишь недавно.

— Гротескум? Что-то то знакомое... — озвучил мысли Стас и немного слонил голову набок, впервые прислушиваясь к приятному низкому голосу, сильному но вместе с тем и молодому, звонкому. — Ин те рес но...

Глава 4. Вынужденные скорбеть.

Глава. Отголоски родителей.

— Соболезнуем о вашей утрате — бесстрастным тоном произнес Григорий Матвеевич Белугин.

Мать Стаса Данилова, Вероника Степановна, всхлипнула и закрыла лицо ладонями. Полноватая немолодая женщина с круглым лицом и маленькими опухшими глазами мелко вздрагивала.

Седой, лысеющий муж, Дмитрий Алексеевич обнял ее за плечи и уставился в пол.

Они сидели в гостиной небольшой квартирки многоэтажного дома. Диван, шкаф для одежды, два кресла, пара тумбочек и телевизор — вот и все оформление простенькой комнаты. Невзрачные бежевые обои лишь подчеркивали непритязательность обитателей. А телевизор говорил, что они так и не свыклись с новыми технологиями, позволявшими одной мыслью получить сводки свежайшей информации, фильмы и многое другое.

Хозяева сидели на диване. Белугин — в кресле рядом. Алешка устроился напротив и все время отводил глаза. Сколько уже было таких разговоров? Сотня? А все никак не привыкнуть. Для этого надо сжиться со своей ролью, свыкнуться с положением машины, исполняющей четко заданную программу. Тогда становится легко. Легко соболезновать чужой утрате, убедив себя, что ничего не чувствуешь. Так, словно подаешь отчет.

Но даже если так, даже если научишься "уведомлять" незнакомцев, как быть с родными, с друзьями?

У Алешки не осталось родных. А друзей он старался не заводить именно потому, что слишком много думал. Например думал, что слово "соболезную" будто специально придумали врачи, нотариусы и работники похоронных бюро. Оно застряет в горле, когда видишь убитых горем людей: близких, дорогих, не безразличных.

И что тогда сказать? Какая альтернатива? "Мне жаль"? Жаль чего? Жаль, что больше нет его или ее? Жаль, что ваше сердце разрывается от боли и страданий? Или жаль себя, что вынужден все это переживать вместе с вами?

Вот и приходится молчать. Молчал и Алексей. Пряча глаза, чувствуя чужую боль, вспоминая свою. Молчал от всей души.

— Как он умер? — наконец выдавила Вероника Степановна. Муж пристально посмотрел ей в глаза.

— Мы не знаем. Возможно сбой... — начал Белугин, но мать его перебила.

— Я хочу видеть сына — в ее голосе звучала железная ярость матери, что готова защищать до последнего даже мертвое дитя.

— Вер, может не надо? — глядя ей в лицо тихо произнес Дмитрий Андреевич.

— Дим, я хочу увидеть Стаса — твердо повторила та.

— Мы не имеем права пока допустить вас к телу. Но только пока не установлена причина смерти. ... У меня с собой фотографии, но... Кхе... — Григорий Матвеевич откашлялся — Зрелище ужасное, и это мягко говоря.

Мать ничего не ответила, лишь требовательно протянула руку. По полноватым пальцам гуляла мелкая дрожь. Оперативник ДНК спокойно протянул пластиковую папку с документами.

Алешка молча наблюдал, не понимая, откуда берется в напарнике такое спокойствие, как он может сидеть со стальной выправкой и безмятежными глазами. Как смотрит в лицо этим людям, не захлебываясь, не утопая в океане непролившихся слез.

— Как... Как такое могло произойти? — голос матери дрогнул и она вновь разрыдалась, уткнувшись лицом в плечо мужа.

— Мы здесь, как раз, чтобы все выяснить. Нам нужна информация, малейшие подробности. Если это убийство...

— А если нет? — Вероника Степановна оторвалась от плеча, ее глаза полыхнули яростью и отчаянием — Что тогда останется?

— Тогда мы сможем спасти других. Чужих сыновей... — тихо ответил оперативник.

— Чужих! Не моего! Почему Стас! Почему это случилось с ним! Он был хорошим, чутким и... — она осеклась и замолчала. Потом вытерла заплаканные глаза и решительно продолжила — Задавайте уже скорее свои вопросы.

Она вернула папку с документами. Белугин кивнул.

— У вашего сына не было врагов?

— Нет. Он был хорошим, спокойным мальчиком. — уверенно ответила мать. Алешка кажется не заметил, но Григорий Матвеевич не упустил того полного сомнений взгляда, который послал Дмитрий Андреевич. Но все же промолчал.

Затем следовала череда стандартных вопросов об угрозах, о личной жизни, о работе и друзьях. Родители просто подтвердили все, что и без того знали работники ДНК.

Постоянных отношений не поддерживал, Явных врагов не имел. Работал юристом в средненькой фирме. По карьерной лестнице продвигался медленно. Короче ничем Стас Данилов не мог, на первый взгляд, вызвать зависть или вражду. Но что-то все-таки было не так. Что-то хотел рассказать отец Стаса и не решался.

— А со здоровьем у сына не было проблем — вдруг спросил Алешка.

— Да какие тут проблемы — махнула рукой мать — С этими железяками в голове и насморк не подцепишь. Что это я, даже чаю гостям не предложила. Я мигом.

Она всплеснула руками и убежала на кухню греметь посудой.

— Она это специально — сказал в полголоса Дмитрий Андреевич — Чтобы не слышать. Знает, что я не выдержу.

Григорий Матвеевич едва заметно улыбнулся:

— Повезло вам.

— Знаю. Потому и берегу. И когда Стас заболел — тоже берег.

Он немного помолчал, собираясь с мыслями, прежде, чем продолжить.

— Около двух лет назад у Стаса диагностировали естественные физиологические изменения мозга. Вы же знаете, что это значит?

Белугин кивнул. Практически приговор. Физиологические изменения, чаще всего опухоль, не воспринимаются колонией нанитов, как угроза для организма, скорее, как естественный процесс. Возможно, как один из эволюционных механизмов, а возможно, как часть процесса старения и увядания. Кто знает?

— Сколько ему оставалось?

— Врачи говорили, что несколько лет. Два — три, тяжело судить. Знаете... Это его так потрясло, что Стас замкнулся и неделю не выходил из своей квартиры. Не отвечал на звонки, не появлялся на работе...

Он замолчал, а спустя пару секунд вошла жена с подносом. Вокруг фарфорового чайника стояли три белые чашки и хрустальная вазочка с конфетами. Вероника Степановна сделала вид, будто нечаянно забыла чашку для себя и вновь удалилась.

— Когда взломали дверь — продолжил отец Стаса — сын был в полуобморочном состоянии. Истощенный до предела, он все равно не вылезал из этого самого ВОЗа. Пришлось даже поместить в карантин, чтобы отрезать от сети.

Сначала было туго. Нас не пускали, объясняя, что началось обострение, что он себя не контролирует. Вера очень испугалась, но через два дня врачи сказали, что кризис миновал.

В больнице конечно привели тело Стаса в порядок, накачали витаминами и успокоительным, но...

Он поморщился

— Когда мы впервые его увидели... Понимаете... то был совсем другой человек. Резкий, импульсивный. Даже повадки: подтягивал к груди правое колено, похрустывал пальцами, глаза быстро бегали. Психиатр убеждал, что это временно, последствия травмы, и что лучшее лечение — тихая домашняя обстановка, в кругу семьи.

Дмитрий Андреевич потер шею, будто она затекла.

— Естественно мы сразу забрали сына. Знаете, он совершенно не возражал, но на следующий же день сбежал. Двое суток ночевал на работе, потом вернулся. А через день все повторилось.

Он стал много пить, ввязываться в драки. Постоянно приводил на квартиру разных женщин. Сосед Валера говорили, что даже мужчин. Ну, я ему не сильно-то верю. Стас и до всего не сильно с ним ладил, а после — просто разбил нос. Вы поймите, мы не хотели шпионить. Но что оставалось делать? Родители мы или кто?

— А этот сосед Валера, он что за человек? — вклинился в рассказ Григорий Матвеевич, поглаживая усы.

— Да падаль. И трус. Он никогда бы не решился. Клевета на тему ориентации — вот его потолок. — махнул рукой Дмитрий.

— Угу — буркнул усач, помечая что-то в документах — Извините, что перебил.

— Так вот, я еще кое как справлялся, но Веру все это просто убивало. А когда у нее начались проблемы с сердцем, я не выдержал и серьёзно поговорил с сыном. Сказал, что не хочу потерять обоих. Я просил Стаса сделать наконец выбор. Исчезнуть, переехать, уйти в отпуск, на море, в командировку, лишь бы подальше. Или же вести себя как прежде. Не для меня, для жены. Только при ней. И чтобы никаких звонков из полиции.

— Я же просила не трогать Стаса, я же просила... — Вероника Степановна давно стояла в коридорчике. Она резко развернулась, тряхнув растрепанными волосами и вновь скрылась на кухне.

Алешка и Григорий Матвеевич озадаченно взглянули на Дмитрия.

— Не переживайте, она и так догадывалась — шепнул тот и продолжил — Честно говоря, я и сам не знаю, что так подействовало на Стаса, но на следующий день он приехал домой с тортом и цветами. Обнял и расцеловал Веру и сказал, что любит. И с тех пор вел себя совсем как нормальный. Никогда не вспоминал о болезни. Да и мы сами о ней стали забывать.

А еще тогда он сказал, что сегодня его день рождения и мы будем праздновать. Я тогда так радовался, что не обратил внимания на эту странность. За полгода после болезни, он как-никак выкидывал фокусы и почище. Но сейчас...

— А какой был день? — спохватился Белугин, быстро листая документы.

— Это было шестое августа. А Стас родился шестого февраля. — отец хлопнул по коленям — Вот так вот. Не знаю, как это поможет, но больше мне рассказать нечего.

И он принялся разливать слегка подостывший чай по чашкам. Тихо вернулась на прежнее место Вероника Степановна.

— А ваш младший в институте? — ласково спросил Белугин.

— Да, шалопай он конечно изрядный, и забияка, но добрый. Он у нас в отца пошел.

— Ну да, ну да — с сарказмом ответил Дмитрий.

— Он единственный, с кем Стас общался даже в худший период. С друзьями... с одними сам разругался, другие просто отвернулись.

— А когда вернется младшенький?

— Через три дня. У него военная кафедра, казарменный режим...

— Да вы что! И как сейчас учат воевать? — с интересом спросил Белугин.

Родители покойного охотно сменили больную тему, выразительно описывая институтские приключения и сердечные похождения младшего, Кирилла. А Алешка с благодарностью погрузился в умиротворяющий говор. Это было почти так же приятно, как отведать нежнейшее безе после запеканки из пересоленного гравия. Даже чуть приятнее.

— Знаете, Григорий Матвеевич ... — задумчиво сказал Алешка, когда они сели в служебный автомобиль — Получается, что жертва имела серьёзное заболевание, долго лечилась и по всей видимости состояла на учете...

— Ты смотри ка, дар речи вернулся — удивился Белугин.

Автомобиль проверил частотную сигнатуру воителя и приветственно подсветил панель приборов. Раздалось легкое урчание мотора.

— Да ну вас, с вашими шуточками. — махнул рукой Алексей — В деле Стаса Данилова нет информации о серьезных заболеваниях. Не нравится мне это.

— Не нравится, не нравится, еще как не нравится — напарник подвис на секунду — Придётся посетить еще и местный коллектор ВОСа. Вот не хотелось звонить начальству, клянчить допуск.

— Ой, да на вас этих подписок о неразглашении больше, чем в гололандском департаменте нераскрытых дел.

Белугин хихикнул.

Политика вседозволенности этого славного европейского государства привела к букету (именно букету) странных сбоев в работе нанитов, самым непредсказуемым образом реагировавших на наркотические вещества. Особый расцвет данная проблема обрела, когда за курительными смесями стали появляться наркотики, действующие через нетривиальные органы чувств. Аудио-наркотики, визуальные, тактильные, виртуальные и новинка — радиочастотные. Последние оказывали самое сильное воздействие на наниты. Путем генерирования радиопомех можно было заставить микромашины действовать атипичным образом.

Например стимулировать выработку гормонов, таких, как адреналин и эндорфин, просто посылая информацию о наличии внешней опасности. Для нанитов все выглядит так, словно соседняя колония предупреждает о находящейся поблизости угрозе. Но организм хозяина никак не реагирует, и маленькие работяги начинают понемногу его стимулировать. Чем интенсивнее внешний сигнал, тем сильнее эффект.

— Ну и что? Я уже скоро пукнуть не смогу, не разболтав какую-нибудь тайну — насупился Белугин.

— Да вы уже лет десять не можете...

— Но я надеялся, хоть на пенсии напердеться вдоволь.

Седые усы озорно расползлись в стороны.

— Да кого вы обманываете? Какая пенсия... — улыбнулся до ушей Алешка — В вашем случае пенсия, это то, что обычные люди видят по ту сторону тоннеля. И вы сами в этом виноваты. Так любить работу и так мечтать о пенсии. До сих пор не пойму, как это вас не порвало пополам?

— Ладно — расхохотался Белугин — На заднице вроде еще осталось место для одного карающего клейма. Я отключусь ненадолго.

Оперативник, сидевший за рулем, припарковал машину и откинулся на спинку сиденья.

На счет карающего клейма, он не столько пошутил, сколько играл словами. Никакую метку на тело конечно не помещали, поскольку места действительно могло бы и не хватить. Однако подписка о неразглашении данных, полученных в связи с расследованием дела, испепеляла жизнь конкретного индивидуума не хуже, чем костер Святой Инкозиции.

Однако Григорий Матвеевич запросто обрастал подобными дамокловыми мечами и также запросто переживал их сроки годности.

Через несколько минут ментальной беседы с руководством он открыл глаза, но от былого веселья не осталось и следа.

— Что? — встревожился Леха — Не дали добро?

— Дали, дали, еще как дали! Чуть ли не силой. Но начальство требует ускорить расследование. Меня направляют на детальную инспекцию местного коллектора. А вот тебе приказано срочно сопроводить тела Пьера Дювайна и Стаса Данилова в Саркофаг вплоть до седьмого уровня включительно. До седьмого! Понимаешь?

— Что? — всполошился Алешка — Вы же... Там же... там только автоматика работает во избежание заражения частотными сбоями! Вы же говорили...

— Говорил, еще как говорил! — вскричал тот — Ты чем начальство так прогневал? ... Зачем Дювайна так сразу на седьмой? Он же не опасный. Иначе полицейские уже бы заразились. Да и вместо нас за трупом автоматизированный эвакуатор приехал бы...

Конвульсия промелькнувшей надежды исказила морщинистое лицо.

-Слушай, а может в отставку подашь, пока не поздно. Добираться туда с учетом перелета почти сутки. Еще время на спуск, через семь уровней ... А нерассмотренное в течение суток прошение считается удовлетворенным. Развернулся — и свободен, как ветер в поле. А?