Гротескум (Второй темпоральный реверс)

Глава 1. Две смерти по цене одной.

Странная барышня, эта эксцентричная Госпожа Осень. Она, то расфуфырится, словно дикая помесь девицы с Бразильского карнавала и потомственной аристократки. А то вдруг напялит промокший драный саван невнятного бурого цвета.

При этом, то ласкает теплой лучезарной улыбкой, то ссутулится, словно карга, да и выплеснет на голову ведро с холодной жидкостью сомнительного происхождения.

А бывает, чихнет в лицо внезапным порывом вера, чтоб и настроение соответствовало, да чтоб в следующий раз не задумывался: "А чего это все ходят на больничные, а я тружусь без продыху как святой?".

В тот день истеричная и своенравная осень пребывала явно не в самом благостном расположении духа. Небо заслоняла ее огромная шляпа, тщательно сотканная из темно-серой, почти черной ваты. А земля беспрестанно умывалась проливными слезами внезапно затосковавшей Осени.

Стас вынырнул из бетонной утробы многоглавого монстра. Вообще-то для этой конструкции, боле напоминавшей заснувшее под землей чудище, подошло бы нечто куда более величественное, как например "Рельсовье" или "Поездариум", возможно не самое подходящие из идей, но именно так ощущалось это существо, насмешливо обозванное словом-плевком "Метро". Даже банальное "Подземка" и то куда более походяше.

В который раз мучая мозги этими странными мыслями, Стас завис на меже, где кончался один мир, такой сухой и теплый, и начинался совсем другой, жидкий и холодный.

Стена дождя падала на коричневые каменные ступени на расстоянии вытянутой руки, так что мелкие брызги то и дело долетали до молодого и несколько квадратного лица юноши. А он все не мог привыкнуть к мысли, что так или иначе придется покинуть теплое нутро "Подземки" и нырнуть в вертикальную реку.

Он задумчиво потер прямой острый нос — древняя привычка с тех пор, когда жизнь была немыслима без очков — хмыкнул сам себе и, забыв накинуть капюшон, нырнул в холодный неприветливый мир Осени.

Пребывание в нем, конечно, обещало быть непродолжительным, но настроения от того не прибавлялась. Уже на ходу Стас все ж таки покрыл свою промокшую голову — холодный душ, он, знаете ли возвращает способность трезво мыслить — и быстро зашагал к тому самому месту, где вот уж два года паркует свое верное авто.

Стас старался идти быстро и уверенно, но что-то, какое-то неуловимое ощущение, заставляло выглядывать из-под капюшона и озираться.

Слева высочила мрачная колоннада главной твердыни одного из столпов этого мира "Цитадель Алчности" или Министерство налогов и сборов, нахально упираясь в темный небосвод и силясь доказать всему миру свою незыблемость.

Справа, за восьмиполосной рекой из несущихся в обе стороны оранжевых, белых и красных огней переливалась всеми цветами радуги лента магазинов, аптек и кафешек, суливших тепло и сытость.

Но сознание-то требовало совсем иного, оно тянулось назад за спину. Именно там находился источник раздражающего ощущения необходимости... Необходимости чего? Стас и сам не понимал. Именно по этой причине он и отмел мысль остановиться и все-таки обернуться и устремился в темную подворотню.

Мягкий свет, просачивался сквозь занавески окон старой пятиэтажки, украшенной скульптурами свергнутой культуры. Родная машина приветливо встретила хозяина сполохом габаритов — только хвостом не завиляла, так ей хотелось побыстрее убраться из под сопливого носа Осени.

Двигатель мягко зарычал, играя нотками удовлетворения и предвкушая разминку для затекших колес, а дворники радостно засуетились.

Машина медленно выползла из подворотни, нерешительно потопталась возле устья, где скромный дорожный ручеек впадал в восьмиполосного матерого собрата, и смело растворилась в потоке света и железа.

Ни она, ни ее хозяин так и не заметили длинную худую тень, замершую на обочине. Хотя, даже если бы та стояла перед самым носом или уселась бы на заднее сидение, и тогда осталась бы незамеченной. Но длинный силуэт, словно зависшая в воздухе проекция, не спешил знакомиться с предметом своего внимания. В отличие от жертвы, хищник, изготовившийся к прыжку, всегда знает, что должно случиться в самом ближайшем будущем.

Молния распорола небеса внезапной вспышкой гнева где-то совсем близко, видимо пытаясь осветить лик тени, но не тут-то было. Мимолетная улыбка сухих тонких губ озарила вытянутое лицо, драпированное сухим пергаментом кожи. Впавшие глазницы сверкнули двумя белыми искорками — и силуэт растворился, словно и не было никогда.

Лишь Осень по-прежнему лила как из ведра, пытаясь достать струями стремительно быструю, а оттого невидимую фигуру незнакомца со странным запахом чужого мира.

Тень плыла, обгоняя случайных прохожих, невесть зачем явившихся пред слезоточащие очи самой унылой из времен года. В силу ненадобности и неинтересности мир вокруг смазывался в бурую кашу, словно куски пластилина всех цветов — в единое целое. И лишь дрога, очерченная ароматом Обещанной Души, петляя, тянулась вдаль. Сладкий запах манил и увлекал все дальше мимо холодных автомобилей с запершимися в них человечками, тоже наверно очень вкусными.

Порою приходилось сбавлять скорость, а то и вовсе замирать, ибо жертва не обладала такой уж прытью, чтобы сполна насладиться погоней. Но и завершить задуманное здесь и сейчас, пожалуй, было бы неуместным — лишние свидетели ни к чему.

Впрочем, даже если сейчас расколоть асфальт, извлекая из недр Гейзер Алой Магмы, пожалуй, обитатели этого мира списали бы все на аномальную сейсмическую активность. Они обязательно нашли бы сотни две вполне логичных объяснений.

Странный мир, настолько отрицающий возможность чуда, что чудеса, приспосабливаясь к агрессивным условиям, превратились в нечто неявное, едва уловимое, словно шепот моря в ракушке.

Тем временем Обещанная Душа уже выбралась на пустынную объездную дорогу подальше от практически замершего потока соотечественников и прилично набрала скорость. Впрочем, скоростью это можно назвать лишь относительно дороги. Для Тени же добыча лишь перешла от невнятного топтания на месте к вялому переползанию. Однако момент все же наступил.

Впереди и сзади на расстоянии, приличном для существ не способных мгновенно перемещаться, мельтешили огоньки других авто, что впрочем никак не нарушало планов — все произойдет за долю секунды.

Легкость грядущей расправы скорее печалила, нежели радовала — слишком уж все просто — но дело пора заканчивать. Силуэт мелькнул черным зигзагом и мгновенно приблизился к водительской двери.

Сердце Стаса, успевшее несколько заскучать за время длительной и не в меру нудной поездки, тревожно сжалось и с перепугу врезалось в позвоночник. Удар вышел столь хорош, что руки, сжимавшие кругляш руля, совершили конвульсивное движение.

Такого поворота событий не мог предвидеть никто, ни слегка задремавший Стас, ни тем уж более, Тень, к слову сказать, почти всесильная, хоть и совсем ненадолго. Автомобиль судорожно вильнул, отталкивая уж замахнувшегося незнакомца, потерял управление и завертел страстное танго с мокрым асфальтом.

Водитель, пребывая сразу в двух совершенно несовместимых состояниях — в сонном и стрессовом, а потому в некоем подобие транса — творил чудеса. Его безумный танец лишь на первый взгляд казался хаотичными попытками восстановить управление. Впрочем, и сам Стас готов был поклясться, что так оно и есть.

Однако атакующий, раз за разом предпринимая попытки аккуратно вынуть нежную лакомую начинку из железного пирога, успел прочувствовать. Прочувствовать, что жертва сопротивляется изо всех сил, да еще и не без помощи чуда, как разновидности магии.

Истеричный визг покрышек, фанфары проносящихся мимо "встречек", скрежет зубов Стаса — все это сливалось в единый саундтрек стремительной короткометражки.

Тень ныряет влево, рассчитав траекторию предопределённого законами физики движения. Пальцы сухой, отталкивающей даже струи дождя, руки удлиняются и готовятся распороть хрупкую ткань стекла. Внезапный хлопок лопнувшего колеса слегка подбрасывает зад автомобиля, разворачивает и сталкивает передним крылом с потусторонним агрессором. И маневрирование начинается вновь.

Незнакомец мягко скользит вокруг, готовясь к новому выпаду, а подсознание Стаса судорожно крутит руль, увеличивая количество проделанных оборотов.

Следующий выпад — и вновь вовремя лопнувшее колесо уводит добычу из под самого носа. Но беззубая улыбка не покидает сухое лицо. Легкий пасс тонкой рукой и квадратный кусок асфальта впереди чуть приподнимается, превращаясь в отличный небольшой трамплин. Машина врывается на него и безропотно взмывает в воздух, хлопая изодранными покрышками.

Еще один пасс рукой, на сей раз размашистый — и синий дорожный знак с названием родного города распарывает несчастное и совершенно беспомощное авто вдоль на две почти одинаковых половины. Для Тени это хороший знак.

Секунда — и дело почти кончено. Сопротивление судьбы наконец подавлено, обломки изувеченного автомобиля кувыркаются по дороге, пугая до ужаса участников движения. А длинный силуэт, сжимая в чахоточной руке горло Обещанной Души, удаляется прочь от места катастрофы в манящую темноту ближайшей посадки.

В тот миг, когда автомобиль подпрыгнул, когда Сопротивление Судьбы было преодолено, когда этот Мир отказался от Стаса и авансом записал его в покойники, парень почувствовал щемящую тоску в груди. Словно родная мать отвернулась от уже обречённого, но еще живого ребенка.

Это состояние настолько потрясло все основы бытия, что парень не сразу даже почувствовал на своем горле удушливую хватку, от которой кожу нестерпимо жгло.

Звуки сигналящих машин и визжащих тормозов, плавно перетекающие в матерные крики мужчин и пронзительные завывания женин. Все постепенно утихало вместе с медленно гаснущими точками света. Тогда-то наконец осознание случившегося разукрасило недавние события яркими красками.

Словно с архивов "Совершенно секретно" сорвали пломбу, новые знания потекли рекой, нагружая мозг и вызывая сильнейший приступ головной боли.

Боль не была простой и мимолетной — то звучала последняя серенада лопавшихся сосудов. Мыслительный центр, не выдержал опасных знаний, хранившихся в подсознании. Знаний, передающихся из поколения в поколение в надежде, что когда-нибудь люди станут достаточно сильными, чтобы их контролировать.

Стас разом понял, насколько мастерски избегал угрозы, маячившей за плотными струями дождя. Как усилием воли взрывал покрышки и многое другое — все те маленькие невидимые чудеса, сопровождающие каждого человека на протяжении его жизни. Но самое главное — он осознал, что уже мертв!

Реальность отказалась от человека по имени Стас, а потому даже если Тень внезапно исчезнет — смерть все равно соберет свою жатву. Теперь нет времени жалеть почти бесполезные сосуды и органы — пробил час откупоривать заначку судного дня!

Висевшее до сего момента безвольное тело Обещанной Души внезапно взвилось конвульсивным припадком. Раздался хруст ломающихся костей и рвущихся сухожилий. Искаженное безумное лицо умывалось потоками собственной крови, щедро струящейся из глаз, носа, рта и ушей. Внезапный треск возвестил, что зубы успешно превратились в мелкое крошево.

Чудище даже на мгновение удивилось такому нахальному сопротивлению — ведь место для ритуала не самое подходящее. И хоть жертва не способна причинить даже малый вред запитанному из другого мира телу — придётся поторапливаться. Поторапливаться, пока та не выскользнула из стремительно умирающей оболочки.

Тень топнула ногой и почва на метр вокруг выгорела. Выгорела без сполохов, словно вся была из безогненного пороха. Только облако черного дыма взвилось вокруг чудовища и его брызжущей кровью жертвы.

Из рукава темного, размазанного в пространстве плаща вынырнул сияющий серебром серп и под монотонное бормотание палача стал медленно и невероятно легко разрезать трясущееся тело вдоль на две половины. Так дорожный знак распорол брюхо незадачливому автомобилю, заставив беззубый рот блаженно улыбнуться.

Вот и сейчас он улыбался, бормоча слова не то оскверненной молитвы, не то древнего заклинания. А тело его жертвы почти на это не реагировало. Оно полностью отдалось танцу самоуничтожения, увертюре суицида, сжигающей оставшиеся предохранители, чтобы открыть ранее недоступные источники силы.

Серп приближался к горлу. Еще немного — и ритуал будет завершен, а подёргивания двух половинок тушки, в которых почти не осталось ничего целого, даже забавляли охотника, как вдруг конвульсии прекратились.

Нет, не может быть! Он не мог умереть, только не сейчас. Тень уж было взмахнула рукою, чтобы вдохнуть немного жизни, как вдруг гетерохромные глаза Стаса широко распахнулись и вспыхнули. А затем друг за другом медленно угасли, выцветая и оставляя после себя мутные молочно-белые бельма.

Первым погас ярко карий, даже красноватый в ореоле протуберанцев из воспаленных сосудов, а следом за ним и зелено-голубой, почти бирюзовый с темноватой окантовкой.

Всего несколько секунд пропитанных бушующим ураганом невероятных ощущений растянулись для Стаса в бесконечность. В вечное путешествие, которое ему не суждено было запомнить.

Трудно описать то, что творилось с его духом в эти моменты, ибо тело было почти отринуто и отделено страшной болью во всех клеточках. Они стремительно гибли. Гибли, выжимая из себя последнее, что действительно стоило спасать — душу.

Все, что только возможно ощутить в этом мире и многое, чего никогда прежде не доводилось чувствовать, вспыхнуло ярким разноцветными пламенем и охватило Стаса.

Ощущения терзали и вместе с тем он не чувствовал ничего, бесконечные знания древности и будущего, чему только суждено научиться человечеству, витали вокруг и наполняли Дух знаниями. Знаниями столь сюрреалистичными и неуловимыми, что более походили на тень безумия. Но Стас остро чувствовал и эту грань, а потому успел ощутить и плавно скользящее неподалеку сумасшествие. Оно было подобно тени, отбрасываемой знаниями.

Все смешалось: порядок и хаос, восторг и уныние, предел и бесконечность, секунда и вечность. И, пожалуй, Стас мог бы остаться в этой бесконечности навсегда, если бы не крохотная трещина. Трудно сказать, что ее породило и ли где она была. Но эта трещина резонировала, вносила диссонанс и заставляла вибрировать бесплотное мироздание. Парень знал, что ТАКГО просто не должно быть в идеальном мире и от этого знания все вокруг приходило в движение.

Все светлое, добро в апогее, рассвет, улыбки, нежность, отвага, все то, что лучилось и пело умиротворяющую песнь, всплывало наверх, приобретая бирюзовую прозрачность девственно чистого моря.

В то время, как черное пламя ярости, отягощаясь грязными хлопьями предательства и коварства, опускалось на каменные глыбы слепого упрямства, порочности и зависти.

Словно осадок в химической реакции свет и тьма отделялись друг от друга, не в силах противиться резонирующей власти трещины в груди самого Стаса, альфы и омеги в Мире для Себя.

В этом процессе было монументальное величие, подобное рождению звезды и в то же время нечто противоестественное. Только что все было едино, находясь в непрерывной восьмерке бесконечности, и вот теперь уже из целого родились две ненавидящие друг друга противоположности.

Это знание тенью легло на Дух Стаса и вдруг причинило невыносимую боль и тоску. Тоску настолько сильную, что дальнейшее пребывание в этом порочном месте оказалось просто немыслимым. Он хотел обратить процесс, вернуть все в первозданное состояние однородности. Но знания и чувства, способные на такой подвиг уже ускользнули. Их поглотила трещина, которая неумолимо засасывала этот Мир для Себя.

Последнее, что потерял Стас, было бесконечное сожаление, а потом исчез и сам Стас... для того чтобы тут же открыть глаза...

Что это?...

Глава 2. Круги грязной воды.

— А я тебе говорю, не подходит обувка для события — выделяя интонацией "не", сетовал Григорий Матвеевич — Грязно там. К трупу не подойти. А в этих твоих "сандальках" и на пять метров.

В слове "сандальки" звучало такое обилие приторно-сладкого ехидства, что про сравнению с ним любое другое "обильное" явление показалось бы мелким и незначительным.

Ссутуленный больше сидячей работой над рапортами и отчетами, чем возрастом, седоусый дядька смело шлепал по мокрой гнилой траве глухими кожаными ботинками. Двигался быстро, но аккуратно. Так, что черные наутюженные брюки оставались без единого пятнышка. Да и во всем его блике улавливалась какая-то неестественная, несвойственная пожилому человеку ловкость и собранность.

— Ну не люблю я переобувку с собой таскать, вы ж знаете... — неуверенно оправдывался молодой "русак", безуспешно пытаясь скопировать походку коллеги. Строгий рабочий костюм с едва заметным синим оттенком оживляли позолоченные запонки да серебристый шарф, старательно намотанный вокруг шеи. Завершающим штрихом в наряде пестрила россыпь из бисерин грязи едва не до колена. Почему-то только на правой ноге. Может от того, что правая работала усерднее, может от особенностей физиологии, а может просто судьба такая — одной ногой по колено в гряз влезать. Кто его разберет.

Мечтательные юношеские черты до сих пор не покинули чела, успевшего повидать многое. Порою такое, что никак не укладывалось в рамки возможного. Такое, что заставляло усомниться в светлом будущем человечества и существовании высшей справедливости. Что никак нельзя принять, не замазавшись, хотя бы по колено, хотя бы одной ногой.

— А второй-то чуть дальше. И гораздо более презентабельный. Вот с него и начну. — наконец-то нашелся парень, всматриваясь в дикие заросли придорожной посадки.

— Ох, Алешка, человек рассеянный с улицы Мойссейной. — вздохнул Григорий Матвеевич — Пошли тогда ко второму. Выглядит он действительно приятнее.

Он с улыбкой хлопнул по плечу парня. Так легко и непринужденно, будто и нет никакого жуткого происшествия. Будто они вдвоем по старой дружбе вышли в посадку насладиться природой да шашлычка пожарить. Будто жизнь проста и понятна, где черное— это черное, а белое-это белое.

Но уж кто-кто, а Алексей знал, что за легкостью, спокойствием и непринужденностью коллеги скрывается живой ум, скрученный тугой пружиной. Именно эта пружина, как в механических часах, и придавала походке энергичности, взгляду остроты, дарила энергию и легкость. И стоит только закончиться очередному "делу", стоить только потерять "раздражитель", что заставляет нутро каменеть и скручиваться, как возраст вновь возымеет свою страшную власть. Веки расслабленно прикроются, руке вернется легкая дрожь, вновь напомнит о себе ревматизм.

Но сейчас все это не важно.

Сейчас Григорий Матвеевич снова молод. Снова забыл свой реальный возраст. Забыл, едва только пришло известие о двух странных трупах.

Покуда весть дошла до ДНК (Департамента нанификации клиентов), солнце уже уперлось в небосвод настолько высоко, насколько могло взобраться погожим осенним днем. Оно конечно немудрено: дело сильно попахивало жутким маньячным криминалом, пока не обнаружили второй труп, что живописно раскинулся поодаль от первого.

Не в пример проливной ночи, прихватившей частично и утро, воздух дышал теплом. Влажным стоячим теплом экваториальных лесов. Ветер не торопился разгонять это безобразие, и небольшая посадка край обочины замерла в ожидании.

Только приближающиеся голоса полицейского да назойливая трескотня репортера напоминали о нормальном течении времени. Ни тебе шума автомобилей, ни грузовиков, что ранее резво сновали по объездной — дорогу перекрыли до устранения последствий аварии. Аварии и еще одного "нехарактерного" повреждения дорожного покрытия, что аккуратным квадратом за каким-то интересом взяло да и вздыбилось.

— ... вы препятствуете объективному освещению событий... — тараторила скромных размеров шатенка и одновременно маневрировала, пытаясь обойти и заградительную ленту и крепкого носатого мужичка в теплой форменной одежде полиции.

— Откуда ты вообще взялась... — лицо стража порядка, солидно налитое кровью, казалось на пределе и вот-вот лопнет.

— Ну наконец — то!!! — воскликнул он. Завидев представительное усатое лицо оперативника ДНК, с облегчением вытер вспотевший лоб рукавом — Сколько можно, а? Уже б давно тела забрали — так нет же. Пусь валяются на солнце, гниют! Вон уже и падальщики собираются — он пренебрежительно ткнул пальцем в журналистку.

— Григорий Матвеевич Белугин, старший оперативный сотрудник ДНК — улыбаясь представился усач и ловко подцепив тонкую руку барышни, едва коснулся ладони губами. Алешка, спешивший сдедом, покачал головой.

— Пока вы тут с дамой кокетничаете, ее напарник, небось трупы уже и снял и облапал и улики затоптал — эту реплику он адресовал полицейскому, но сделал это так, словно разговаривал со всеми и ни с кем одновременно (глядя в глубь посадки за деревья).

Затем он выбрался на относительно сухую кочку и принялся отчищать сместь грязи с листвой от подошв явно не дешевых туфель. Настал черед Григория Матвеевича качать головой — все равно ж опять в грязь полезет. Но говорить ничего не стал. Они уже давно перестали перевоспитывать друг друга ввиду бесплодности сего занятья. Только изредка подтрунивали, уж и не мечтая добиться результата.

— Анну пшел отсюда, сосунок!!!... — взрыкнул полицейский, но Белугин тут же осадил — Алексей Андреич Аршинин. — как бы невзначай, тихо представил напарника.

— "Микропалец"..., ой, то есть "ТриА"!!?? — изумленно переспросил носатый и Григорий Матвеич едва заметно кивнул, скорчив при том многообещающую и очень зловещую гримасу.

Журналистка оживилась, мгновенно утратив интерес к стражу порядка.

— Скажите, а правда ли, что это преступление имеет отношение к "Делу Двенадцати"?... Есть ли в "Деле Двенадцати" продвижение? Установлена ли причина сбоя в работе нанитов и не грозит ли подобная опасность прочим гражданам? — эти и другие вопросы тут же на бегу выстрелила журналистка своим очаровательным ротиком миниатюрного калибра.

"Спасен" — подумал полицейский, впервые за долгую мокрую смену с благодарностью взглянув на пигалицу.

— Ой, вы знаете, все так запутанно, мне надо уточнить в офисе — невинно похлопал глазами Алешка и решительно добавил — Заберите подельника с места происшествия, не то одной аккредитацией не отделаетесь.

Весь дальнейший монолог с прерываниями на "Коля, уходим" сводился к сетованию на нелегкую судьбинушку современной прессы и коррумпированность государственных органов. А особенно на острую таинственность министерства Здравоохранения, к коему и принадлежал ДНК. Прада делал (то есть принадлежал) он (то есть Департамент) очень уж неохотно и честно говоря лишь формально. На самом же деле основателем указанной структуры была одна всемирная организация, представлявшая собою для всех людей всего мира нечто вроде Ватникана для всех христоан.

Но то все пустое. Микропалец и Белуга (за глаза), а почтительно, "ТриА" и Белый, за немалое время пути к месту происшествия досконально изучили предысторию событий и знали расположение тел куда лучше самого полицейского. Его коллеги давно уже все запротоколировали и, если б не вмешалось ДНК, давно б отправили тела в морг. Но не срослось — тела остались, как остался и дежурный, на чью долю выпало "отгонять мух".

— Так, что у нас тут. В отчете сказано, что личность установить не удалось. — протянул Григоий Матвеевич, на мгновение закрыв глаза.

— Господи, Пьер Дювайн!!! — воскликнул Алешка и едва не отпрыгнул, на что напарник строго шикнул

— Он же должен быть в "Саркофаге" — уж тише продолжал негодовать парень.

— Должен, должен. Еще как должен. Что думаешь? — неопределенно протянул Белугин, осматривая землю вокруг.

— Крыса. Не сам же он сюда пришел, да еще и минуя три десятка уровней безопасности. Это без вопросов... Но зачем вытаскивать законсервированный труп годовалой давности с охраняемого объекта класса "А". Смею напомнить сверхсекретного. — приложив кулак к губам, ответил Алексей.

— Смеешь, смеешь. Еще как смеешь — вновь неопределенно протянул напарник. Эта черта вечно вызывала в юноше дикое бешенство. "Ну иль молчи, или говори по делу, чего воздух понапрасну сотрясать". Более того Лехе пару раз даже кошмары снились, как он подцепил эту непроизвольную распущенность речевого органа.

Интересно, что жуткие анатомические шедевры, не редко попадавшие в поле деятельности, никогда не обременяли ночной досуг. А вот это "смеешь, смеешь...", нате пожалуйста.

Все дело в том, что ДНК курировал весь процесс вживления в организм современных граждан колонии нанитов — синтетических устройств, без которых человечество пожалуй уже бы вымерло.

Вот уже двадцать лет прошло, как всемирную известность снискала Соня, самая первая жертва вируса, позже названного этим же замечательным именем. И причина заключалась не только в личности этой самой "первой жертвы", но и в характере заразы. Официальное название COH91. Ее второе имя, более распространенное — Сонная болезнь.

Шесть лет шесть месяцев и девять дней Сонечка бродила по Земле, легкой поступью преодолевая все границы, выбираясь из карантинных зон и проникая в самые потаенные убежища. Будто бы унаследовав детскую любознательность первой жертвы, она стремилась заглянуть в каждую щелочку и коснуться каждого человека, не ведая, что сеет смерть.

А сотни тысяч людей просто засыпали. Засыпали, чтобы более никогда не проснуться. Засыпали легко, без мучений судорог и конвульсий, без язв и гноя, чтобы отправиться в последний путь.

Медицина того времени не могла дать внятного ответа на вопрос, что же такое сонная болезнь, поскольку возбудитель вел себя совершенно непредсказуемо.

Изначально будучи вирусом, болезнь выбрала целью самую важную составляющую часть человеческого организма. Клетку, что проникает всюду, принося с собою жизнь. Она поселилась в крови, а точнее в красных кровяных тельцах, эритроцитах.

Соня не уничтожала их, а изменяла, намертво срастаясь и превращая в нечто новое. И теперь эритроцитам не нужен был костный мозг, чтобы воспроизводиться — они самостоятельно справлялись с поставленной задачей путем поглащения жировых тканей и последующего деления.

Поначалу даже казалось, что болезнь пытается спровоцировать новый эволюционный толчок и решает две немаловажные проблемы: ожирение и онкологию крови. Но не случилось. Пораженные клетки столь стремительно поглощали энергию организма, что он отключался быстрее, чем успевал выработать любые контрмеры.

Когда же носитель погибал — возбудитель вновь приобретал вирусоподобную структуру и покидал тело в поисках новой жертвы.

Баловство проказницы Сони имело столь оглушительные последствия, что на задний план отступили межнациональные распри и главы ведущих мировых государств объединили усилия. Жить хотелось всем и они отчаянно искали лекарство.

Особенно после того, как в казавшимся абсолютно непреступным бункере недалеко от Берлина обнаружили десяток мирно спящих тел. Тел Канцлера Германии со всей его семьей.

Однако даже после создания Всемирного центра противодействия заболеваниям (ВЦПЗ или Вципиз) сменилось пять звездно-полосатых президентов, три российских и несметное количество глав прочих не менее важных, однако менее интересных государств.

То и дело повсеместно возникали вспышки насилия, порождаемые отчаянием, кто-то находил забвение в дурмане. (А что, помирать, так с музыкой, веселыми картинками и в объятиях самых аморальных фантазий, которые никто кроме тебя не увидит. Правда есть солидный шанс, что увидят ваше временно покинутое разумом тело в луже собственных испорож...пардон...побочных продуктов неземного блаженства).

Так в США было разрешено повсеместное ношение огнестрельного оружия, поскольку то, что ранее называлось полицией, нацгвардией и армией как ни странно, но тоже оказалось подвержено заболеваемости. И это несмотря на патентованные тренировки по методу Морских Кротиков, некоего таинственного родственника, известного как СВАТ, и целой вереницы голливудских героев, рубивших деревья голой пяткой.

В Европе к всеобщему облегчению узаконили все виды наркотиков. Там вообще издревле стремились если не узаконить, то протащить в верха как можно большее количество запретных, а потому самых изысканных развлечений. Есть подозрение, что тяга к представителям своего же пола, юным мальчикам, животным (у древних вообще была тесная связь с природой) и различным наркотическим средствам таится в генах, унаследованных со времен Древнеракской Империи.

Ну а каким еще могло бы стать государство, основателей которого выкормили гигантские (в старину все было больше толще и чаще) пресноводные раки, имевшие весьма своеобразные взгляды как на мораль, как и на рацион питания.

Что же до "прогрессивных" методик борьбы...или скорее подслащивания эпидемии, применяемых в России, то таковых не обнаружилось. Все дело в том, что это государство издревле движется в одной колее, смазанной известной горючей субстанцией с резким запахом. Единственное, что меняется, так это степень беспробудности пьянства.

Прелесть заключается в том, что данный процесс не требует государственного регулирования. Наоборот крайне негативно реагирует на любое вмешательство. Попробуйте ввести сухой закон и народ начнет захлебываться огненной водой, как в последний раз. Уберите все связанные с алкоголем ограничения и улицы наводнят косые дети и кривые водители. За долгие годы эволюции славянского общества выработался некий баланс, состояние межтрезвости нации, когда народ с виду трезв, но дышит только носом.

Как бы то ни было, несмотря на всю абсурдность описанного подхода, он имел положительный эффект. Люди, взращенные водкой, матрешкой и балалайкой, выкормленные медведями в суровую вьюгу действительно оказались крепче прочих и отчаянно, пусть неосознанно, сопротивлялись эпидемии. Пусть на пять процентов, пусть совсем на чуть — чуть, но заболевших было меньше. И это при скудном ассортименте продвинутых средств обеззараживания и гигиены.

Возможно, не будь открыта в один прекрасный момент чудесная вакцина, великий и могучий русский язык, как и его нерадивый братец, русский мат, воцарились бы повсеместно. Но не срослось.

В последний день зимы одного страшного года, унесшего жизни почти пяти миллионов человек, Вципиз объявил о начале повсеместной вакцинации.

Странно, подумал бы я, коль пришлось бы жить в те времена. Без обещаний выздоровления, без громких заявлений, без помпы и бравады. И без героических физиономий политиков, естественно сыгравших ключевую роль. Просто начало вакцинации.

К тому времени в лабораториях, карантинных зонах, домашних постелях и на улицах досматривали последний сон без малого триста миллионов человек. Спасти не удалось никого.

Однако с тех самых пор, с того самого дня, когда весенние ручьи возвестили о пробуждении природы ото сна, ни один человек не повстречал на своем пути тяжкое наследие безвременно ушедшей девочки Сони. Никто больше не заразился.

Ту весну Алешка запомнил навсегда — радость смешанная с ужасом. Весна, когда сразу после вакцинации его мать заснула. Она не дотерпела одного единственного дня до спасения.

А шестилетний мальчонка все не мог понять: почему лекарство, что спасло всех остальных, не спасло его мать. Он рыдал, горевал и злился. Злился на самого себя, что знает так мало, что способен сделать так мало. И именно тогда родилась цель и родился Алексей Андреевич Аршинин, ТриА, будущий ведущий специалист Департамента нанификации населения при Российской Федерации, одного из множества департаментов Вципиза.

— А давайте-ка заглянем этой мумии в голову, не зря ж я тащился сюда за тысячу километров, хотя одна только радость лицезреть Пьера Дювайна того стоила — предложил наконец Алешка и скрипнул зубами, услышав в ответ "Заглянем, заглянем. Еще как заглянем".

Он присел на корточки рядом с вальяжно раскинувшимся трупом. Кто бы ни доставил тело сюда, он постарался придать наиболее естественную позу. Точно покойник шел, шел, да и вдруг рухнул замертво, распластавшись на спине. Теперь он удивленно глядел сморщенными сухариками глазных яблок в ясное осеннее небо.

На сморщенном, будто мумифицированном, лице, все еще влажном после дождя читалось недоумение. Словно некая небесная сила поразила покойника в самый неподходящий момент.

Парень достал маленькую черную коробочку без опознавательных знаков и лампочек, оснащенную лишь тонким щупом — расширенный модуль наноконтроля ДНК. Он вставил чувствительный ус в ухо покойника — именно там располагался предмет интереса — и прикрыл глаза.

Белая комната воображаемого пространства, удобное кресло и бегущие перед глазами строки программных сообщений — вот, что сейчас созерцал Алексей.

— Отправка запроса...

— Обнаружен отклик...

— Количество откликов 1 293 456 381...

— Обработка данных...

— Инициализация...

— Доступ заблокирован...

— Инициализация протокола "Доминирование"...

— Перехват контрольной частоты...

— Смена профиля...

— Доступ заблокирован...

...

Все это заботливо построили в сознании наниты — колония микроскопических машин в мозгу. Те самые наниты, что и вводились людям всей Земли под видом вакцины от Сонной лихорадки.

Маленькие трудяги настолько хорошо обустроились в эпицентре нервной деятельности, что с некоторых пор заменили собою компьютера и средства связи. Они позволяли хранить и обрабатывать в голове огромные объемы информации и мысленно общаться на огромных расстояниях. А точнее на всей планете.

Вципиз и по сей день скрывал бы правду, если бы не одно маленькое побочное действие лекарства — наниты рьяно следили за здоровьем и целостностью вверенного им организма.

Что это значит? А то, что с момента нанификации колония микромашин поддерживала организм в почти неизменном состоянии. Маленькие помощники не вмешивались в процессы обмена веществ и старения организма, однако нещадно пресекали все попытки внешнего вмешательства.

Буквально через год стало просто невозможно скрывать, что человечество больше не болеет инфекционными и вирусными заболеваниями, а развитие патологий и последствий травм замедлилось в разы. И все начали копать под Вципиз.

Все было бы просто, если бы копали единицы — несчастный случай, странная болезнь, все бы подошло. Но копали сотни и тысячи — пришлось раскрыть карты. Не до конца, даже не на половину, так, на чуточку, но все же пришлось.

Но вот по сей день даже ведущий специалист ДНК РФ, известный ТриА, понятия не имеет что представляют собою наниты и откуда они взялись. Он знает о "Саркофаге" и прочих вещах, помеченных огромными буквами "Совершенно секретно", но о нанитах, о главной страсти всей своей жизни — ничего.

Однако это для искушенного ума Алексея. Для большинства же населения информации, которой поделился Вципиз, было даже более, чем достаточно. Мир узнал, что можно не бояться вирусов и бактерий, а также, что живущие в организме каждого человека наниты испускают два типа сигналов.

Первый — с постоянной частотой и шифровкой — рабочий, для поддержания связи между членами одной колонии со встроенной системой распознания "Свой — Чужой". Сигнал индивидуальный, тщательно (но что самое главное, неизвестным способом) кодирован, узкоспециализирован и не содержит перспектив (по крайней мере до техпор, пока не найдется способ его взломать).

А вот второй... Второй сигнал обладал модулируемой частотой, для внешних контактов с другими колониями. И вот здесь ученые мужи нашли способ развернуться. Огромные станции связи, Коллекторы, имитирующие сигналы нанитов, собирали информацию на огромных площадях и передавали на подобные станции через спутник, объединив в итоге всех людей в единую Всемирную облачную сеть (ВОС). Люди выступали клеточками единого информационного организма, являясь одновременно и клиентом и сервером и хранилищем данных. Все понемножку, ни чуточки не напрягаясь. Однако с миру по копейке — одним миллионером больше.

Конечно защитники тайны личной информации били тревогу и кричали о тотальном надзоре. Заявляли, что таким образом попираются права на неприкосновенность личной жизни, но плюсов было слишком много. В конце концов, они вынуждены были пойти на компромисс, потребовав строго ограничить на законодательном уровне доступ к Коллекторам ВОСа.

...

— Обрыв связи, сеанс окончен...

Алешка открыл глаза. Григорий Матвеевич присел напротив, с нетерпением глядя в лицо напарника.

— Ну что там?

— Чудеса. Не поверите, доминирование не сработало! — разочарование и удивление завели на лице юноши ту самую пляску, за которой так любил наблюдать Белугин.

— Поверю, поверю. Еще как поверю — с улыбкой произнес он, наслаждаясь еще одним излюбленным развлечением — неприкрытым раздражением молодого спеца.

— Я еще кое — что попробую, Матвеич. Своего "Цезаря". Только вы — никому, ладно? — в облике юноши смешались строгость, серьезность и детская непосредственность ребенка, что вот — вот доверит свою тайну. Белугин кивнул.

— Попробуешь, попробуешь. Еще как попробуешь. — произнес он, когда напарник отключился — "Разделяй и властвуй". Хе!

Белугин весело хекнул в усы, а Алешка уже следил за сообщениями.

— Отправка запроса...

— Обнаружен отклик...

— Количество откликов 1293456381...

— Обработка данных...

— Инициализация...

— Доступ заблокирован...

— Запуск протокола "Цезарь"...

— Выделение обособленных групп колонии...

— Генерирование помех...

— Получен отклик...

— Количество откликов — 328...

— Получение данных...

— Конвертация данных...

— Обработка...

— Интеграция полученых данных в наносеть...

— Интеграция завершена...

— Отключение связи, сеанс окончен...

Алешка открыл глаза с облегчением. Больше всего он ненавидел оставаться в неведении. Все необъяснимое вызывало в мозгу жуткий зуд и раздражение. И только приподнятая завеса тайны, пусть на чуточку, но помогала облегчить муки. Как почесать нос пяткой, потому что руки связаны.

Тугая пружина, давно накручивавшая обороты внутри парня, наконец немного ослабла. Расслабился и он сам.

— Ну, что там? Не томи. — поторопил Григорй Матвеевич

— Наниты. Огромная концентрация, больше миллиарда. И они везде: в мышцах, связках, органах. Такого просто не может быть. Но что самое удивительное — сохранились данные о биохимических процессах неизвестной этимологии, происходивших в организме этой ночью. Вода впитывалась в организм и использовалась для восстановления подвижности. Не знаю, что делали с этим телом, но нечто очень странное — вяло отрапортовал Алешка.

— Странное, странное. Еще как странное... А заготовка-то сработала — заговорщически шепнул Белугин — В очередной раз поздравляю.

— Оно-то конечно да. Но доработать бы не мешало — откололось всего 328 единиц. Еле хватило для сбора остаточной информации. Григорий Матвеич... — парень умоляюще взглянул на усача — Я это... Я отпечаток личности снимать не стал. Мне и прошлого раза хватило: такого нахватался, такая мерзость в этом "Дювайне"...

— Ладно-ладно... — понимающе кивнул тот — Не будем ворошить. Не тронь — оно и не воняет. Пойдем лучше на второго посмотрим.

Алексей облегченно вздохнул, поднялся и послушно потопал вслед за Белугиным. Украшенная аккуратными каплями грязи штанина стала еще чуточку грязнее, хотя этого еще никто не заметил.

— А тут у нас значит Станислав Михайлович Алексеев... — констатировал усатый оперативник ДНК, приближаясь ко второму трупу — Еле опознали. Тело, словно через мясорубку прокручивали. Хорошо хоть документы при себе имел — нынче не многие таскают с собой "пластик".

— Тридцать лет, не женат, юрист... ничего интересного... — вторил молодой — Ну и компашка. Дохлый миллионер и обычный юрист богом забытой компании.

— Ну чего мнешься. Давай, приступай к делу — любуясь нерешительностью коллеги мурлыкнул Белугин.

— Чего это все я, да я. Ваша очередь — прыснул тот, топчась на краю здоровенной бурой лужи, в центре которой лежала бесформенная куча мяса и тряпок.

— Ну уж нет. Ты у нас ведущий специалист, а переобувку надо предусматривать заранее — не без удовольствия парировал Григорий Матвеевич.

— Ох и припомню я вам когда — нибудь — насупился Леха и почавкал к телу под ободряющее "Припомнишь, припомнишь..."

Мерзкая жижа под ногами настойчиво лезла в ботинки, а в воздухе витал неприятный смрадный запах ... запах всего: начинающегося разложения, крови и внутренностей...затхлый запах компостной ямы и едва уловимый шлейф чего-то...чего-то нездешнего. Но больше всего Леху смущало, что хорошую обувку теперь придется выкинуть, а ноги — "драить с хлоркой". И дело не в бактериях — они не страшны современному человечеству, а в чистоплотности и глубоком уважении к личной гигиене, коими было пропитано естество молодого специалиста.

Нагнувшись над останками, парень даже не понимал, куда бы пристроить контакт-щуп модуля наноконтроля — сплошное месиво. Алешка прикрыл глаза и запустил процесс сканирования, пытаясь обнаружить место скопления подавляющего большинства нанитов. Но и тут возникла проблема совершенно особенного рода, даже две проблемы.

Нанитов оказалось настолько мало, что сигнал едва пеленговался. А когда колонию удалось обнаружить, выяснилось, что она не одна. Две почти равные спящие колонии, численностью 13 и 12 нанитов, хоть и соседствовали довольно тесно, однако составляли две различные структуры.

— Отправка запроса...

— Обнаружен отклик....

— Ошибка: дублирующийся отклик ...

"Да что же за день такой?. Ну не могут в одном организме сосуществовать две разные колонии, работающие на разных частотах — одна неизбежно уничтожит другую" — подумал парень.

Хорошо хоть после дела Зайнмана Алешка удосужился разработать программу, способную открывать несколько параллельных сессий для работы с разными колониями внутри одного организма.

Да, шумное дельце было. История каннибала, сожравшего мозг своей единственной жертвы, прогремела не столь чудовищностью содеянного, сколь ужасом последствий для самого маньяка.

Оказавшись на одной территории, две колонии начали нещадно уничтожать друг друга, попутно разрушая все на своем пути. Они провоцировали страшные деформации органов и костей, вызывали обширные кровотечения, породили даже ряд мутаций. В итоге судьба преступника оказалась страшнее судьбы его жертвы. Тело последнего обрело покой в земле, в то время как корчащегося в муках монстра упрятали в недра одной весьма специфической организации с подходящим названием "Саркофаг".

Но нет худа без добра — и наследием страшного деяния стала хитрая программка, порожденная одним изворотливым умом.

— Запуск протокола "Янус"...

— Изолирование разночастотных сигналов...

— Открытие сессии 1...

— Открытие сессии 2. Статус сессии — ожидание.

— Инициализация...

— Доступ заблокирован...

— Запуск протокола "Доминирование"...

— Приоритетный доступ разрешен...

— Снятие отпечатка личности...

— Отпечаток личности не обнаружен...

— Копирование данных...

— Конвертация данных...

— Обработка...

— Интеграция полученных данных в наносеть...

— Интеграция завершена...

— Отключение связи, сессия 1 окончена...

— Подключение к сессии 2...

Со второй колонией нанитов произошла та же история — отпечаток личности полностью отсутствовал. Вся та информация о теле, о еде, о досуге, о предпочтениях и так далее вплоть до интима — не зря же правозащитники ополчились — все, что малюсенькие помощники собирали и хранили, все исчезло. Как, собственно говоря и они сами. Две колонии по десятку особей на организм — нонсенс.

— Может они друг друга и уничтожили? — поглаживая усы, спросил Белугин — Это могло бы объяснить и жуткое состояние трупа и...

— Очень сомневаюсь... — решительно перебил тот, но Григорий Матвеевич не остался в долгу и тут же не менее решительно оборвал напарника.

— А что тогда? А? Не знаешь, как всегда?

В ответ парень лишь пожал плечами.

— Вооооот!!! Так как своих догадок у тебя нет, то примем мою версию, как рабочую и как версию для прессы. — Усач решительно развернулся и зашагал в сторону топтавшегося "как можно дальше" полицейского.

— Давай выбирайся из лужи, хорош надругательствовать. Группа зачистки уже в пути, а нам и мосье Дювайну пора наведаться в "Саркофаг". Веселье только начинается. — Не оборачиваясь скомандовал он Алексею, так и стоявшему по щиколотки в грязи.

— Я вам не сказал самого странного. Перед смертью этот Стас открыл два параллельных подключения к одному не безызвестному нам ресурсу ВОСа, к одной очень интересной игре... — Григорий Матвеевич резко обернулся и подошел к парню.

— Опять Гротескум? — нахмурившись, шепнул он и, получив утвердительный кивок, сильнее сдвинул брови...

На обратном пути зазевавшийся Алешка вновь шлепнул правой ногой в грязную лужу. Он суетливо одернулся и увидел, как по серо-коричневой жидкости побежали круги. Что-то внутри подсказывало, что и у этого странного дела тоже будут свои грязные круги.

Глава 3. Фабрика бракованных существ.

Стас проморгался. На мгновение показалось, что не чувствует глаз. Так бывает с отлежанной рукой. Только вот можно ли отлежать голову?

Снова сморгнул — все в порядке. Наверное показалось.

Окружающий мир предстал в виде длинного узкого тоннеля, освещенного красными служебными лампами. Стас лежал на спине, а позвоночник массировали ролики резиновой конвейерной ленты. Ритмичный, скрипучий рокот вращающихся шестеренок и работающих поршней неприятно давил на слух. Он куда-то двигался.

Стас поморщился. Снова неприятное ощущение "не своего тела", не родного лица, промелькнуло и сгинуло, уступив место привычным чувствам.

"Что это? Где я? Какой унылый интерьер..." — мысли лениво перемещались в голове. Не интересные, скучные мысли, а потому не заслуживающие внимания и затраты усилий на свое обдумывание — "Не интересно. А.... что тогда интересно?"

Парень задумался над собственным вопросом.

"Ну, интересно, например, почему я не стал космонавтом и не отправился осваивать космос. Да, да, некоторые считают, что никакого космоса нет... А вдруг это правда... Вот это... Интересно... "

Фантазии медленно расстилали узорчатый ковер, а перед глазами проплывали скучные квадратные секции жести, как вдруг взгляд зацепился за отчетливо нацарапанные на одной из них буквы.

"Каково твое имя?"

"Ин те рес но... Красивый почерк, кто-то немало времени потратил выводя аккуратные завитки"

Конвейер дрогнул и остановился. Стас шевельнул рукой. Та отдалась немым бездействием, но затем тут же вспыхнула мириадами покалываний и стала родной. Ее будто не существовало, а затем просто включили. В сковывающей тесноте он еле-еле просунул кисть ближе к лицу и рассмотрел металлический штырь гвоздя.

— Еще интереснее... — Теперь вопрос "где я?" уже не казался столь унылым.

Скрежет гвоздя о жестяную поверхность резанул слух, и Стас сфокусировался на собственноручно выведенном и таком смутно знакомом слове... а точнее имени. "Сиитас". Растянутые прописные буквы кириллицы, больше напоминали арабскую вязь, И только сейчас, глядя на них, парень осознавал, насколько спонтанным и стремительным было решение воспользоваться псевдонимом.

— Интересно... — подумал он — Как легко гвоздь оставил глубокие борозды на металлической поверхности. Это металл слишком мягкий, или я такой сильный?

Хотелось еще немного поразмыслить над этой маленькой дилеммой, но другое смутное чувство мешало. Растущее чувство дискомфорта и желание скорее выбраться из жестяной тесноты, что слишком уж напоминала интерьер цинкового гроба.

Вновь взвыл двигатель. Лента дернулась и продолжила движение. А через пару пустых секций приплыло новое царапанное сообщение.

"Откуда ты желал бы путь начать?.

Прохладный, светлый, Южный иль Северный угрюмый Куклоград тебе милее, путник?..."

Секция уехала, сменившись следующей, украшенной неровным текстом продолжения.

"На севере соседство с эльфами сулит, с дриадами в лесу бескрайнем Предразломном, с чешуйчатыми дрэйками да затхлыми стиджийцами болот Безмолвных, и орками с их в силу верой посредь коричневых и Пыльных прерий и нефелинами, летучесть чья и малый вес, позволили обжить палаты Перламутровых небес..."

Новая секция и новый кусок.

"На Юге ж гномы поселились, и дроу в пещерах Предразломных гор, что чтят уединенье до сих пор, там гоблины в пропитанной рентгенами пустыне, и одержимые, что ныне в Пылающих разломах мнят врагом, упрямых, властных, в общем всех полубогов, что в Зарослях колонн живут и песни праотцам поют. А над землею в небе высоко, висит вращаясь на орбите, стальное сибероново гнездо, науки дивным пологом укрыто.

Куда тебя отправить, новый друг, на Север, или же на Юг?"

Лента транспортера дрогнула и замерла.

— Как интересно — Стас усилием воли остановил руку, когда та уже намеревалась вывести "север". Почему-то он был четко уверен, что именно там, на севере назначена важная встреча и что пропускать ее нельзя ни в коем случае. Но вот встреча с кем? На этот вопрс он не мог ответить. Возможно, что с самой судьбой.

— А может на юг? — спросил он сам себя и прислушался к ощущениям. Ничего внутри не шелохнулось. Даже когда специально представил заманчивость теплого моря и золотистого пляжа, желанных спутников южных путешествий. А вот на север тянуло невообразимо. Потому, решив, что объективных причин противиться позывам нет, вывел таки неразборчивое "север".

Барабанные перепонки вновь съежились от противного звука, и конвейер тронулся, едва Стас завершил гравюру.

Вскоре жестяной пейзаж кончился. Красноватая темень сменилась темныо— серым мраком просторного зала. Сквозь замазанные краской окна под потолком едва пробивались остатки света...шелуха света...жмых...короче все то, что прошло процесс длительной фотонной сепарации. Однако Благодаря сему скудному освещению в полутьме обозначились очертания разноцветных надувных шариков. Куцыми гроздями, будто виноград после нашествия воробьев, они свисали с потолка и порою едва не касались пола. Слева от конвейерной ленты в темноте притаилось механическое чудовище. Оно недовольно скрипело огромными шестернями, перебирало поршнями, будто беззубый старик деснами, и попыхивало паром.

Мысленно Стас представил себе древнее существо, из покон веков выполнявшее монотонную работу. С возрастом оно обзавелось сварливым характером, однако не в силу своей зловредности, а скорее ради развлечения. Мысленное существо хекнуло. Мол, придумают же... Эх, молодежь! Конвейер дернулся и остановился.

Стас покосился в темный угол, где притаилось устройство и ему показалось, что этого самого темного угла как то слишком много. Оттуда донесся громкий "пшик" и ленты горячего пара расстелились по залу.

"Ну и сиди там" — подумал парень и медленно опустил на песчаный пол свои ноги. Те были из гладкого белого пластика с черными шарами вместо суставов. Руки оказались точно такими же с той лишь разницей что обычно отделяет руки от ног или, к примеру, щупалец.

"Интересно. Не думаю, что это то, что я привык видеть каждый божий день. " — подумал юноша, задумался и мысленно добавил — "Почти уверен".

Легкое удивление от увиденного мгновенно возникло и столь же легко развеялось. Он помнил кто он такой, но как-то в целом, в общих, так сказать, чертах. А при малейшем усилии навести резкость на конкретном воспоминании, мозг выдавал головную боль, служившую аналогом системного сообщения "Ярлык ссылается на несуществующее имя файла. Возможно файл был перемещен."

Стас поднял взгляд и уперся в, висящий на стене напротив диск зеркала. В окружающей темноте оно казалось невероятно отчетливым. Нет. Оно не светилось. Но скорее выглядело, как прорезь в помещение, освещенное откуда-то сверху.

Однако это было точно зеркало, потому что с поверхности смотрело знакомое лицо. Только несколько грубоватое и из все того же белого пластика. А сверху губной помадой кто-то с любовью написал "Помни меня".

— Это кого еще надо помнить? Маму, долги, девушку? Меня ищут родители? — смутные образы скорее сотканные из тёплых чувств, нежели из плоти и крови маревом промелькнули в сознании — Интересно, но не то. Кредиторы... Мммм... Не помню таких. Всем кому должен — прощаю. Любимая? Ревнивая подружка? Тайная поклонница...

На последнем предположении едва не пробрало на смех, но ни один из вариантов не откликнулся в памяти.

— Тьфу... да не "По*мни меня" — при чем тут память, — а "Помни* меня", Мять надо, мять лицо. Все-таки ударения, это великая сила — авторитетно заявил Стас большому черному углу, после того, как внимательно всмотрелся в надпись.

— А что, это. Ин те рес но. ...

Следующие пятнадцать минут жизни парень полностью посвятил ощупыванию себя — любимого — не самое подобающе для взрослого серьезного юноши занятие, доложу я вам. По счастью, Стас не чувствовал себя в тот момент ни взрослым, ни тем более серьезным. Хотя, если подумать, он с самого своего здесь появленья ощущал какую-то необычную легкость, свободу и веселость, что прям-таки подмывало заниматься всякими глупостями.

И вот, в результате сомнительного эксперимента, выяснилось, что тело мягкое и податливое, словно пластилин. Последнее наблюдение подсказывало, что из своего облика можно вылепить все, что заблагорассудится. Но не обошлось и без ложки дегтя. Шарниры суставов оказались тверже камня и никак не поддавались внешнему воздействию. Хоть зубами грызи.

— Интересно — подумал Стас и с азартом приступил к лепке.

Немного пожамкав себя везде, где только можно, придал фигуре наиболее мужественное обличие, без перегибов конечно. Ограничился атлетичной рельефностью в области торса, плеч и пресса, ну и про красивые спортивные икры не позабыл. Была, знаете ли, некая уверенность, что такой аксессуар всегда хотелось иметь, но никак не получалось заполучить.

— Оооо. А вот это еще интереснее... — вырвалось у парня, когда он вспомнил, что он — парень.

Напоследок пришлось потискать себя и в том причинном месте, где не положено взрослым половозрелым человеческим особям — еще бы, для этого есть другие взрослые половозрелые особи, желательно противоположного пола и желательно человеческие.

В тот момент, на некоем подсознательном уровне, он еще считал себя человеком. Но вот если бы стал задумываться и рассуждать на предмет своей принадлежности, то вряд ли бы смог дать четкий ответ. Он еще двигался по наезженным рельсам, не подозревая, что их уже нет.

Тем временем процесс шел на ура. Ощущения естественно присутствовали двоякие. Смесь удовольствия (ну а как иначе) со стыдом-батюшкой. Прыщавым подросткам такое занятие совесть еще б списала, но вот когда третий десяток подходит к концу, как-то некомильфо, знаете ли. Масла в огонь подливало еще и острое желание экспериментировать. Короче Стас немного завис над этим увлекательным занятьем.

Соблазн сотворить нечто монументальное развращал сознание. Он рисовал героические картины, где Стас с...мммм...дубиной наперевес покоряет умы и прочие органы прекрасных дам и вызывает зависть соперников по половой принадлежности. Однако, быстро решив, что этот весь синдром Церетелли от лукавого, парень вылепил себе побрякушку среднестатистической европеоидной внушительности, ну может чуток сверх того (Не удержался, что поделать. Да и статистика, она, знаете ли, специфическая наука: я ем капусту, ты — мясо, а по статистике все едят голубцы. Так что "плюс-минус" — вот истинное кредо статистики). Ну а закончив с самым ответственным участком, пребывая в самом что ни на есть приподнятом настроении, принялся было за лицо, как вдруг...

— Это еще что? Как Интересно! — вспышка удивления оказалась столь яркой, что на мгновение парень позабыл о ее причине, прислушиваясь к ощущениям. Но, как пламя без дров, она быстро сходила на нет и Стас вновь заглянул в зеркало.

Оттуда не менее удивленно уставились два пронзительно бирюзовых полуглаза. Именно так, ибо в каждой из глазниц засели, словно два полумесяца, обрамленные темными дугами. Такое впечатление, что радужку одного глаза аккуратно разрезали пополам и вследствие недостатка материала распределили по симметричным органам зрения.

К сожалению, данная неприятность, носившая — по глубокому внутреннему убеждению Стаса — противоестественный характер, никак не поддавалась исправленью. И неприятные ощущения от тычков пальцем в глаз были единственной наградой за старания.

— Интересно, но раздражает жутко — наконец резюмировал тот и окончательно капитулировав, принялся мять тесто лица. Не то, чтобы от своего обличья он приходил в неописуемый восторг, но и менять облик радикальным образом желания никогда не возникало.

Немного подкорректировав внешность, Стас осмотрелся. На гладкой поверхности виртуального зеркала теперь красовалось нечто занимательное. Широкая челюсть венчалась острым подбородком, покатый лоб перетекал в прямой нос, закруглявшийся в ямочку над тонкими губами а впалые щеки покрывала густая короткая щетина — этот атрибут всегда казался привлекательным и плевать на чужие мнения — так должно быть!

Пряди волосы, коротких и черных, торчали вверх и немного вперед, наподобие крыши на домике, с агрессивным коньком челки. Немного вытянутые уши довершали образ эдакого небритого грубо сложенного эльфа. Эльфа — холостяка на утро после загула. В меру неряшливо и в меру помято. Короче идеально... правда не по эльфийским меркам конечно...но эльфам не помешало бы немного мужественности.

— Белый конечно не мой цвет — решил парень и замер от восхитительной мысли, чей новорожденный крик озарил черепную коробку, точно плач младенца — родильную палату.

— Интересно... А есть ли предел? Что можно, а чего нельзя? Почему бы не дать волю идеям и сотворить то, что первое приходит в голову?

С таким настроем, находясь в творческом трансе, Стас начал водить ладонями по белоснежному полотнищу пластика собственного тела. Сейчас правило то бессознательное состояние, когда действиями управляет сама идея, не в силах более покоиться на пыльных полках теоретического раздела бытия.

Более всего рабочая поверхность, а ею надлежало стать всему телу без исключения, напоминала чистый холст, жаждущий красок и сюжета.

Пальцы скользнули вдоль плеча с легким нажимом. Затем резко двинулись обратно, наращивая темп. Соскользнули на грудь, и безумно чиркнули по рельефу торса, будто спичка о подметку башмака. Но лишь в первое мгновение, потому как в следующий миг они уже плыли по вязкой прослойке масляных красок.

Капли черного, золотого, красного и желтого брызнули на стену. Пальцы, будто фигуристы, закручивали замысловатые узоры и перепрыгивали с места на место. Краски, густыми мазками ложась на трепещущий от восторга пластик, вскипали и въедались в поверхность, размягчая ее и превращая в нечто среднее между атласом и бархатом. А Стас лишь улыбался блаженной, полубезумной улыбкой, легкой, словно морской бриз и жгучей, точно кислота.

Когда же пелена наваждения спала с устало прикрытых полуглаз, его ждало настоящее потрясение. Восторг, удовлетворение, радость. С поверхности зеркала удивленно уставилось странное существо, порождение больной фантазии и дорвавшейся до власти дикой идеи.

Форма тела осталась прежней, за тем маленьким исключением, что черные шары кукольных суставов рассосались, словно рубцы и спайки после сеанса какого-нибудь мистического целителя. Гораздо большие изменения претерпела искусственная кожа, из нейтральной белой стала пепельно-черной основой для феерической картины.

На ней нашли приют затейливые цветочные узоры всех оттенков красно — золотой палитры. По обе стороны живота сочными жирными мазками раскинулись фантастические листья и цветы. Они разбегались от низа двумя руслами, словно река омывающая остров. А с правого плеча на грудь любопытно свесилась пестрая жар — птица, сложив крылья и раскинув свой пышный павлиний хвост едва ли не на всю длинну правой руки.

— Хохлома — восхищенно выдохнул Стас, любуясь разноцветными каплями масла на лбу и щеках — Интересно...

Едва Стас удовлетворено кивнул сам себе, как зеркало укрылось паутиной трещин, а затем осыпалось, превратившись в мельчайший песок, покрывавший весь пол. Из верхушки кучи, что только что была гладкой отражающей поверхностью, торчал краешек пергамента. Парень машинально потянулся к немуя осторожно поднял, но вдруг замер.

"Выберусь на свежий воздух — там и прочту" — твердо решил он, свернул листок и поднял взгляд. На стене, под зеркалом, оказался транспарант. На его изношенной ткани скакали неровные строки.

"Преувеличь старания свои

И силы возрастут стократно

Добро пожаловать в Гротескум!

Пожалуй, нет пути обратно"

Третья строка стихотворения отличалась потертостью и выглядела так, будто находилась на холсте очень даво. Остальные же три ее сестрицы щеголяли яркими красками, судя по всему присоединившись лишь недавно.

— Гротескум? Что-то то знакомое... — озвучил мысли Стас и немного слонил голову набок, впервые прислушиваясь к приятному низкому голосу, сильному но вместе с тем и молодому, звонкому. — Ин те рес но...

Глава 4. Вынужденные скорбеть.

Глава. Отголоски родителей.

— Соболезнуем о вашей утрате — бесстрастным тоном произнес Григорий Матвеевич Белугин.

Мать Стаса Данилова, Вероника Степановна, всхлипнула и закрыла лицо ладонями. Полноватая немолодая женщина с круглым лицом и маленькими опухшими глазами мелко вздрагивала.

Седой, лысеющий муж, Дмитрий Алексеевич обнял ее за плечи и уставился в пол.

Они сидели в гостиной небольшой квартирки многоэтажного дома. Диван, шкаф для одежды, два кресла, пара тумбочек и телевизор — вот и все оформление простенькой комнаты. Невзрачные бежевые обои лишь подчеркивали непритязательность обитателей. А телевизор говорил, что они так и не свыклись с новыми технологиями, позволявшими одной мыслью получить сводки свежайшей информации, фильмы и многое другое.

Хозяева сидели на диване. Белугин — в кресле рядом. Алешка устроился напротив и все время отводил глаза. Сколько уже было таких разговоров? Сотня? А все никак не привыкнуть. Для этого надо сжиться со своей ролью, свыкнуться с положением машины, исполняющей четко заданную программу. Тогда становится легко. Легко соболезновать чужой утрате, убедив себя, что ничего не чувствуешь. Так, словно подаешь отчет.

Но даже если так, даже если научишься "уведомлять" незнакомцев, как быть с родными, с друзьями?

У Алешки не осталось родных. А друзей он старался не заводить именно потому, что слишком много думал. Например думал, что слово "соболезную" будто специально придумали врачи, нотариусы и работники похоронных бюро. Оно застряет в горле, когда видишь убитых горем людей: близких, дорогих, не безразличных.

И что тогда сказать? Какая альтернатива? "Мне жаль"? Жаль чего? Жаль, что больше нет его или ее? Жаль, что ваше сердце разрывается от боли и страданий? Или жаль себя, что вынужден все это переживать вместе с вами?

Вот и приходится молчать. Молчал и Алексей. Пряча глаза, чувствуя чужую боль, вспоминая свою. Молчал от всей души.

— Как он умер? — наконец выдавила Вероника Степановна. Муж пристально посмотрел ей в глаза.

— Мы не знаем. Возможно сбой... — начал Белугин, но мать его перебила.

— Я хочу видеть сына — в ее голосе звучала железная ярость матери, что готова защищать до последнего даже мертвое дитя.

— Вер, может не надо? — глядя ей в лицо тихо произнес Дмитрий Андреевич.

— Дим, я хочу увидеть Стаса — твердо повторила та.

— Мы не имеем права пока допустить вас к телу. Но только пока не установлена причина смерти. ... У меня с собой фотографии, но... Кхе... — Григорий Матвеевич откашлялся — Зрелище ужасное, и это мягко говоря.

Мать ничего не ответила, лишь требовательно протянула руку. По полноватым пальцам гуляла мелкая дрожь. Оперативник ДНК спокойно протянул пластиковую папку с документами.

Алешка молча наблюдал, не понимая, откуда берется в напарнике такое спокойствие, как он может сидеть со стальной выправкой и безмятежными глазами. Как смотрит в лицо этим людям, не захлебываясь, не утопая в океане непролившихся слез.

— Как... Как такое могло произойти? — голос матери дрогнул и она вновь разрыдалась, уткнувшись лицом в плечо мужа.

— Мы здесь, как раз, чтобы все выяснить. Нам нужна информация, малейшие подробности. Если это убийство...

— А если нет? — Вероника Степановна оторвалась от плеча, ее глаза полыхнули яростью и отчаянием — Что тогда останется?

— Тогда мы сможем спасти других. Чужих сыновей... — тихо ответил оперативник.

— Чужих! Не моего! Почему Стас! Почему это случилось с ним! Он был хорошим, чутким и... — она осеклась и замолчала. Потом вытерла заплаканные глаза и решительно продолжила — Задавайте уже скорее свои вопросы.

Она вернула папку с документами. Белугин кивнул.

— У вашего сына не было врагов?

— Нет. Он был хорошим, спокойным мальчиком. — уверенно ответила мать. Алешка кажется не заметил, но Григорий Матвеевич не упустил того полного сомнений взгляда, который послал Дмитрий Андреевич. Но все же промолчал.

Затем следовала череда стандартных вопросов об угрозах, о личной жизни, о работе и друзьях. Родители просто подтвердили все, что и без того знали работники ДНК.

Постоянных отношений не поддерживал, Явных врагов не имел. Работал юристом в средненькой фирме. По карьерной лестнице продвигался медленно. Короче ничем Стас Данилов не мог, на первый взгляд, вызвать зависть или вражду. Но что-то все-таки было не так. Что-то хотел рассказать отец Стаса и не решался.

— А со здоровьем у сына не было проблем — вдруг спросил Алешка.

— Да какие тут проблемы — махнула рукой мать — С этими железяками в голове и насморк не подцепишь. Что это я, даже чаю гостям не предложила. Я мигом.

Она всплеснула руками и убежала на кухню греметь посудой.

— Она это специально — сказал в полголоса Дмитрий Андреевич — Чтобы не слышать. Знает, что я не выдержу.

Григорий Матвеевич едва заметно улыбнулся:

— Повезло вам.

— Знаю. Потому и берегу. И когда Стас заболел — тоже берег.

Он немного помолчал, собираясь с мыслями, прежде, чем продолжить.

— Около двух лет назад у Стаса диагностировали естественные физиологические изменения мозга. Вы же знаете, что это значит?

Белугин кивнул. Практически приговор. Физиологические изменения, чаще всего опухоль, не воспринимаются колонией нанитов, как угроза для организма, скорее, как естественный процесс. Возможно, как один из эволюционных механизмов, а возможно, как часть процесса старения и увядания. Кто знает?

— Сколько ему оставалось?

— Врачи говорили, что несколько лет. Два — три, тяжело судить. Знаете... Это его так потрясло, что Стас замкнулся и неделю не выходил из своей квартиры. Не отвечал на звонки, не появлялся на работе...

Он замолчал, а спустя пару секунд вошла жена с подносом. Вокруг фарфорового чайника стояли три белые чашки и хрустальная вазочка с конфетами. Вероника Степановна сделала вид, будто нечаянно забыла чашку для себя и вновь удалилась.

— Когда взломали дверь — продолжил отец Стаса — сын был в полуобморочном состоянии. Истощенный до предела, он все равно не вылезал из этого самого ВОЗа. Пришлось даже поместить в карантин, чтобы отрезать от сети.

Сначала было туго. Нас не пускали, объясняя, что началось обострение, что он себя не контролирует. Вера очень испугалась, но через два дня врачи сказали, что кризис миновал.

В больнице конечно привели тело Стаса в порядок, накачали витаминами и успокоительным, но...

Он поморщился

— Когда мы впервые его увидели... Понимаете... то был совсем другой человек. Резкий, импульсивный. Даже повадки: подтягивал к груди правое колено, похрустывал пальцами, глаза быстро бегали. Психиатр убеждал, что это временно, последствия травмы, и что лучшее лечение — тихая домашняя обстановка, в кругу семьи.

Дмитрий Андреевич потер шею, будто она затекла.

— Естественно мы сразу забрали сына. Знаете, он совершенно не возражал, но на следующий же день сбежал. Двое суток ночевал на работе, потом вернулся. А через день все повторилось.

Он стал много пить, ввязываться в драки. Постоянно приводил на квартиру разных женщин. Сосед Валера говорили, что даже мужчин. Ну, я ему не сильно-то верю. Стас и до всего не сильно с ним ладил, а после — просто разбил нос. Вы поймите, мы не хотели шпионить. Но что оставалось делать? Родители мы или кто?

— А этот сосед Валера, он что за человек? — вклинился в рассказ Григорий Матвеевич, поглаживая усы.

— Да падаль. И трус. Он никогда бы не решился. Клевета на тему ориентации — вот его потолок. — махнул рукой Дмитрий.

— Угу — буркнул усач, помечая что-то в документах — Извините, что перебил.

— Так вот, я еще кое как справлялся, но Веру все это просто убивало. А когда у нее начались проблемы с сердцем, я не выдержал и серьёзно поговорил с сыном. Сказал, что не хочу потерять обоих. Я просил Стаса сделать наконец выбор. Исчезнуть, переехать, уйти в отпуск, на море, в командировку, лишь бы подальше. Или же вести себя как прежде. Не для меня, для жены. Только при ней. И чтобы никаких звонков из полиции.

— Я же просила не трогать Стаса, я же просила... — Вероника Степановна давно стояла в коридорчике. Она резко развернулась, тряхнув растрепанными волосами и вновь скрылась на кухне.

Алешка и Григорий Матвеевич озадаченно взглянули на Дмитрия.

— Не переживайте, она и так догадывалась — шепнул тот и продолжил — Честно говоря, я и сам не знаю, что так подействовало на Стаса, но на следующий день он приехал домой с тортом и цветами. Обнял и расцеловал Веру и сказал, что любит. И с тех пор вел себя совсем как нормальный. Никогда не вспоминал о болезни. Да и мы сами о ней стали забывать.

А еще тогда он сказал, что сегодня его день рождения и мы будем праздновать. Я тогда так радовался, что не обратил внимания на эту странность. За полгода после болезни, он как-никак выкидывал фокусы и почище. Но сейчас...

— А какой был день? — спохватился Белугин, быстро листая документы.

— Это было шестое августа. А Стас родился шестого февраля. — отец хлопнул по коленям — Вот так вот. Не знаю, как это поможет, но больше мне рассказать нечего.

И он принялся разливать слегка подостывший чай по чашкам. Тихо вернулась на прежнее место Вероника Степановна.

— А ваш младший в институте? — ласково спросил Белугин.

— Да, шалопай он конечно изрядный, и забияка, но добрый. Он у нас в отца пошел.

— Ну да, ну да — с сарказмом ответил Дмитрий.

— Он единственный, с кем Стас общался даже в худший период. С друзьями... с одними сам разругался, другие просто отвернулись.

— А когда вернется младшенький?

— Через три дня. У него военная кафедра, казарменный режим...

— Да вы что! И как сейчас учат воевать? — с интересом спросил Белугин.

Родители покойного охотно сменили больную тему, выразительно описывая институтские приключения и сердечные похождения младшего, Кирилла. А Алешка с благодарностью погрузился в умиротворяющий говор. Это было почти так же приятно, как отведать нежнейшее безе после запеканки из пересоленного гравия. Даже чуть приятнее.

— Знаете, Григорий Матвеевич ... — задумчиво сказал Алешка, когда они сели в служебный автомобиль — Получается, что жертва имела серьёзное заболевание, долго лечилась и по всей видимости состояла на учете...

— Ты смотри ка, дар речи вернулся — удивился Белугин.

Автомобиль проверил частотную сигнатуру воителя и приветственно подсветил панель приборов. Раздалось легкое урчание мотора.

— Да ну вас, с вашими шуточками. — махнул рукой Алексей — В деле Стаса Данилова нет информации о серьезных заболеваниях. Не нравится мне это.

— Не нравится, не нравится, еще как не нравится — напарник подвис на секунду — Придётся посетить еще и местный коллектор ВОСа. Вот не хотелось звонить начальству, клянчить допуск.

— Ой, да на вас этих подписок о неразглашении больше, чем в гололандском департаменте нераскрытых дел.

Белугин хихикнул.

Политика вседозволенности этого славного европейского государства привела к букету (именно букету) странных сбоев в работе нанитов, самым непредсказуемым образом реагировавших на наркотические вещества. Особый расцвет данная проблема обрела, когда за курительными смесями стали появляться наркотики, действующие через нетривиальные органы чувств. Аудио-наркотики, визуальные, тактильные, виртуальные и новинка — радиочастотные. Последние оказывали самое сильное воздействие на наниты. Путем генерирования радиопомех можно было заставить микромашины действовать атипичным образом.

Например стимулировать выработку гормонов, таких, как адреналин и эндорфин, просто посылая информацию о наличии внешней опасности. Для нанитов все выглядит так, словно соседняя колония предупреждает о находящейся поблизости угрозе. Но организм хозяина никак не реагирует, и маленькие работяги начинают понемногу его стимулировать. Чем интенсивнее внешний сигнал, тем сильнее эффект.

— Ну и что? Я уже скоро пукнуть не смогу, не разболтав какую-нибудь тайну — насупился Белугин.

— Да вы уже лет десять не можете...

— Но я надеялся, хоть на пенсии напердеться вдоволь.

Седые усы озорно расползлись в стороны.

— Да кого вы обманываете? Какая пенсия... — улыбнулся до ушей Алешка — В вашем случае пенсия, это то, что обычные люди видят по ту сторону тоннеля. И вы сами в этом виноваты. Так любить работу и так мечтать о пенсии. До сих пор не пойму, как это вас не порвало пополам?

— Ладно — расхохотался Белугин — На заднице вроде еще осталось место для одного карающего клейма. Я отключусь ненадолго.

Оперативник, сидевший за рулем, припарковал машину и откинулся на спинку сиденья.

На счет карающего клейма, он не столько пошутил, сколько играл словами. Никакую метку на тело конечно не помещали, поскольку места действительно могло бы и не хватить. Однако подписка о неразглашении данных, полученных в связи с расследованием дела, испепеляла жизнь конкретного индивидуума не хуже, чем костер Святой Инкозиции.

Однако Григорий Матвеевич запросто обрастал подобными дамокловыми мечами и также запросто переживал их сроки годности.

Через несколько минут ментальной беседы с руководством он открыл глаза, но от былого веселья не осталось и следа.

— Что? — встревожился Леха — Не дали добро?

— Дали, дали, еще как дали! Чуть ли не силой. Но начальство требует ускорить расследование. Меня направляют на детальную инспекцию местного коллектора. А вот тебе приказано срочно сопроводить тела Пьера Дювайна и Стаса Данилова в Саркофаг вплоть до седьмого уровня включительно. До седьмого! Понимаешь?

— Что? — всполошился Алешка — Вы же... Там же... там только автоматика работает во избежание заражения частотными сбоями! Вы же говорили...

— Говорил, еще как говорил! — вскричал тот — Ты чем начальство так прогневал? ... Зачем Дювайна так сразу на седьмой? Он же не опасный. Иначе полицейские уже бы заразились. Да и вместо нас за трупом автоматизированный эвакуатор приехал бы...

Конвульсия промелькнувшей надежды исказила морщинистое лицо.

-Слушай, а может в отставку подашь, пока не поздно. Добираться туда с учетом перелета почти сутки. Еще время на спуск, через семь уровней ... А нерассмотренное в течение суток прошение считается удовлетворенным. Развернулся — и свободен, как ветер в поле. А?

— Не выйдет, Григорий Матвеевич, в случае удовлетворения я окажусь на территории сверхсекретного объекта без соответствующих полномочий. Что приравнивается к незаконному проникновению с последующим помещением в изолятор на срок от трех до пяти лет. И это только в случае, если я не успел получить данные, составляющие корпоративную тайну. А в моей голове таких данных... Короче сидеть мне в свинцовой камере до конца своих дней. Или пока информацию не рассекретят. Вы же знаете трудовое соглашение наизусть... Продаю свою душу в вечное безраздельное владение... и все такое.

— Зато жив будешь, сынок! — Белугин схватил Алешку за плечи и встряхнул.

— Я не договорил — спокойно ответил тот.

Алексей мог поплыть, когда перед ним плачущий ребенок или страдающие родственники, но когда дело касалось его собственной жизни, что-то щелкало в голове и он превращался в ту самую бесчувственную машину.

— Знаете, честно говоря, я сам всегда хотел туда попасть. Можно сказать, всю жизнь к этому шел. Просто все откладывал на потом, на подальше. Все думал тщательнее подготовиться...

— Да как можно подготовиться к неизвестности? — непонимающе уставился Белугин.

Его хватка вдруг потеряла бульдожью силу и напарник легко высвободился.

— Просто учесть все возможные последствия. Что-то я проголодался. — с легким налетом печали вздохнул Алешка.

— Давайте по дороге к коллектору заедем куда-нибудь перекусить — и немного подумав он добавил — Только лучше я за рулем.

Глава 5. Карманный годдисс.

Дзынь. Звяк.

Цепи тихо позвякивали в хищном полумраке алого бархата. Такой атмосферы можно добиться лишь придав упомянутой ткани газообразное состояние, но сохранив ее обволакивающую притягательность и благородное коварство.

Полумрак лизнул обнаженные стопы.

Артем открыл глаза.

"Дзынь. Звяк." — предвкушая начало пьесы откликнулись цепи.

Он пошевелил затекшими, вытянутыми над головой руками, проводником между холодной сталью оков и безвольно болтающимся телом. Ноги вздрогнули и непослушно разъехались на склизком полу. В воздух взметнулся аромат крови.

Это был не тот железный запах, что привыкли ассоциировать с багряной жидкостью. Нееет. Скорее сам его смысл. Сама понапрасну пролитая и оскверненная животворящая сила крови источала затхлый подневольный смрад.

Красный бархат колыхнулся и пополз чуть более ярким пятном по едва освещенной стене.

Артем напряг глаза. Стена была странной. Поверхность взрезали несколько змеящихся темных трещин, обросших многочисленными притоками, будто русло старой реки. И она будто пульсировала. И еще свет...

Парень попытался повертеть головой, но та надежно фиксировалась сложным каркасом грубого механизма. Щетина игл осуждающе впилась в макушку. Артем поморщился.

Он тщательно осмотрел раскинувшуюся перед ним картину. Сложно конечно судить, но, похоже, в помещении отсутствовал источник света. А значит стены светятся с той стороны.

Шершавый язык прошелестел по истрескавшимся губам и словно больная старая ящерица еле вполз обратно. Рот чуть приоткрылся, чтобы породить слабый хрип, но...

Горячая когтистая лапа обхватила лицо. Алый бархат померк. Вторая рука схватила за горло и легкие забесновались в ужасе.

Ужас! Не страх. О, нет. Страх есть вполне контролируемая эмоция, оберегающая организм от гибели. И подобно всему, что создано оберегать, страх не может быть деструктивен по своей природе. Он может лишь неправильно использоваться. Не по назначению. Ровно в той же степени деструктивным можно признать и изобретение колеса, потому как танки существуют в основном благодаря этому основополагающему открытию.

Но ужас...О, да. Ужас это мирный атом, обличенный в тело бомбы, это вода в ипостаси цунами, это избыточная доза лекарства, превратившаяся в страшный яд.

И сейчас ужас возник внутри Артема. Он мгновенно заполнил все укромные места и закоулки организма. Он яростно точил скалы рассудка, точно прибой, каких еще свет не видывал. И он все прибывал и прибывал, распирая сдавленное горло.

— Ууууууу — взревел Артем и глубокий лишенный рассудка рокот вырвался из его груди, точно гулкое "бом" из нутра барабана.

— Хорошо — прошептал бестелесный голос.

Хватка ослабла. Когти скользнули по онемевшему лицу, оставляя глубокие борозды жгучей боли.

— Прекрасно — продолжал шептать голос. Он мягко шуршал и обволакивал. Он льныул к бедрам и ластился к щеке. Он был повсюду, даже под кожей.

Всего мгновение тому назад Артем хотел бы знать, кому принадлежит этот голос. Теперь же он предпочел бы оставаться в неведении, ибо само безумие мимоходом заглянуло в гости и подсказало ответ.

— Чудесно — сказал Алый Бархат, вальяжно растворившийся в полумраке.

Стас сморгнул. Кажется это были цепи? Только что совсем рядом звенели цепи? Они ведь гремели так, будто кто-то пытался натянуть их вместо струн на контрабас... Или нет?

Он встряхнул головой. Хаос, царивший внутри не изменил качественную составляющую, однако приобрел некую интригующую новизну. Мол, вдруг нагора случайно высунется что-нибудь интересное.

Очередная попытка припомнить череду событий, устилавших дорогу в Гротескум, закончилась пеленой кромешной тьмы и жуткой апатией. И дело тут вовсе не в том, что воспоминания исчезли без следа. Просто они не представляли ровным счетом никакого интереса. О них не хотелось вспоминать. Их не хотелось вставлять в рамочки и оправы. С них не хотелось смахивать пыль и раз за разом пересматривать.

Все хотелось узнать заново. Совершить открытие самостоятельно, пусть даже до тебя оно было совершено кем-то другим. Но ведь дело-то не в этом. Дело как раз в том, что тебе никто не подсказывал и до всего додумался сам, что несомненно обеспечит твоему ЭГО почетное место рядом с официальным первооткрывателем.

А сколько людей мечтали бы забыть любимые фильмы, чтобы вновь испытать радость первого просмотра, испытать тот девственный восторг и бушующие эмоции. Эмоции, чей накал сравним разве что со страстным поцелуем в исполнении загадочного, полуобнаженного...высоковольтного провода.

Короче говоря Стас... Точнее некто черный и расписной, предпочел сам узнать, что такое Гротескум на собственном опыте, а не опираясь на смутные тени воспоминаний. Так подсказывала его сущность, хоть и немного, но отличавшаяся от старой. Совсем на чуть-чуть. Но, если подумать, то атомы соседствующих химических элементов и отличаются всего на один электрон, как свинец и золото, например.

И он забросил дрожащие тени воспоминаний в пыльный угол, обратив взгляд на деревянную дверь. Единственную, имевшуюся в помещении. И сейчас интуиция проявляла чудеса прорицания. Будто старая цыганка, она выдыхала клубы табачного дыма, совершала пассы над хрустальным шаром и вещала скрипучим голосом "Это выыыыход"

"А ведь там наверняка притаилось нечто новое и, что самое главное, безумно интересное." — подначивал внутренний голос. И, за неимением малейшей оппозиции, как и здравого смысла, Стас вознамерился покинуть лоно цеха.

Словно откликнувшись намерениям парня, у выхода вспыхнули лампы, взорвались праздничные хлопушки, выбрасывая в воздух тысячи блестящих кругляков конфетти, и загудели торжественные фанфары труб, сжимаемых руками двенадцати манекенов. Дверь цеха скрипнула и распахнулась, а внутрь хлынул свежий воздух, упоенный сотнями ароматов и шумов.

Стас встал и пошел к выходу мимо конвейерной ленты, попутно осматривая цех кукольной фабрики. Яркие буквы транспарантов, шары и золотые трубы, навязчиво привлекали взгляд. Однако что-то кололо, что-то заставляло часто моргать, словно соринка в глазу и это что-то Стас таки отыскал. Оно было повсюду — десятки сломанных кукол, оторванные руки и ноги валялись уродливыми кучами в углах прямо под праздничными шарами. Пустыми глазницами отовсюду безутешно смотрели мертвые лица. Праздник и траур, радость и грусть, начало и конец, свет и тень, смешавшись в дикий и причудливый коктейль, со своеобразным вкусом, и жутким и пленительным напополам.

Контраст увиденного пленял и отталкивал, кружа голову.

— Надо выйти... Сейчас... — Подкашивающиеся ноги — казалось бы с чего вдруг — машинально понесли тело к выходу. Свет и свежесть снаружи сулили облегчение, а потому парень не заметил, как под ногами что-то скрипнуло и песчаный пол пришел в движение. Стеклянную крошку и незадачливого гостя быстро засасывало в стремительно разрастающуюся воронку.

Всего через мгновение он увяз по пояс, а в следующий миг глаза и уши залепило, погружая сознание в немую тьму, разбавленную лишь шорохом трущихся о металл песчинок. И скорость, сумасшедшая скорость падения, пропитанная пьянящей невесомостью.

Закончилось все так же быстро, как и началось. Гравитация мгновенно обрела утраченное могущество, глубоко погружая тело в толщею песчаного кургана. А потом все затихло, но лишь на мгновение, ибо в следующий миг нехватка кислорода заставила конвульсивно дергаться, проталкивая тело сквозь слои пыли наверх.

Скованная давлением песка грудь совершала судорожные сокращения, пытаясь по второму, третьему, десятому разу прогнать отработанный воздух, а ограниченные в движениях руки, разрыхляли насыпь над головой в надежде, что верх холма именно там. Вместе с тем по телу пробегали волны мышечных сокращений, заставляя его извиваться, подобно змее и проталкиваться выше. Будь Стас червем, все было бы проще. Он смог бы пропускать почву сквозь себя. Хотя с другой стороны эта почва оставалась крошечными осколками стекла и моглабы спровоцировать нешуточную изжогу.

Рыхлый стеклянный песок, осыпался и терся о кожу, пытаясь нанести неповторимый узор из микроскопических царапин, а тело упрямо двигалось к свободе, утрамбовывая все под собой босыми стопами. И наконец, вот она — награда. Ладони показались на поверхности, давление кургана уже заметно спало, а Стас, совершив последнее титаническое усилие, раскидал песок над головой и вдохнул что было мочи пыльный сухой воздух.

— О, новый посетитель,

Пожалуй лучше б дальше прятал,

В песке, с которым вместе падал,

Свою наивную главу.

Прожил бы дольше ты немного,

Но знать иная ждет дорога:

Раз высунулся впопыхах,

Как черепашка из песка.

И хоть мне, право, очень ценно

Стремленье выживания твое,

Но тем ни менье, тем ни менье,

Как раз оно тебя убьет.

Голос шуршал в сухом воздухе, будто истлевшая в объятиях времени брошюра.

Стас выбрался по пояс и резко обернулся. За талию его нежно обнимала вершина песчаного холма. Довольно крутой склон уходил вниз, теряясь в темноте. Что же до голоса, то он доносился с соседней возвышенности, что красовалась своими угловатыми очертаниями, а потому никак не мола состоять из песка. Ну или данный песок предварительно пережил ряд не самых приятных процедур.

Как бы там ни было, но большего во мраке рассмотреть не удалось, да и не особенно хотелось, ибо острие интереса целилось совершенно в ином направлении. Своей мишенью оно избрало человекообразное существо с тлеющим факелом, поднятым высоко над опущенной головой. Непроницаемая тень падала на узкое лицо.

Скудность освещения едва позволяла рассмотреть облегающий серый комбинезон, толи из ремней, толи из бинтов. И еще .... еще... пронизывающее ощущение старости, некой сухости, словно то был не человек, а ожившая тысячелетняя мумия... ну или по крайней мере, ветхий старик. Стас вдруг понял, что песок, хрустящий на зубах, по сравнению с Этим — сочный персик.

"Интересно" — подумал парень, но произнес — А ведь некоторые из черепашек все же добираются до моря и продолжают цикл.

И добродушно расплылся в приветственной улыбке.

Сухой звук расползающейся ответной ухмылки прошуршал, как змея по дюнам.

— О да! Но только единицы...

Из тысяч, тысяч, тысяч единиц.

А вас таких, поделок,

Шального мироздания проделок

Здесь было где-то пару сот.

Из них не выбрался никто,

Какое там дойти до моря.

Никто не смог, а посему

Все утверждаю я думу*,

Что в вас от черепахи нет ни грамма,

Ни черепашьего везенья, ни упрямства.

Хотя, кто знает и быть может,

Мой пессимизм развеять сможешь.

Старик (а это мог быть только старик) молвил снисходительно, иронично, с шутовскими интонациями, словно великодушный родитель, что отчитывает неразумное чадо за очередную глупую проделку.

— Извините, уважаемый...ээээ — Стас замялся.

— Зови меня Подобия Хранитель, о мой недолгий, скоротечный посетитель — шелестнул старик.

— Хранитель, скажите... — парень попытался начать непринужденный разговор, но тут же осекся под давлением тяжелого взгляда сокрытого тенью. Грудь сдавило и слова застряли в горле, как завтрак летчика испытателя, не желающего расставаться с этим самым завтраком особенно в процессе исполнения мертвой петли.

— Не уж то тихо говорю, Подобия Хранитель я, впоследне повторю. — несмотря на приличное расстояние, разделявшее собеседников, даже шепот обретал отчетливость в сводах темного тихого зала, где и песок почему-то боялся шуршать.

— Хм...Простите... Хранитель Подобия. Так скажите, Вы... Кто Вы? И... и что это за место, почему я здесь и почему Вы здесь. И... — Стас, начавший реплику степенно и размеренно вдруг сорвался и принялся стрелять беспорядочными очередями вопросов.

Остановить это безумие смогла лишь вторая рука, наглухо заткнувшая рот, ибо первая не справлялась в одиночку.

Немного успокоившись (хранитель терпеливо и с интересом ждал) парень добавил:

— ... и почему это я поделка? А? Как вас понимать? Это оскорбление такое?

Лицо старика Стас почти не видел, скорее ощущал и возраст и удивление, в которое поверг последний вопрос. Давящий взгляд на мгновение даже ослаб, прежде чем тот ответил.

— Не оскорбление, а правда: ты бракован,

Изделие в единственном числе.

Брак — просто отклонение от нормы.

За сим следить судьба досталась мне.

А вот, что плохо, а что благо —

Оценочные все понятья,

И пощадить я может рад бы

Но лишь карать — мое занятье.

Стас наморщил лоб. Смысл второй строфы, точнее двух последних строк медленно просачивался в его голову, как шампунь с бальзамом и кондиционером.

— Карать? Интерееесно! — с улыбкой возмутился он и выдернул себя из песка, как какую-то морковку — И чем же я не угодил? Не бегемот, не крокодил!

Голова с сухим шорохом чуть приподнялась и с макушки осыпалась крошечная лавина пыли, будто это существо тысячи лет просидело неподвижно только и собирая на башке слои упомянутой субстанции.

— В тебе лишь половину сути вижу,

Ты извини, коль вдруг обижу,

Но места точно нет тебе

На нашей изувеченной земле,

Что не погибла до сих пор,

С тобою откровенен буду

Благодаря лишь мне, вкусившему позор,

Какой-то матери и чуду.

Он сделал небольшую театральную паузу с легким вздохом и продолжил:

— Твой век закатится вот-вот,

Но я ....

Он запнулся. Несколько секунд что-то взвешивал, пристально всматриваясь в собеседника. Затем облизнул губы. Язык издал звук, будто наждачкой провели по...по другой наждачке.

Но я хотел бы предложить,

Коль зарифмуешь говор свой

Я разрешу еще пожить.

Пожалуй прихоть объясню

Уж очень прозу не люблю.

Она в мозгу рождает зуд

И хлещет, хлещет, будто кнут.

А вот стихи и рифмы звук

Оооо, это самый лучший друг!

Стас нахмурился еще сильнее. Нет, все это было захватывающе и очень даже интересно. Беда заключалась в том, что то, от кого требовалось только рифмовать (типа розы— слезы) никогда не испытывал особой тяги к стихосочинениям. Даже когда обхаживал, как павлин, свою первую любовь из параллельного класса, Дарью. Не Дашу, а именно Дарью, ибо та скороспелая дама могла камень заставить говорить стихами и мироточить вишневым сиропом.

Однако, как тот ни старался ничего достойного так и не сочинил. Точнее он сочинил много чего весьма изощренного, только вот показывать Такое можно было разве-что самым закоренелым сапожникам.

Однажды отец нашел возле мусорного ведра одно из ранних творений юного гения и с трудом подавил желание отдать парня в мореходное училище, ограничившись лишь доброй затрещиной. Хотя в душе и испытал некое тщательно скрываемое чувство гордости.

И вот теперь нате. Стихи.

Скрипя зубами и несмазанными шестерными рифмоплетного аппарата, Стас корпел над составлением стихотворного ответа.

Подчиняясь всем вышеупомянутым переменным, уравнение рифмы решалось нехотя и с постоянными попытками вырваться из-под власти цензуры. Хранитель не без интереса наблюдал за внутренней борьбой, которая частенько становилась наружной и использовала лицо в качестве поля брани. При чем брани во всех смыслах этого слова.

Наконец ответ был готов, после чего был немедля изречен.

— Я не люблю угроз, руганья матом. И мне по х... (беспардонная натура попыталась провести отчаянный блицкриг, но...) ...по пояс этот ультиматум — с трудом закончил Стас.

Существо громко хохотнуло. Звук был такой, будто кто-то пытался раздувать печь старыми ссохшимися мехами. А затем произошла небольшая перепалка следующего содержания.

— Однако! Право нечего сказать,

Сумел ты рифмою побаловать.

И может при условии другом

Ты смог бы стать моим учеником.

— Спасибо, это я нечайно...

— Как жаль, что ты бракован, ах печально.

— Да что это такое!!! Что за оскорбленья?

— Ну вот, вконец испортил настроенье.

Раз за разом старик прерывал Стаса на полуслове, чтобы замешать его слова со своими в рифму, пока наконец не замолчал. Тишина навалилась на плечи и сдавила горло. Голова Хранителя еще немного приподнялась, уронив еще одну прядь пыли.

— Тебя просил я только рифмовать

Но лишь на две строки ума хватило

Как жаль, недолог век дебила

Тебя сейчас я буду убивать

— Постойте ну хотя б один вопрос... — прохрипел парень.

— В стихах надеюсь? Ни слова прозы более терпеть я не намерен! — подозрительно буркнул Хранитель голосом, походившим на звук раздраженно захлопнутой книги. Для полноты описания стоит добавить, что книга эта должна быть далеко не новой, несколько раз намоченной разными жидкостями, после чего высушенной на батарее для придания страницам должной рельефности.

Вместо ответа, Стас утвердительно закивал и уставился на старика.

Что неподвижно замершая, словно застывшая, фигура собеседника уже ждет и предвкушает стихотворного вопроса, дошло не сразу. Вновь закипела борьба с собственной натурой за каждое слово, которое не хотелось бы тут же запикать или заменить звездочками.

Когда юноша наконец, скрипя шестеренками мозга и пуская пар из ушей, состряпал четверостишие, то ощутил прилив удовлетворения и даже гордость, словно преодолел некий рубеж, препятствие, до селе непокоренную высоту. А потому твердым, уверенным голосом произнес.

— Бракован я, вы как то говорили

Что только половина сути у меня

Хочу, чтобы подробно разъяснили

А то не понял что-то ни х...ммммннннммм...

Лишь в последний момент руки перехватили орган речи, переметнувшийся в стан врага. Однако даже после удачного захвата, чтобы окончательно обуздать взбесившийся язык, пришлось потратить некоторое время на соответствующие усмирительные процедуры...воспитательного характера.

— ...Что значит ваша реплика сия. — наконец закончил парень, заменив последнюю непрошенную строку и виновато улыбнувшись.

Существо чуть склонило голову. Вдруг стало видно, что ушей у него нет. Только полосы толи бинтов, толи ремней, туго опоясавших череп.

— Не густо, по два слова на минуту

Но на безрыбии за рыбу тоже рак

Хоть рифмовал и неспеша и кое как

С тобой, пожалуй, откровенен буду.

Сухой шершавый голос звучал гордо и с явным намерением продемонстрировать, что такое стихотворение в целом и рифма, как таковая.

В последний раз скажу, ты внемли, не спеши —

В твоей груди всего лишь пол души.

Ты тело исковеркал,

Что только лишь обрел.

Пошел путем запретным ты, подобие утратив.

За то теперь сполна пожнешь расплату.

Видал конечно на своем веку

И демонов и монстров душ растленье

Твоей души случилось разделенье

Но как? — Того я не пойму

Но тем серьёзнее твой брак

Могу ответить только так.

Стихотворение получилось так себе. Однако на фоне поделок Стаса, даже похотливое мычание казалось приличным, высокоморальным и глубокомысленным. Не то, что упомянутый шедевр.

— Если я правильно понял... — голос парня дрогнул от волнения и он снова сорвался на скороговорку — Вот это да... Вот это интересно! Еще, еще мне расскажи. Скажи, как такое могло вообще произойти... И вот еще... Скажи, я ... Ммм... Кто же я тогда такой? И ещё... Кто мог это сделать, потому что я...

Парень запнулся и тряхнул головой. Где-то на окраине здравого смысла размахивало красныи флагом осознание, что с крышей явно не все в порядке. Он не знал наверняка, как было раньше, однако понимал, что не так...и не настолько.

-Нет... Нет — повторял он, пытаясь обуздать рассудок — Потому что я точно ничего подобного с собой сотворить не мог. Уж я бы запомнил... Уж..

— Запомнил? Ты? — старик поднялся и выпрямился. Длинное тощее тело с все еще высоко вздернутым факелом напоминало свечу из грязно серого воска. Все стало видно с головы до пят. И вытянутое лицо и худобу и бесконечные ленты с пряжками, покрывавшие все тело. Исключение составляли только часть головы выше лба, рот да глаза. Редкие седые волосы, тонкие сухие губы и серые безжалостные глаза.

Тусклый свет вырвал из мрака очертания сводчатого потолка, что был метрах в шести над головой. Шопот тысячами паучьих лапок заскребся о своды.

— Запомнил? Значит ты запомнил?

Да что вообще ты можешь знать наверняка?

Тебя порвала пополам судьбы рука.

Не знаю, что за инструмент такое мог исполнить,

Но нет доверья памяти твоей

Она еще скудней, чем у девиц

Не сможешь вспомнить даже лиц

Своих родителей, друзей.

Пока блуждает где-то половина

Не быть тебе во век единым.

Ты нынешний — лишь тень тебя былого

А может свет, а может и чего другое...

Хранитель вдруг замолчал. Склонил голову набок. А потом наклонился всем телом, будто тлеющая пизанская башня и нарушая тем самым законы тяготения. Затем он что-то для себя решил и вдруг совершенно холодным голосом произнес.

— Ну что ж прощай. Ни дать, ни взять, приятно было поболтать.

— Но погодите — затараторил Стас — Я не знал...и только что узнал такое.... Такое... Не знаю даже как сказать! Хочу еще, еще познать... Еще...

— И что с того, что ты не знал — равнодушно прошелестел хранитель — Не знал индюк, да в суп попал.

Он примирительно, будто приглашая выпить чашечку кофе, пожал плечами. Даже его суставы не умели хрустеть. Они тихо шелестели, будто ветхие края древнего манускрипта.

— Не будем бередить друг другу души

Прощай, мой гость, Зверь хочет кушать.

Вместо продолжения речи он встряхнул факел и тот разгорелся ярким белым пламенем, освещая огромный сводчатый зал с круглой дырой в потолке. С удивлением парень обнаружил, что это и не факел был вовсе, а продолжение руки со вторым уродливым узловатым локтем и пылающей трехпалой ладонью.

Мурашки пробежали по телу, однако к страху они имели такое же отношение, как пассатижи к процессу проведения вазектомии. То есть могли бы, но это было бы большой ошибкой. Армия мурашек Стаса скорее выскочила поглазеть, чего это такое интересное творится. Кажется можно было даже услышать, их тихое перешептывание.

-Ну что там, что-там? — суетливо пищала одна мурашка.

— Говорят мужик с двумя локтями поджег себе руку — исподволь отвечала другая.

— Да ну. У него огнемет, я точно знаю! — авторитетно заявляла третья.

— Да какой там огнемет. Это яйца саламандры. Точно говорю! — сварливо перебила четвертая.

— В таком случае не саламандры, а саламандра. — лукаво поправила пятая.

Как бы там ни было, но юноша восторженно пялился, на разгорающееся белое пламя, что медленно расползалось языками во все стороны.

А затем Стас увидел его... Зверя. Жуткую тварь с пятью головами, все время таившуюся во тьме позади Хранителя.

Ничего подобного раньше видеть не доводилось. В одном лике угадывались черты рептилий, в другом — нечто волчье и львиное одновременно с оленьими рогами, третья — поблескивала полированным орлиным клювом, четвертая, аморфная, внимательно смотрела бусинами шести глаз на длинных желеобразных ножках, ну а пятая хищно перебирала паучьими жвалами и бородой многочисленных ножек.

Пять шей туго переплетались в единую косу и переходили в пять столь же сильно переплетенных, словно выжатых после стирки, тел. Чудовищную тушу обрамляла бахрома из великого множества всевозможных конечностей. Лапы зверей и рептилий, копыта, щупальца, птичьи когти и хитиновые ножки, предвкушая скорый пир, подрагивали.

Огромная, под самый потолок зверюга восседала на холме позади хранителя и напоминала дракона на сокровищах. Но покоилась не на золоте или камнях, а на горе из книг, нагромождения которых заполняли весь зал.

— Прощай... — расслышал Стас, пред тем, как Зверя крик огромное пространство затопил. Он даже не заметил, как хранитель оказался рядом и в тот же миг вонзил пылающую ладонь в украшенную хохломою грудь

— Мы встретимся еще когда-нибудь... — уверенно произнес шелест древних страниц.

Парень восторженно смотрел прямо в сияющие серые бриллианты глаз. Глаза действительно блестели и сверкали бесчисленными гранями. Это был блеск не тех дешевых побрякушек, что штампуют на ювелирных фабриках. О, нет. В нем была сила и мощь древнего углерода, прошедшего сквозь века закалки немыслимыми температурами и давлением. А еще там была скука и печалью и... и... Что это? На каждой из миллиона миллионов граней были они... Знания??!. Тайны?!

В серых блестящих глазах Стас увидел искры ответов на те вопросы, которые не смог бы даже сформулировать. Ответы, что существуют и не существуют одновременно. Да вся та гора книг, на которой восседало чудовище... Все библиотеки мира уместились бы на одной единственной грани одного бриллианта одного глаза этого существа.

И вдруг ...

Это было как давно ожидаемое бедствие, котрое все равно умудрилось свалиться нежданно-негадано. Это была зима наступившая первого декабря, хотя и деды уже забыли, когда праздновали Новогодье по колено в снегу. Это было извержение вулкана, о котором давно предупреждали...и не только бродячие слепые прорицатели.

Стас поддался интересу. Он захотел узнать все. Он захотел прикоснуться к неведомому.

Скудная выбеленная прядь упала на затянутое ремнями лицо.

"Слияние. Шаг первый. Симбиоз. — слова на непонятном языке, объединенные в непонятный символ Не промелькнули перед глазами, Не зазвенели в воздухе, они даже никогда Не существовали. Просто вдруг их кто-то осознал. Стас их осознал. И старик их осознал, потому что тень удивления мелькнула на его вытянутом лице. А ведь вы себе даже представить не можете, как трудно удивить того, кто все знает...или думает, что знает все.

Ремни шевельнулись.

В следующий миг Свет стремительно превратился в непроглядную тьму, а быть может, просто в глазах потемнело от приступа острой боли, но затем все вокруг вновь засияло. Только теперь источником был Он. Кем бы он ни был, Стасом или тем, другим, Сиитасом, но Он светился изнутри яркими огненными сполохами и фиолетовыми бликами, словно сражающимися под поверхностью тела.

Три пальца, погруженные в грудь, обхватили сердце. Грудь жарко дышала, толи от адреналина, толи от пламени. Все внутри плавилось и таяло, теряя очертания и формируя плотный комок в кулаке существа. И лишь фиолетовые тени, глубокие, как сама пустота, продолжали чувствовать себя совершенно свободно. Пока пламя факела пожирало Стаса, тени медленно оседали слоями на пальцах хранителя...медленно ползли по предплечью...медленно сплетались меж собой и затвердевали, будто остывающая лава... будто расплавленный гранит.

Ремни разъехались. Губы надменно прошелестели:

— Борьба бессмысленна. Обязанность священна

Незыблемо подобий соблюденье.

Завет мой в том, тебе же мой вердикт. Ты не подобен.

И хоть не алчен, не предатель и не злобен.

Ты все ж ошибка, правила едины.

Тебе здесь места нет, как нет кунсткамер, банок с формалином.

Сей мир обязан в идеальном быть порядке,

Ведь он на грани полного упадка.

Стас широко и безумно улыбнулся. Возможно это и не улыбка была вовсе, просто гримаса боли. А затем он подался вперед. Раздался хруст.

— В тебе бесчисленные знанья. Покажи... — требовательно прохрипел искаженный, потрескивающий, будто поленья в камине, голос.

— Ты что творишь, Придурок? Ты не такой... Не можешь даже сметь... И ты бракован... и нет у тебя никакой власти над этим миром. ... Я не позволю!!!

Штукатурка снисходительного высокомерия внезапно облупилась, обнажив младенчески удивленное почти детское лицо. И это — не метафора. Тощий длиннолицый старикашка, прятавшийся под ремнями сменился златовласым курчавым юношей. И хотя ремни никуда не исчезли, но серые древние бриллианты глаз вдруг превратились в два лазурных сапфира, молодых и наивных. А рот, превратившийся из шершавой полоски в пухловатые губы, широко распахнулся.

— Я Страж, Хранитель... Я ... Я Гарвергин!!! Тебе со мной не сладить, сучий сын!!! — истерично вопил помолодевший факелоносец. А Стас лишь улыбался лучезарной, но несколько перекошенной улыбкой.

"Слияние. Шаг второй. Транспозиция" — новое событие, неназванное, незаписанное ни на одной странице реальности, но произошедшее озарило противоборствующие стороны.

И юноше тут же показалось, что он больше не в своем теле, что он вдруг поменялся местами с Гарвергином. Хотя возможно то все были лишь миражи, порожденные агонией. Но он вдруг заговорил стихами.

— Я, видите ли, не подобен. Да мало ли чего.

Еще смотря как рассмотреть сужденье это.

Быть может не такие все на свете.

И может очищать престало их.

Стас не понимал, откуда берутся все те слова, что слетали с Не его губ. Такое впечатление, что они струились из-под земли, проникали в ноги и просто использовали тело в собственных целях. Такое впечатление, что они обладали собственным сознанием. Древним, целеустремленным, неотвратимым.

Губы продолжали шевелиться.

— Ты бесконечности остаток и огарок Бога,

Лишившийся всего, не видящий дороги.

Заброшенного кладбища смотритель,

Надгробий тысячи иссушенный ревнитель.

Как смеешь выносить ты прочим приговор,

Соткавший одиночества шатер.

Ты тщетно поливаешь кровью земли

За то достоин Ты вердикта, ВНЕМЛИ!!!

"Слияние. Шаг третий. Резонанс". — это произошло вновь. То, что никогда не происходило, но должно было произойти. У него давно было имя, просто об этом никто не знал. А теперь оно сорвалось с ветки нереализованных событий и свалилось на предназначенные головы.

Замер Гарвергин. Замер Стас. И лица их приняли одинаково бесстрастное выражение. И находились они одновременно в двух телах и ни в одном из них, а бок о бок где-то между. Там, где рука хранителя касалась груди. Там, где простиралась нейтральная территория.

И слова стали произноситься в унисон одинаковыми голосами, наполненными силой и вибрацией. Только теперь шли они не откуда-то снаружи, а из глубин души. Души единой для двоих. Оттуда, где она сворачивается в точку и дальше, глубже, бесконечно, будто фрактал, не имеющий начала, как и конца.

"Пустыня в каждой из песчинок

И в каждой капле океан воды

Как тьма и свет во век едины,

Так мирозданья нет без пустоты

И сменит Пес свою пещеру

На лязгающий тленом поводок

Покуда поводырь не станет целым

И не откроет око Спящий Бог!!!"

И глас умолк, что не принадлежал ни Стасу и ни Гарвергину. И наступила тишина. Хранитель растерянно хлопал глазами.

— Пустыня в каждой из песчинок. А кто-то ср** на мой ботинок. — продекламировал Стас, тем самым знаменуя и подчеркивая свое возвращение к прежнему состоянию перманентного безумия, осложненного редкой разновидностью синдрома Туретта.

Он взглянул на обалдевшего Гарвергина.

"Неужели есть что-то неведомое, новое и удивительное для этого древнего существа?" — подумал Стас. И от этого осознания величие хранителя несколько померкло в его глазах, позволив принять внезапное и твердое решение. Оно было абсурдным и невозможным априори — одолеть, одержать победу не убивая, подчинить хранителя и все его знания своей воле. Все это сконцентрировалось, сжалось, скипелось в правой ладони, и невероятно потяжелевший кулак ударил противника в грудь.

Касание.

Треск.

Боль в пальцах.

Брызги красного и золотого оросили серые одеяния.

"Слияние. Шаг четвертый. Родство".

Яркие пятна масляных красок послушно легли на невзрачное серое полотнище и Гарвергин вскричал, и забился в конвульсиях, и заскреб по разукрашенной веселыми цветастыми пятнами груди, словно краски въедались в его плоть.

Как ни странно, но они действительно въедались. Нанесенный узор не торопился смазываться и исчезать под конвульсивным напором скребущих движений. Наоборот. Он, словно волшебная печать на контракте, приобретал все более отчетливые очертания, пока не стал похож на золотой перевернутый треугольник с красным кругом, очерченным посреди горизонтальной стороны.

Внезапно громкий хлопок ударил по ушам. Меж борющимися противниками вспыхнуло сияние, а Зверь, державшийся поодаль схватки взрыкнул и жалобно заскулил. Для Стаса мир стал ослепительно белым, затем бездонно черным, а после звенящим и текучим, словно весенний ручей.

И сам он словно лежал на дне ручья, наблюдая сквозь толщу воды картины смутных, обманчивых миражей. Ибо не мог он поверить в видение, где пять голов единого Зверя поочередно склонились над ним в почтительном поклоне. А в следующий миг раскрылись пасти и мир наполнился громогласным ревом.

Тело наполнилось вибрацией, а чудище затряслось и стало буквально рассыпаться на части подобно трухлявому пню под топором дровосека. Только вот вместо щепы с гигантского уродливого тела осыпались комья из мифических зверей всех пород и мастей. Вот один из ломтей искореженной плоти развернулся принимая очертания легендарного единорога, другой — обратился мантикором, третий — вообще стал чем— то невиданным, огромным жуком — рогачом на шести толстых слоновьих ногах и хоботом меж своих устрашающих хитиновых рогов.

Твари падали на ворох книг, корчились недолго и расползались в разные стороны, будто тараканы от внезапно включенного света.

Наконец дождь из фантасмагорических представителей фауны, а местами и флоры, прекратился и Зверь, заметно потерявший вес, начал содрогаться с новой силой. Пять туго скрученных шей пустились в пляс, головы закружились в замысловатом хороводе и то, что мгновение назад было единым, начало разделяться.

Скрученные, изуродованные тела наполнялись жизнью и возвращали былую форму. Искореженный хитин наливался блеском, узловатые лапы с силой сжимали и разжимали затекшие пальцы. А ободранные крылья верно обрастали пером, пока наконец пять величественных существ окончательно не разорвали остатки связывавших уз.

Громко чавкнули обрывки склизкой кожи, падая на ворох книг, щелкнули обломки хитиновой скорлупы, мягко плюхнулись клочья золотой шерсти и совсем неслышно опустились три радужных пера. Опустились на то место, где только что творилось нечто невообразимое но несомненно великое. То, что непременно отразится на этом мире и запомнится надолго.

Последние из существ скрылись в темноте, сопровождаемые скрежетом когтей о камень.

" Гарвергин будет ругаться" — мрачно подумал Стас.

"Слияние. Шаг пятый...." — еще одно событие хотело сорваться с ветки мультивариативности, но донеслось до реальности лишь затухающим отголоском.

И вдруг пропало наважденье, пропала муть той странной пелены, что застилала взгляд и слух. Парень взглянул на Хранителя. Тот выглядел измученным, уставшим, виноватым, но довольным. Так выглядят люди, осознающие, что допустили ошибку...страшную, но, зараза, такую приятную.

Гарвергин устало улыбнулся, закрыл глаза и растворился в воздухе, словно провалившись в сгустившуюся тьму.

Следом задрожал свод пещеры, затрещали ослабленные тысячами подкопов стены, воздух наполнился низким гулом. Пол вздрогнул, подбрасывая песок. Откуда то подул холодный пронизывающий ветер, безжалостно хлеща обнаженное тело. А все то малое, что можно было разглядеть, скрылось за песчаной бурей.

Где-то рядом рухнула огромная глыба и Стаса накрыло волной. Он опрокинулся навзничь, с трудом поднялся и двинулся к месту, где провалился в этот сводчатый зал. В таких условиях на зрение никак нельзя было рассчитывать. Оставалось надеяться на собственные предчувствия.

Парень судорожно шарил руками в мечущемся вокруг песке, пока наконец не нащупал что то твердое. Изувеченный каменный обломок преградил путь. Стас начал карабкаться по нему вверх к потолку, надеясь добраться до ранее примеченного отверстия. Пальцы то и дело соскальзывали, а босые ноги саднило от порезов.

Мощный толчок встряхнул пещеру в очередной раз. На мгновение Стас почувствовал, как тело теряет вес, приподнимается в воздухе, а скала уходит из под пальцев. Словно она решила подшутить и, улучив момент, чуточку сдвинулась. Парень судорожно пытался схватиться за сбежавшую опору, но гравитация вновь поймала его в сети и швырнула вниз. Он больно ударился, отлетел, вновь ударился, упал на спину и кубарем покатился к подножию песчаного холма. Мечущийся песок, и потоки леденящего ветра с благодарностью проглотили подношение.

— Так кто же ты такой? Я имею ввиду, что ты такое?

— Годдисс. В твоем мире меня называли бы богом, божеством, высшим. Это несколько странно, что ты не обратил внимания...и оскорбительно.

Стас ощутил легкую неловкость. Оказывается тут бог, а мы его тапком...какой пассаж...

— Скажи мне, Гарвергин, а неужели все должны пройти одним путем... Ну, родиться куклой и ею остаться, похрустывая шарнирами суставов? — тихо спросил Стас, уводя тему разговора в иное русло.

Он не хотел задаваться вопросом, где он и что происходит. Просто вокруг витали знания. Только протяни руку и получишь ответ на любой вопрос. И это восхитительно.

— Ну зачем же оставаться — удивился Хранитель — В этом мире полно других народов. Эльфы, гномы, даже электронные недолюди, сибероны. Не люблю я их. Слишком мало в них чувств и слишком много текстолита. А еще ума...

— А разве много ума — это плохо? — задумался парень.

— И ум и чувства — страшная сила. Вместе с опытом они порождают мудрость. А порознь творят безрассудные опрометчивые и циничные вещи.

— Да? — протянул Стас — Интересно. Никогда о таком не думал. Но вернемся к моему первому вопросу. Говоришь можно быть не просто куклой?

— Ну да — вздохнул Хранитель — Любой народ готов тебя принять, если докажешь свою преданность и пригодность. Тебе помогут переродиться, совершить новый шаг.

— Так значит эльфы и всякие там гоблины...они значит подобны?

— Да.

— А я значит не подобен?

— Нет.

— А почему? — в этом вопросе было столько наивности, что хватило бы на армию младенцев при чем до самой их старости.

— А ты хоть знаешь, кто ты есть такой, весь хохломистый, расписной? — с интересом спросил Гарвергин.

Парень на мгновение задумался

— Наверное знаю, всегда знал, но никогда не задумывался. Ответ ведь не может существовать без вопроса.

— Не совсем так — вздохнул Гарвергин — Вопрос просто находится в состоянии неопределенности. И существует и не существует, как тот кот из вашего мира.

— Кот Шредингера...

— Да-да, он самый. Так кто же ты?

— Я божик... — гордо ответил Стас — Ну что, теперь и я подобен?

— Нет конечно — безразлично отсек собеседник — Тебе подобных в этом мире нет. Видишь ли, народы здесь тщательно отбирались и взращивались. А ты просто сорняк, подобный лишь сам себе.

— А почему я не могу быть первым, основателем. Может я лучше прочих, хотя не буду утверждать. Может все те, кто подчиняясь чужой воле, идут проторенной дорожкой... может все они, нерешившиеся выбрать особый, собственный путь... может это они бракованы. Может у меня есть то, чего нет у них, искра, цель, желание... — Стас запнулся.

— Может — тихо произнес Гарвергин — Но я давно не решаю столь важные вопросы.

— Мнда, ты просто решаешь кому жить, а кому умирать — с укором произнес парень.

— А лезвию клинка всегда проще, чем руке, что его сжимает...

Глава 6. Сталкер меча и магии.

//Жители Гротескума и вольный народ джелмов внемлите. Пространство этого мира вновь нарушено. Смута сплелась и обрела форму. Смута набирает силу. Смута таит опасность. А победа над ней сулит могущество и славу. Спешите в окрестности Северного Куклограда. Доберитесь до сердца Смуты, добудьте ценные трофеи и Двенадцать спящих одарят почестями и щедрым вознаграждением. //

Провибрировал звенящим голосом белый кристалл в сфере из золотых дуг. Он свободно парил над плечом длинной фигуры в камуфляжном плаще. Плащ облепили, будто гнезда ласточек, всевозможные карманы, ячейки и ремешками. Непромокаемые свободные штаны той же расцветки в области бедер туго перетягивали ремни, а края штанин терялись в тяжелых армейских ботинках.

В каждом из карманов, петелек или ремешков можно было отыскать амулет, эликсир или магическое устройство подобное информационному кристаллу, парившему над плечом.

Голову, будто мирно дремлющий, но очень сердитый пес, оберегал капюшон. Работу свою он знал на отлично, а потому разглядеть, что же творилось в его темных владениях не удалось бы даже с прожектором в руках. Однако оттуда, из темного пятна, на грудь свисала лупоглазая грушевидная морда с гофрированным хоботом и стальным увесистым рылом на конце.

Вообще-то, твари с подобной физиономией, будь она хоть трижды добрая, семи пядей во лбу и умела ловить мышей, в любом приличном поселении не светило бы ничего хорошего, кроме почетного звания "чупакабра", угощения из вил с факелами и солидного плевка на посмертное пепелище. К счастью, то, что болталось на груди незнакомца, было всего лишь противогазом.

Некто встал с травяной кочки и затоптал костер. Сочная четрепелка, местный аналог перепелки, но с куда более мясистыми крыльями в количестве четырех штук так и не дожарилась. Пришлось оставить на импровизированном вертеле из веточек. Места в рюкзаке не так уж много, а поход в недра аномалии всегда может обернуться трофеями и не факт, что маленькими.

Аномалия. Не Смута, как ее зовут Двенадцать спящих. Смута всего лишь обозначение хаотической непредсказуемости, царящей внутри аномалии. И уж тем более не Магическая буря, как привыкли называть это явление северяне. Только аномалия. То, что не нормально, не типично для конкретных законов конкретного мироздания. Правда завидное постоянство, с коим эти явления возникают, недвусмысленно пытается намекнуть, что возможно оно, явление, само по себе является законом. А следовательно, вполне нормально и даже обыденно. Ведь посудите сами, если бы с самого рождения вы каждую пятницу наслаждались бы дождем из вареных сосисок, то это считалось бы вполне заурядным метеорологическим поведением природы.

Себя же Некто считал ни кем иным, как сталкером и абсолютно обоснованно утверждал, что данное обстоятельство не требует дополнительных пояснений.

Он выдернул из земли прутик с светящимися белыми листочками, росток Перводрева, и ландшафт тут же принялся переваривать следы пребывания. Мгновенно остыл и зарос костер, рассосалась травяная кочка. Очень полезный аксессуар, этот волшебный росток: позволяет в дикой местности производить манипуляции с ландшафтом и ставить лагеря, не рискуя потерять дорогое снаряжение. Полезен и на рейдах. Если монстров много и собирать трофеи некогда. Воткнул росток и на некотором расстоянии агрессивная окружающая среда перестанет быть такой уж агрессивной. Правда и перегибать палку (ха-ха) не стоит. Чем дольше росток сдерживает силы природы, тем яростнее потом отдача. Ходят слухи, что незадачливых путешественников, злоупотребивших магией Перводрева, мгновенно расщепляло возвратным разложением.

Сам Некто никогда такого не видел, а испытывать на собственном опыте не стремился. Ему нравился новый мир волшебства и аномалий. Ему нравилась новая жизнь исследователя опасных и древних мест, сулящих невиданную добычу. Ему нравился Гротескум.

Он отверг прошлое имя. Что оно могло значить в новой инкарнации? Отверг свое тело, слабое и уязвимое. Что оно могло дать кроме боли? Отверг человечество, коварное и изворотливое. Что оно могло дать кроме лжи?

Теперь его зовут М'датт, младший сын Ковена Клинка. И находится он далеко от родных земель жаркого южного полушария.

Хотя и на свой народ и на ковен Дат плюнул почти сразу после обряда Второго рождения, однако изгнанным он не стал. Для этого надо было сильно постараться, а родной дом всегда может стать тем единственным местом, где примут в тяжкую минуту.

Поэтому Зов крови оставался той тоненькой ниточкой, что связывала Дата с его народом. Правда, обрети данная ниточка физическое воплощение, ею не составило бы труда рассечь гору на мелкие ломтики, будто свежую булочку. Настолько могущественной и непререкаемой силой обладала способность каждого Прародителя, каждого из Двенадцати спящих.

Это право патрона, что подарил новую жизнь и обязанность просителя, что этой жизни возжелал. А потому, когда первая после богини, прародительница, Милла Яро, лично призвала свое дитя на аудиенцию в Замок Черного Солнца, шансов ее избежать не было. Как и обременительного задания: рыскать вокруг скучного Северного Куклограда в поисках "странностей".

Вот уж действительно: более размытую формулировку попробуй еще придумать. Почему бы тогда не процедить весь Оборотный океан через мелкое ситечко — обязательно найдется что-нибудь интересное. Например мифическое чудовище Квакен, питающееся в основном перелетными утками, голос которых весьма удачно имитирует. Ну а корабли оно топит приблизительно по той же причине, по которой кошка играет с мышкой.

Но вернемся к Дату. Его странное задание, выглядело еще странней в условиях немыслимой спешки, в которой проходила подготовка к операции. Его выдернули Призывом Прародителя из сердца Лазурной петли, аномалии, где отказывают почти все средства перемещения и ментальной связи. Но для способности одной из двенадцати помазанников, одной из Двенадцати спящих, одной из фаворитов Верхнего круга Сонма Годдиссов нет ничего невозможного — с того света достанут.

А уж из Лазурной петли, жалкого пространственно-временного смещения, где гротескианский поток времени вспухает пузырем и образует зону турбулентности? Из Петли, что пропускает через себя настолько быстро, что успеваешь увидеть собственную спину за мгновение до входа? Пффф... Да запросто!

И вот он здесь, на склоне пологого холма, одного из тех, что обступили Северный Куклоград, будто голодные поросята ведро с помоями.

Отсюда город казался оазисом в изумрудной пустыне. Точнее самым крупным из мелких островков деревьев, цивилизации и вообще чего-либо, отличного от изумрудно стелющегося разнотравья. Город располагался в ложбине меж пяти холмов, лениво вползая на склоны каждого из них. Там, где он натыкался на Глашатый Холм, самый крутой, но далеко не самый высокий, дома и постройки топорщились, будто гребни на спине дракона. А на Фабричный Холм, самый высокий, город почему-то побоялся ступить. Лишь опасливо закинул несколько рыжими трубами несколько своих щупалец.

Привал Дата расположился на Привратном Холме, самом обширном в поперечнике, но самом низком из всех собратьев. Привратным он звался потому, что все три дороги, ведшие в Куклоград, огибали прочие холмы и сходились здесь, на относительно равнинной местности, севернее самого города.

Сталкер посмотрел себе под ноги. Остов четрепелки в последний раз сверкнул белизной и рассыпался в прах.

Немного надавив на сжимаемый в руке прутик Перводрева, Дат уменьшил его до размера зубочистки и сунул в нагрудный карман.

"Отличная способность это "Сжатие" — подумал он — "Сколько всего полезного можно иметь в небольшой сумке. Ну а в походном мешке..."

А ведь еще есть свое личное, неприкосновенное пространство, Складка. Нечто вроде личного кармана в ткани пространства. Правда очень ограниченного по вместимости, однако более надежного, нежели любой сейф, сундук или банк. А все благодаря особой структуре, особой морщинистости и густоте здешней реальности.

Он улыбнулся сам себе, вновь утверждаясь в правильности выбора, что сделал много лет тому назад. Бескрайнее травяное море Холмин одобрительно зашелестело. Края плотного плаща хлестнули по голени, но так и не смогли вывести Дата из состояния легкой задумчивости.

Что мог предложить Тот мир человеку без будущего. Его будущее давно кончилось, иссякло, переродилось в воспоминания. Его будущее уже почти полностью свершилось. Ведь оно, Будущее — удел молодых. А старикам остается лишь рассматривать фотоальбомы прошлого.

Однако, волею судьбы, перед Датом предстал выбор. И на другой чаше весов оказался удивительный мир Гротескума, который позволял своим обитателям если не все, то очень многое. Что ж тут оставалось выбирать?

Странным движением, будто подтягивая обвисшую кожу, Дат надел противогаз. Затем ловко подхватил рюкзак, закинул на плечо и рысью двинулся вокруг Северного Куклограда — встречаться с толпами джелмов ему не очень хотелось.

Джелмы ведь по сути все те же люди. А в людях слишком много человеческого, слишком много себя. И любят они только себя. Точнее свою бесценную призму мировоззрения, сквозь которую и пытаются любить мир таким, каким видят, а не таким, какой он есть.

Джелмами тут звались те, кто по своей воле или в силу непригодности так и остались пластиковыми болванками с временной душой. Гости, приходящие и уходящие. И если первое время было забавно наблюдать восхищенные взгляды новичков, презрительные более опытных, то теперь повышенное внимание лишь раздражало сталкера.

Дат бежал легкой рысцой, практически не выдыхаясь. Он тихим ветерком проносился над высокой травой, нежно огибал полевые цветы и лишь изредка сбивал невесомую шапку пожилого Поддуванчика. Тренированная выносливость давно перевалила за три сотни единиц и гарантировала, что в ближайшем будущем выдохнуться не суждено. Эту информацию любой опытный гротескианец легко мог получить из инфокристалла, духа, фамильяра и прочих источников, коих было превеликое множество. Сибероны, например, пользовались продвинутыми нейронными и голографическими интерфейсами, а гоблины и гномы их механическими аналогами.

Правда кристаллы могли дать информацию не всегда и не обо всем. Например сильное поле неопределенности может затуманить суть вещей.

Подул ветер, принося далекие звуки городской суматохи, и травяное море недовольно колыхнулось изумрудными волнами, будто бы осуждая их неблагозвучность. Он прислушался к ощущениям. Бег совершенно не выматывал. Можно сказать, отдыхал прямо на бегу. Ну какое от бега удовольствие, если не испытываешь пресловутый "кайф бегуна"? Он немного ускорился.

Двигался легко и стремительно, играючи а потому внезапное появления на южных задворках Северного Куклограда внушительной толпы стало неприятным сюрпризом. Кто-то умудрился сориентироваться столь же быстро. Кто-то сумел организовать группу, насколько это слово подходит для амёбообразного построения.

"Может дело не в аномалии" — подумал Дат, однако в следующий миг хилый росток надежды съежился и усох под немилостивым леденящим дуновением действительности. Трайд Стиджиец. Он заметил Трайда Стиджийца. Он хотел было упасть в высокую траву, но...

Ранняя квантовая механика утверждала, что состояние вещества изменяется с нейтрального, неопределенного на положительное, отрицательное или любое другое, отличное от неопределенного, лишь в момент наблюдения. Таким образом, именно наблюдатель и факт наблюдения являются одной из основополагающих сил реальности.

Однако чуть позже исследователи пришли к выводу, что данная модель является неполной. А точнее половинчатой.

Все дело в том, что в момент наблюдения за неким явлением, а с любым веществом постоянно происходят эти самые явления, наблюдатель сам становится объектом наблюдения. Это как отдача, как эхо, распространяющееся по вселенной, как отражение в зеркале. Ты следишь за движением частиц, а в тоже самое время сотни таких же элементарных проказников вовсю резвятся в каждой клеточке твоего тела.

Если бы за самим наблюдателем никто не наблюдал, то он постоянно пребывал бы в состоянии той самой неопределенности. Был бы котом в запертой черной коробке, правда с возможностью подглядывать. А ведь возможно даже бог мира Земли является неким существом, находящимся в вечном состоянии неопределенности. Возможно он только и дожидается, когда кто-нибудь станет наблюдателем для него.

А еще возможно, что вовремя глубоко сна, когда человек физически ничего наблюдать не в состоянии, то он и не существует вовсе. А еще возможно, что он, точнее его сознание, приобретает качество неопределенности, а потому становится подобным богу.

Как бы там ни было, однако тот факт, что Дат наблюдал персонального соперника и лучшего врага, Трайда, сработал точнехонько в рамках квантовой теории Зеркального наблюдения. Наблюдаемый тоже стал наблюдателем. Взгляд стиджийца, как намагниченный прилип к фигуре сталкера, а подбородок легким движением отдал приказ на смену курса.

Толпа немного изменила вектор движения и пошла наперехват.

"Вот черт" — подумал Дат. Теперь спокойно проникнуть внутрь аномалии ему не дадут. По крайней мере так просто, как планировалось. Тратить же драгоценные ресурсы на гонку попросту может быть фатальной ошибкой. Всегда может статься, что для выживания не хватит одного единственного патрона, одной единственной целительной склянки, оного единственного процента удачи.

— Кто такой? Назовись! — борзо выкрикнул один из мчащихся наперерез "породистых" джелмов. "Породистые" — крепкий костяк и будущее Гротескума. Следующее пополнение Двенадцати Подобных народов. Умеющие подчиняться, но не прочь и покомандовать. Стремящиеся развиваться, но не запретными путями. Жаждущие быть первыми, но не ценою жизней всех прочих. "Породистый" джелм — это в меру человек.

Один из троицы нырнул в высокую траву, накладывая стрелу на лук. Другой занял позицию, чтобы солнце светило в спину и слепило врага. А третий с шелестом вынул из ножен весьма приличный клинок явно выкованный в высоких кронах Альма-Эльи, столицы эльфов.

Сталкер остановился. Белое солнце упиралось в макушку вопрошавшего и яркими бельмами горело в стеклянных глазах противогаза.

— А по какому праву ты задаешь мне подобные вопросы? — пробубнил гофрированный хобот.

— У меня приказ проверять личность всех, кто движется в сторону Кукольной фабрики. — ничуть не стушевавшись ответил "породистый" — Может все-таки назовешься? А то у нашего снайпера рука может устать.

Наглость. Дат не терпел наглости, особенно от зарвавшихся выскачек. В бытность свою человеком, особенно ближе к старости у него никогда не возникало подобных проблем. И едкая ремарка, остроумная колкость или ехидное замечание почти всегда усмиряли наглеца без радикальных мер.

Однако кровь его народа. Кровь того, кем он стал, не терпела подобного обращения. Она вскипала высокомерным праведным гневом благороднейшего аристократа. Она наполнялась паучьим ядом. Она жаждала сатисфакции.

Сталкер взорвался облаком черной пыли и тут же, оказался за спиной наглеца, вынырнув из ниоткуда в клубах дыма. Изогнутый короткий клинок в темных "бензиновых" разводах загнал адамово яблоко джелма под самый подбородок.

Хлоп.

Дзынь.

Стрела картинно кувыркаясь взмыла вертикально вверх, отраженная выверенным взмахом второго клинка.

— Нахвалк алзорек, М'датт — не разжимая черные зубы, прошипел Трайд.

Его пестрое войско медленно обволакивало сталкера со всех сторон.

— И тебе навеки затеряться в небытии. — бесстрастно ответил М'датт, резким движением откинул капюшон и стянул противогаз.

Отраженный клинком зайчик скользнул по черной коже, подчеркнул прямой острый нос и нырнул в заросли коротких белых волос. А из под изящных, высокомерно приподнятых бровей хищно смотрели алые глаза народа дроу.

Глава 7. Свежий воздух

Свежий воздух, гонимый легчайшим ветерком нещадно ударил в нос, подействовав при том не хуже нашатыря. Голова загудела и закружилась, чтобы в следующий миг сознание обрело разительную ясность, прям до боли. Так передозировка превращает обычные витаминки в смертельную опасность. Особенно если этих витаминок целый ящик и они падают вам на голову.

Отовсюду на странного гостя смотрели далекие и близкие, высокие и низкие, пологие и вздыбившиеся неестественно остро, холмы. Безмятежность витала в них, как аромат ладана в церкви, как запах свежей выпечки в булочной и как.... любое другое обонятельное присутствие, соответствующее обстановке.

Общее одеяло свежих лугов укрывало их все с одинаковой заботой и любовью. И лишь кое-где оно пестрило рваными да залатанными местами. Растрепанной темной ватой топорщились пучки низкой растительности и приземистые постройки небольших поселений, обнесенных плетеной изгородью. Редкими заплатами лежали прямоугольники полей, засаженных кукурузой, пшеницей и прочим съедобным растением. Впрочем встречались и весьма необычного вида "фазенды". Как например делянка, усаженная чем-то вроде лениво колышущихся гусениц. Только гусеницы обычно не пускают дым и не раскачиваются, вытянувшись вертикально, как водоросли.

Холмы вздымались, как грудь титана. Холмы перетекали, как густое варенье из ярких изумрудов. Холмы возлежали на линии горизонта, хвастаясь пышностью и изяществом изгибов.

В пронзительно голубом небе с небольшими стадами взбитых облачков парило лесковое, но почему-то абсолютно белое солнце. Что-то темными крылатыми силуэтами почти неподвижно зависло на потоках теплого воздуха. Что-то походило на птиц. Только птицы обычно не гавкают и не плетут прям в полете маленькие корзинки.

Зеленые пушистые спины бугров, сколь хватало глаз, загромождали линию горизонта, однако даже отсюда был виден отблеск высокого серебряного шпиля, пронзавшего небеса далеко за небосклоном.

Сама же точка обзора расположилась как нельзя лучше. На макушке самого высокого из окрестных холмов. Самого широкого в пояснице и самого величественного. Подчеркивала это самое величество Кукольная фабрика, скалившаяся в небо длинными тонкими трубами, как вычурная корона в стиле стим-панк.

Трехэтажное здание курило белый дым, что тот час превращался в облако и начинал медленное восхождение к своим собратьям. Порядка двухсот метров наружной стены украшали разномастные окна, большинство из которых некто замазал грязно-серой краской. А первый этаж испещряли два десятка одинаковых дубовых дверей. Точнее два десятка минус одна дверь. Пространство меж ними кишело манекенами, увешанными предметами одежды.

Стоит также отметить, что здание заметно потрепалась, преодолевая субстанцию, именуемую время. Порою могло даже показаться, что здание двигалось не вместе с потоком упомянутого времени, а против оного, царапаясь о шероховатости, выпуклости и углы. Что впрочем совершенно не мешало выглядеть опрятно. Так выглядят опрятные милые и виртуозно педантичные старушки с их чистенькими древними платьицами и почти монолитным клубком волос...естественно на голове.

А еще были трубы. Толстые и ржавые, они, будто мясистые стебли, выныривали из стен второго этажа, описывая дугу льнули к земле и тянулись вниз со склонов, постепенно зарываясь в почву. Редкие гейзеры пара методично сопели из слабых стыков и крошечных прорех.

Некоторые из полуприкопаных магистралей тянулись к широкому, расползшемуся во все стороны Северному куклограду, что пытался вскарабкаться абсолютно на любую досягаемую возвышенность, как старый подслеповатый, но плодовитый пес.

Отсюда открывался отличный вид и на центральную площадь с большим фонтаном и на украшавшие его исполинские скульптуры. Была прекрасно видна единственная двухэтажная постройка напротив фонтана, вероятно здание Ратуши или Мэрии или Главный вигвам, в зависимости от того, как принято здесь величать дом самого уважаемого в данный момент времени человека. Однако внешне строение походило не то на особняк, не то на аристократическое гнездо. Особенно, если учесть, что обитающие в Гротескуме птицы-аристократы действительно строят гнезда с маленькими башенками из веточек и обязательным атрибутом в виде украденных у зеваки часов.

Серыми змеями по Куклограду вились широкие проспекты и темными червячками — узенькие улочки, мощеные камнем. Под теплым солнцем прогревались разноцветные (а точнее всех оттенков желтого и красного) черепичные крыши. Кое-где между проклевывались кроны одиноко растущих деревьев и целых садов, А в одном месте кровля дома покоилась прямо на ветвях мертвого древесного исполина, сильно обогнавшего ростом соседей.

Что же до Стаса, то сейчас ему было не до красот. Он тяжело дышал, собирая воедино обрывки мыслей и памяти о том, каким чудом смог выбраться из песчаной утробы подземного зала.

Он припомнил, как катился, стукнулся головой о камень, ненадолго отключился. Припомнил странный и сумбурный сон, где они с Гарвергином мирно беседовали. Приятный сон. Но слишком уж нереальный. Наверное полуобморочный бред.

А потом было пробуждение и второй раунд сражения с бесплотной песчаной бурей. Мимолетное неправильное решение исткать один из тоннеле, оставленных монстрами обошлось яростными порывами ветра в лицо и полным ртом песка. Ап потом снова вверх... Все время вверх. Сначала по острым лезвиям битого камня. Далее по скользким выступам круглого стального колодца, изъеденного ржавчиной. Тычки в спину от преследовавшего по пятам ветра. Все ускоряясь и ускоряясь на восходящем потоке. Короткий полет. Неприятный удар. И вот теперь Стас стоял лицом к фабрике. Согнувшись, опершись о колени, он тяжело дышал.

Столб песка бил в небо сквозь разорванную крышу кукольной фабрики. Вокруг валялись обломки камня, деревянных балок и черепицы. Прямо на глазах сквозь них прорастала молодая трава, укутывал мох и, в конце концов, мусор истлевал, рассыпался в мелкую крошку, сливаясь с пейзажем.

Стас нахмурился. Похоже так всегда бывает, когда нечто щекочет его интерес.

— Как интересно... Как быстро... А с живыми существами происходит тоже самое? — подумал он.

В ответ на непроизнесенный вопрос из травы выпрыгнул кузнечик. Точнее нечто похожее. Ну, по крайней мере кузнечики не имеют обыкновения взмывать вверх на добрых три метра и, выполнив сложный акробатический этюд, щучкой нырять обратно. Что-то вроде ящерицы прошуршало вслед за ним. Ну по крайней мере ящерицы не имеют обыкновения вытягивать длинную тонкую шею над зарослями и внимательно, будто судья, следить за техникой исполнения фигур акробатического пилотажа. Тогда Стас еще не знал, но эти странные обитатели Гротескума звались Прыгунец нервный и Глядуха обыкновенная, что впрочем не имеет для повествования ровным счетом никакого значения.

— Хм, интересно... — констатировал он.

"Гомеостаз. Амортизация. Регенерация...." При виде зрелища убирающих беспорядок сил природы, разные вычурные слова крутились в мыслях, но ни одно не решалось сделать шаг вперед и выкрикнуть "я".

Внезапно он встрепенулся, хлопнул себя по лбу и рванул внутрь сквозь покосившиеся деревянные двери. Вернее то, что от них осталось. Одна створка висела на единственной уцелевшей петле и едва не свалилась на Стаса, прежде чем тот скрылся внутри.

На обратном пути она-таки огрела парня, но тот, резко дернув плечом, скинул настырную деревяшку. В руках он сжимал чудом сохранившиеся фрагменты Зверя: клок золотистой шерсти, большая, но легкая хитиновая пластина и одно из трех радужных перьев. Последнее правда сильно истрепалось и теперь походило на трофей, в ожесточенной борьбе выдранный у петуха. Но кто же смотрит под хвост дареному коню?

— Ин те рес но — бормотал парень перебирая скарб. Может из этого получится Белье невидимости, настойка от насморка ну или мазь для других, пикантных надобностей, на далекое будущее?

Стас улыбнулся сам себе и вдруг озадачился. Так выглядит человек, который нашел бриллиант и теперь понятия не имеет, что с ним делать. Но тот теоретический человек, почти наверняка знает, куда добро можно спрятать. В данном же случае эта нехитрая дилемма осложнялась отсутствием укромных мест, если не считать ряд анатомических отверстий, не совсем подходящих по ....хм-хм...очевидным причинам.

Вдруг дверь соседнего цеха скрипнула и распахнулась. Оттуда с воплями "яхууу!" выскочил голый низкорослый крепыш с рыжими волосами и карими глазами. Чуть вздернутый нос и густые брови так и ходили ходуном от обилия мимики. Однако нос... Эта часть тела так и напрашивалась на описания, вроде резной, фигурный, рельефный. Это был не просто обонятельный орган, но скорее Мекка для практикующего травматолога и еще лору останется до конца своих дней расследовать, каким образом это детище стальной трубы, дубины и пассатижей функционирует. Но самое удивительное, что сквозь него свободно проходили вполне мелодичные звуки голоса.

— Здарова братуха! — произнес нос, а его хозяин замахал рукой Стасу.

Непосредственность парня настораживала, поскольку Гарвергин недвусмысленно и с применением грубой силы дал понять, что особям с вызывающей хохломистостью на теле здесь не обрадуются.

Вместо ответа он взглянул на себя и обомлел. Под слоями пыли и грязи обнаружилось обычное пластиковое тело с едва заметными намеками, что некогда оно носило яркие узоры.

Глава 8. Везде Серега.

Дзынь. Звяк.

Цепи играли звеньями. Цепи жили. Цепи веселились.

— Где я? Где Дивайн? Кто ты? Хааааах...

Артем припадочно вздрагивал. Ужас стал его непрекращающейся действительностью. Не то, чтобы с телом постоянно происходили невероятно жуткие вещи, вроде пауков, клоунов или прочих фобий. О, нет. Ужас не нужно непрерывно стимулировать. Достаточно посадить его зернышко и состояние ужаса будет длиться еще очень долго после непосредственного воздействия. Временной отрезок конечно субъективен, однако он никогда не равен нулю. Остается лишь поддерживать ужас, подбрасывать солому в затухающий костер. Поливать посаженное семя.

И Алый Бархат умел это делать. Особенно когда усталость брала свое. Когда тело предательски отключалось от голода или усталости. Когда Артем проваливался в забытье. Именно в те моменты под кожей начиналось повсеместное копошение или в глаза вдруг впивались раскаленные иглы.

Сейчас зрение медленно возвращалось. Само собой. По капле. Будто кто-то с той стороны неспешно оттирал замазанное грязью окно.

Значит это все-таки Гротескум. Вряд ли на Земле глазные яблоки умеют сами сбой отрастать. На такое даже наниты не способны. Значит это все-таки земля обетованная. Значит он сумел спастись.

"Спастись". Эта простая и лаконичная мысль была куда многограннее некоторых философских трактатов. В одном слове с неопределенным знаком препинания на конце заключался весь набор вероятностных линий, частично обретших воплощение на ткани времени, а частично жаждущих такового. Возможные, не свершённые события постоянно толкаются боками в попытках пролезть в реальность и сбыться, обрести плоть.

Спастись. Точка. Пожалуй да. Здесь должна быть точка или знак плюс. Артем спасся из-под гильотины земной реальности. Он сбежал от костлявой старухи с ее треклятой вездесущей косой. Подумать только, он обвел вокруг пальца саму СМЕРТЬ!

Хохот булькотал в обожженных какой-то ядовитой гадостью легких и вдруг оборвался. Закатившиеся вверх, судорожно вращающиеся глаза вдруг замерли. Радостно звенящие цепи замолчали.

— Дзынь? — спросили они.

" Но с другой стороны..." — подумал Артем.

— Звяк? — переспросили цепи.

"Спастись? Может все-таки вопросительный знак?" Разве кто-нибудь, когда-нибудь смог сказать, что он спасся, выпрыгнув из горящего самолета, не обзаведясь такой деталью, как парашют? Или кто-нибудь сумел похвастаться, что спасся от роя шершней, нырнув в серную кислоту или свалившись в жерло вулкана?

— Дзыыынь — запротестовали цепи, которым подобные рассуждения казались непонятными и кране излишними. На жизнь надо смотреть проще. Пока у тебя кто-то есть, пока ты с кем-то связан, пока на тебе кто-то висит — ты нужен, ты живешь.

"Спастись..." Нет. Пожалуй для сложившейся ситуации нет такого знака препинания, сумевшего бы выразить приблизительно следующее: Конечно да, но нет. Поэтому Артем поставил в конце многогранной мысли троеточие. Хотя если рассматривать это событие не в целом, а по кусочкам, то сначала можно твердо сказать да и поставить точку, а потом уже поставить знак вопроса и троеточие.

В конце концов он еще жив... Хотя на Земле он тоже ЕЩЕ был бы жив, не свяжись с Дивайном. И не понятно, где он протянул бы дольше. Там на больничной койке. Или здесь на цепях. Но там помирать было бы куда комфортабельней.

— Зввяк — обиженно возразили цепи.

Жар невидимого пламени охватил ступни и лизнул бедра.

Грудь Артема рефлекторно наполнилась воздухом, но отчаянный крик боли был задавлен в зародыше. Заботливая лапа, как всегда сдавила горло.

— Ээээ? Я говорю здорова братка? — в который раз сказал нос и заставил свой человекообразный придаток помахать рукой — Ты меня слышишь вообще? Скорую вызвать?

— Чего? — обалдел Стас — Какую скорую? Сейчас вроде цепи звенели. Не слышал?

Он быстро вращал головой, будто рассчитывая превратит уши в лопасти и взмыть к небесам.

— Да какие цепи? — удивился носатый — В голове у тебя все цепи перего...

Нос замолк, затем принюхался, затем указал глазам направление. Те послушно уставились поверх стасового плеча.

В от же миг из-за здания грациозно выскочила хрупкая куколка в шелковом платьице. На точеных ножках и осиной талии она каким-то чудом транспортировала две невероятно пышные формы. Судя по всему данные округлости наполнял гелий, иначе именно они топали бы по дороге, а ногам ничего не осталось бы, кроме как болтаться в воздухе.

Носатый надулся, как павлин, уверенно отстранил Стаса и, сделав несколько шагов навстречу незнакомке во всю глотку заорал "Привет красавица!!!".

Почему он не продолжил изречение фразой "а вашей маме зять не нужен?" остается загадкой. Вероятно просто не знал, что у данной фразы имеется всем известное продолжение. Иначе ничто во вселенной не остановило бы этот язык, подключенный лишь к парным сферическим органам: глазным яблокам и еще тем... другим. Короче смущение у этого существа отсутствовало напрочь, а может подавлялось гормонально.

"Красавица" пристальным взглядом хозяйки, выбирающей на рынке баклажан повкуснее, осмотрела "прилавок". Оценив небогатый, но внушительный ассортимент, она сохраняя видимое безразличие хмыкнула, покраснела и продолжила свое нарушающее законы анатомии шествие.

— Она — моя. — безапелляционно заявил нос.

— А ты че такой грязный, как дела вообще. — продолжил его обладатель, натягивая джинсы и подпрыгивая на месте, чтоб те лучше сели.

Он не столько спрашивал, сколько констатировал факт начала беседы. При чем данное обстоятельство являлось скорее вердиктом, засиленным высшей инстанцией, и обжалованию не подлежало. В том числе и по причине глухонемого или мёртвого состояния собеседника.

Вообще-то Такие ребята, как Серега, часто становятся душей компании. Всегда полные энергии, в курсе всех событий, выше всех прыгают и дальше всех кидают. И все это происходит несознательно на гормональных импульсах спинного мозга. Люди жизни, люди радости, люди солнца, костра и шашлыков.

Но в данный момент организм переживал острый криз, спровоцированный отслеживанием траектории движения двух внушительных округлостей.

— А ты наверное и на гитаре играешь? — как бы в унисон собственным мыслям сказал Стас.

— А то! — обрадовался Серега, не замечая легкого сарказма — Соседи вешаются! — гордо изрек он.

Нос, будто компас, непрерывно указывал в сторону удаляющейся девушки, пока его придаток натянул футболку с желтым радостным смайликом коричневую кожаную куртку с черными полосками на рукавах и решительно подошел.

— Серега! — протянул он крепкую ладонь.

— Стас. Раньше был... кажется... В общем теперь вот: Сиитас — парень пожал протянутую руку — А тебя как теперь звать?

— Серега — расплылся в улыбке тот — Я везде и для всех Серега. Слушай, а ты и дальше так будешь шляться...? Ну...в свободной форме одежды. Точнее без нее. Это пед...кх... меньшинства всякие по улицам срамом размахивают. Эээ...Надеюсь ты не из этих... чересчур активных?

Нос вдруг прекратил изображать компас и посоветовал придатку одернуть руку. Придаток чуть попятился.

— Да я вообще не из каких. Ни из активных, ни из пассивных. Кажется. Почти уверен.

— Сочувствую, мужик — явно поняв что-то совсем уж свое скорбно сказал носатый.

— Да я не в том смысле! — взмолился Стас — Короче я нормальный. Понял?

— Канеш поял. — криво ухмыльнувшись, каверкнул он. Ты, не подумай чего. Я не против всяких там личных странностей. Вот приятель мой очень любит сливы с кетчупом жрать. Гадость какая! Но он же не собирает парады таких же гастрономических неформалов и других не агитирует.

— Примерчик конечно так себе — протянул Стас, разглядывая ряды манекенов с одеждой, что выстроились вдоль стены. Куртки, юбки, брюки и топы. Туфли на шпильке, кроссовки, сланцы и прочее, прочее, прочее. Огромный выбор одежды на всякий вкус и цвет. Бери — не хочу.

Стас на мгновение задержал взгляд на весьма примечательном аксессуаре белья, как из под алой материи на тонкой ниточке выпало нечто навроде ценника.

Трусы семейные "Алый Палыч". Защита -1 ранг, Внешний вид -1 ранг.

— Лучше не стоит — и тут всунул свой нос новый знакомец — Неудобные до одури. Фэ!

Он энергично тряхнул головой и тут же вернулся к прежней теме.

— Конечно примерчик и не очень. Но уж коль на то пошло, нормальным тоже надо парадами ходить, молодежь привлекать... к этому, к правому делу.

Он громко расхохотался собственной шутке. Считается, что смеяться над собственным остроумием признак небольшого интеллекта, но заразительный хохот — самая действенная приправа даже для простенького юмора. И Стас поневоле расплылся в улыбке.

— Короче конкуренция, борьба за потребителя, рыночные отношения. Так получается? — продолжал Сергей — Как по мне, то все это... Ммм... Баловство... должно сопровождаться предупредительными надписями, как табак и алкоголь. Ну, чтоб все понимали: от этого дела бывает такое и такое — рыжий ярко жестикулировал, описывая недвусмысленные знаки вокруг задницы — А вот детей не бывает. А они между прочим — цветы.

— А предупредительные надписи где предлагаешь размещать? Ориентация это тебе не пачка сигарет. На нее наклейку не пришпилишь.

— А мне почем знать? — легко отмахнулся Серега — Пусть хоть на задницу наклейку лепят. Или на их транспаранты зазывные приписывать нечто вроде "Это дело сильно перехваливают, спросите у любого проктолога". Во!

Он назидательно поднял указательный палец, хлопнул Стаса по плечу и практически без паузы выпалил — Ну бывай, братуха, приятно было поболтать. Увидимся, если что, заходи. Ты знаешь, как меня найти... И прикрыться не забуууууудь...

Последние слова он уже кричал издалека, шустро уносясь вниз по пологому травянистому склону холма. Туда, где широко раскинулся шумный город Северный Куклоград.

"С этими болтунами вечно так. Вот идешь к нему с вопросом жизни и смерти. А он тебе своей картошкой всю голову засерит, а потом еще заявит, что некогда ему с языкатыми всякими лясы точить" — думал Стас.

То размышляя о своем, то наблюдая марафонский гармоноутверждающий забег нового знакомого, парень выбрал одежку. Стянул с манекенов черные боксерки, такую же футболку со смайликом, как у Сереги и носки. Сверху надел синие потертые джинсы и синий матерчатый пиджак с кожаными вставками на плечах. Сунул ноги в белые кроссовки и благополучно думать обо всем этом шмотье забыл. Да и что о нем думать? Все ценники отличались только наименованием, с занудством повторяя зашита-1, внешность-1.

Поспешил поднять с земли трофеи, с интересом отметил один немаловажный факт. Строительный мусор мгновенно переварился "миленьким пейзажем", в то время, как огрызки чудищ — ничуть не затронуло. Так обычно ведет себя даже очень голодная собака, в миску которой насыпали кашу из свежего бетона.

"Видать несъедобное" — не без оснований подумал Стас и на рефлексах сунул добро в карман.

Прелесть момента, скрытая для самого Стаса, как и для всех остальных, поскольку эти "остальные" ошивались кто где, заключалась в следующем. Парень просто произвел некое действие даже не потрудившись задаться вопросом, как например крупная хитиновая пластина влезла в узкий проем кармана джинс. Влезла и все тут. Даже не заметил.

Серега уже превратился в точку, догнав ту самую барышню, и теперь вместе с ней приближался к окраинам Куклограда, как вдруг Город двинулся им на встречу.

Стас сдвинул брови.

Парочка, чуя неладное остановилась, город — неа (здесь должно быть саркастичное и несколько надменное покачивание головой, сопровождающееся обычно сакраментальным "уум" или упомянутым "неа" с нотками легкой капризности).

Пестрая лавина из крошечных точек налетела на Серегу с пассией и по инерции тормозила еще некоторое количество условных единиц пространства, погребая под собой несчастных. То была неупорядоченная, практически газообразная по своей структуре толпа. Ее молекулы двигались свободно и ограничивались лишь другими молекулами, которые могли, между прочим, и промеж рогов зарядить.

— Вот же... — одно из ранних стихотворений внезапно вспомнилось и завертелось на языке.

В такие моменты отец Стаса, учил его одному нехитрому приему. Правда этому сакраментальному знанию предшествовала целая вереница событий, начинавшихся непосредственно с написания "шедевра". Затем следовал, момент обнаружения, затрещина (и не факт, что рукой), после чего наступал умиротворяющий период околокомного состояния. И только потом сквозь акустическую пелену контузии можно было расслышать вселенскую мудрость предков.

В общем, весь этот сложный ритуал заканчивался словами "Ты хоть буквы в словах меняй местами, а?!"

— Еканый барась! — с чувством закончил Стас, глядя, как орда колышется у подножия холма.

Глава 9. Фортуна против смайлика

— Противогаз. Здесь? Ну зачем тебе он понадобился? — улыбаясь поинтересовался Трайд Стиджиец.

Правда улыбкой сие явление классифицировалось лишь с формальной точки зрения. У него имелись зубы и он их показывал, растянув губы в нечто, очертаниями напоминающее лезвие косы. Этой улыбкой можно было превращать молоко сразу в сыр, при чем не вынимая из коровы.

А любое здравомыслящее существо при виде белых зубов с солидными прострелами, торчащих из не менее белой десны, предпочло бы никогда не рождаться.

Его белоснежные одеяния, точно погребальное убранство обрамляли лицо, превращая в некое подобие черепа, облегали тощие плечи и руки, будто выбеленные временем кости, стягивали грудь, прорисовывая замысловатый узор стиджийских ребер. В конце концов они свободным туманным потоком струились вниз, скрывая ноги до самой земли.

Точно парящее в воздухе привидение, Трайд покачивался из стороны в сторону и его грудь, будто вырезанная из белоснежной сердцевины перводрева, мерно вздымалась. Неестественно изогнутые ребра ветвились многочисленными острыми завитушками и складывались в некий узор.

Данное архитектурное излишество снискало столь широкую известность по обе стороны Веретенного разлома, что многие с радостью отгрызли бы себе ногу, а может и голову, лишь бы не знакомиться, с ним поближе.

Подытоживая описание стиджийца, можно сказать, что выглядел он, будто совсем недавно свалился в чан с сахарной пудрой или нырял в бассейн с кокаином. Так много белого, белесого, серого и бледного присутствовало в его облике. И лишь вокруг матовых серых глаз, смотрящих из впалых глазниц, сгрудились чернильные пятна.

В данный момент эти самые глаза испытующе сверлили в Дате очередную, сорок вторую по счету, дырку.

Алый отблеск упал на бледное лицо, скользнул по коже и спрыгнул в одну из темных ям, чтобы рассеяться на серой колючей поверхности зрачков. Они встретились взглядами. Лед и кровь.

— Там, где я частенько бываю, он необходим. — ответил дроу, глядя стиджийцу прямо в глаза — Кстати там, куда вы все собираетесь... — взгляд вжикнул по вздрогнувшей толпе — ...Вполне возможно, вообще нечем дышать.

С дальних окраин столпотворения звуком прибоя послышалось ожесточенное перешептывание.

— Ха — не выдержал Трайд и надменно оскалился — Я так и знал. Ну вы слышали? Он, небось, и кислородный баллон прихватил!

Ближники из джелмов нескладно захихикали в угоду непререкаемому лидеру.

Дат молча скрипнул зубами.

— И что южанин забыл у нас, на Северном полушарии? — елейно, будто размазывая повидло прямо по языку, поинтересовался стаджиец, но тут же продолжил — Хотя можешь не отвечать. Ответ отсюда очень хорошо виден.

Он ткнул белым пальцем в тёмно-коричневый сыпучий столб, бьющий из вершины Фабричного холма. Даже без столь заметного опознавательного знака, как гейзер, тот выделялся свей величественностью и неким спящим могуществом. Однако, вкупе с таковой достопримечательностью, вообще становился похож на поросшего травой кита.

М'датт пожал плечами и поправил рюкзак на плече. Трайд презрительно скривился.

— А я пришел первым. — вновь сверкая белоснежными зубами, похвастался он — Так что можешь тащить свою южную тушку туда, откуда явился. А еще лучше — во Дворец Плоти к Дивайну де Саду на обеденный стол. Подливку и гарнир прихватить не забудь.

Толпа хохотнула чуть слаженнее. Однако ей все еще не доставало хорошего дирижёра. Такого, чтобы взмахом палочки заставлял армии прятаться у мамы под подолом.

— Встречное предложение — холодно ответил Дат. Беглым взглядом он окинул толпу, состоявшую в основном из джелмов. — Мы продолжим путь вместе, а взамен я буду вести себя прилично и отпущу этого бедолагу.

Дат кивнул на джелма, чье адамово яблоко постепенно начинало привыкать к новому месту жительства где-то в просвете меж передних зубов.

— Ыыыыы — напомнил о себе заложник.

Трайд медленно перевел на него мутный взгляд. Взгляд, которым обычно смотрят на не очень нужный предмет, забытый по рассеянности. Как то пара перчаток, кружевное белье в кармане пиджака или ребенок в детском саду. Этот невидящий взгляд обычно служит занавесом, портьерами для процесса скоростного составления плана дальнейших действий.

— Аааааа! — вспомнил стиджиец — Так он же просто джелм! Ты пугаешь меня расправой над куклой? Ну помрет, ну вылетит на Землю на денек-другой. О, Стиджия! Делов-то? Серость ему все равно не грозит.

— Оно-то конечно да. — невозмутимо подтвердил дроу — Но его пластиковая жизнь станет лишь первой. Можем даже поспорить, сколько народу доберется до фабрики. Ставлю, что меньше половины, если я решу сбежать. И едва ли треть, коль возьмусь за дело основательно.

Несмотря на всю абсурдность заявления, Дат не врал. Он хронически не переносил ложь. И сейчас он свято верил в собственные силы и собственные слова. Пусть уж лучше его считают безумцем. Ведь всем известно, что лучше иметь дело с обычным ротвейлером, нежели с бешеным спаниелем. У первого есть хоть какие-то тормоза.

— А пупок не развяжется? — встрял кто-то из толпы.

Толпа зашевелилась.

— Да отойди ты! — послышался зычный рычащий бас в обрамлении приглушенных осторожных ругательств.

Толпа вспухла, как бульба на густом вареве болот, насыщенных сероводородом, и с тщательно вуалируемым недовольством лопнула. Из гущи выбралась фигура мордатого орка. Под искусным паровым экзоскелетом, собранным не иначе, как гоблинами, с их вечным дефицитом силы и толстой кожи, перекатывалась броня внушительной мускулатуры.

— Я говорю а пупок... — он запнулся — Дат? М'датт из Ковена Клинков? — нахмурился орк, по видимому не особо доверяя собственным глазам.

Толпа оживленно зашепталась.

— Так это он?....

— Похоже да.....

— Не, серьезно. Тот, кто вышел из Всебящей пещеры?...

— Ага. И рассеял Глянцевое озеро....

— А еще побывал в Жерлах Похоти...

— Да уж. То-то он с противогазом не расстается — понимающе резюмировал один из шепчущихся голосов толпы.

— Да-да — раздраженно подтвердил Трайд — Это он и есть. Дат из народа дроу. Тот, который так и не вошел в Лазурную петлю, потому, что мама позвала домой кушать. Какие-то проблемы?

Дроу прищурился. Выходит стиджиец даже это знает. Выходит он тоже здесь не спроста. Выходит, кто-то затеял свою игру. Хотя какая разница. Его дело-получить сердце аномалии и передать в руки Черной вдовы, Повелительницы над всеми дроу, хозяйки Преразломных пещер, Миллы Яро. Не стоит распылять внимание на посторонние нюансы.

Орк стоял несколько опешивший от такой бури эмоций со стороны стиджийца и коробка передач его мозга какое-то время пыталась насадить зубья своих шестеренок на вращающийся механизм действительности. После чего плюнула на все это и врубила заднюю.

— Там вообще-то двое с холма спустились. Джелмы. Че с ними делать-то? — сообщил орк.

Трайд хлопнул себя по лицу пятерней, как человек, который готов поклясться, что тупость неистребима, также как, скажем, пробки или очереди. После чего просвистел сквозь зубы длинное "хшасс" и, бросив на дроу свирепый взгляд, скрылся в толпе.

"Хшасс" — не имеющее аналогов ругательство на мортисе, языке созданном только стиджийцами только для стиджийцев. Означает оно примерно следующее. "Мое разочарование вами больше, чем знак бесконечности, а мнение о ваших заслугах ниже, чем абсолютный ноль по Кельвину"...Или нечто близкое к тому. Сами они утверждают, что это — язык самой смерти, но вот прочее население Гротескума... Короче для большинства этот народец нечто вроде сектантов или сумасшедших.

Дат улыбнулся. Естественно стиджиец не представляет настоящей угрозы... Пока. Ведь если друг в группе — хорошо, то давний, проверенный враг — ничуть не хуже. Ты уже знаешь его образ мысли, а древняя вражда обрастает собственными суевериями и ритуалами. Как например процесс "прилюдного обмена колкостями и оскорблениями", что подчеркивает статус ненависти и превращает ее в явление светское и жарко обсуждаемое в обществе. Особой популярностью в народе пользуется ритуал "игры мускулами" и "показывания друг другу Кузькиной матери". Только вот...как бы помягче сказать... когда стороны вражды достаточно высоко взобрались по ступеням развития...этак уровня до восьмидесятого...главное не слишком увлекаться, чтобы не порубить в капусту само присутствующее общество. А иначе, какой театр без зрителей?

Дроу, конечно, как разумный индивидуум, считал все это чушью несусветной. Однако в рюкзаке до сих пор таскал крохотный и не особо ценный амулет, снятый вовремя одного похода прямо с окончательно остывшего тела Трайда. Дат тогда чудом пережил и удар в спину и "Падение короля" (заклятие обращающее силу высокоуровневых в слабость и наоборот). Но тем ценнее казался трофей, само обладание которым приравнивалось теперь к чуду. Однако на самом деле оберег и главное оружие против давнего врага, имел только одну сверхъестественную силу — силу действовать стиджийцу на нервы.

Было нечто подобное и у самого мертвяка, но о том Дат молчал, как рыба и старался не думать даже.

— На бицухе не распишешься? — с надеждой спросил орк, вновь резко переключивший передачу с первой на .... оранжевую..

— Ыыыыы — простонал заложник и безвольно обмяк в крепких руках Дата, чувствующего, как теряется связь со здравым смыслом.

Усилием воли он привел мысли в порядок и бесшумно спрятал клинки в недрах плаща. Полубессознательное тело тупо грохнулось в траву, согнувшись пополам и задрав к небу задницу. На ней в лучах белого солнца сияли отполированные выстроившиеся полукругом буквы "КРУТОЙ, КАК ГОРЫ". Что ж, теперь он действительно очертаниями напоминал крохотную возвышенность.

— На бицухе? Конечно. — наконец ответил Дат — Только потом. Если останется, на чем расписываться.

Он одарил усиленно соображающего что к чему орка самым обнадеживающим из своих взглядов, после чего зеленокожему заметно поплохело. Затем нырнул в возбужденно гомонящую толпу и двинулся по следу стиджийца.

Благо отыскать его не составило труда. Просто следовать там, где оживленное перешептыванье угасало под холодным взглядом Трайда, как синеватый огонь резко закрытой конфорки.

В итоге, Дат прибыл на место едва ли не одновременно с мертвецом.

— Шустрый, да? — мгновенно набросился тот — Вот и дальше пойдешь первым, разведывать обстановку.

Дроу флегматично пожал плечами.

Он прекрасно знал тактику своего давнего соперника. Этот с легкостью пошлет всех в пекло, закроется телами, подставит и убьет. Мало кто из компаньонов Трайда возвращается на своих двоих. В конце концов для него главное с совсем не рейд, не исследование неизвестного, не уникальная добыча и даже не могущество. Главное — провести очередной бесплатный эксперимент по наблюдению за потоками сознания умирающих. Главное — предпринять еще одну попытку раскрыть тайну бессмертия, а вместе с тем и самой смерти. Да вся его жизнь, бессмертная и полная возможностей превратилась в один нескончаемый опыт, где все и вся — просто реагенты на алхимическом столе.

А потому идущий в авангарде опытный сталкер заметно снизит количество идиотских несчастных случаев, в которые молодняк попадает, как намагниченный.

— И что это у нас тут? — расплываясь в своей улыбке, добродушной, как лезвие гильотины, прошипел Трайд.

Пара джелмов, парень с "резным" носом и смайлом на груди, а также девушка воистину гротескной конструкции, инстинктивно попятились.

Соратники стиджийца тоже неосознанно расступились. Слишком уж хлипко звучит термин "соратники" в устах, похожих на мел, готовый в любой момент обвести ваше бездыханное тело.

— Новенькие значит, мнда? — приплямкнув губами невинно поинтересовался мертвец и склонил голову набок.

— Ну да — набычился Серега, заслоняя собой девушку.

Дат нахмурился. Благородно, но довольно глупо. Стиджиец терпеть не может подобного благородного героизма, особенно когда этот героизм выставляет его злодеем. Это как тыкать палкой в осиное гнездо. Каждый новый тычок повышает шанс обзавестись не только модными "пухлыми губками", но внушительной внешностью в целом (примерно такой, какую встретишь только в банке с формалином).

— И как к вам обращаться, любезный? — подавшись вперед и в полупоклоне заглядывая Сереге в лицо, промурлыкал мертвец.

— Серега — сдвинув брови ответил тот.

— Серега? — Трайд выглядел озадаченным.

Он знавал Архитритоберигистомагона. Научился выговаривать имя Чзашфисхошвиикля. И наслышан о бесчисленном количестве Дестроеров, Великих Берсеркеров и Шепотов Ночи. Хотя последнее имечко звучит так, как пахнут скопившиеся под одеялом газы. Но Серег встречает впервые. Это что же дальше? Появятся Глафиры, Прокопы и Васи и Лены? И это здесь, где ты можешь стать Эльниньо, Альтазардом или Всемогущей Вальтамиэль?

— Серега. — утвердительно повторил Серега.

— Серега-га-га! — расхохотался Трайд — Серега! Ты наверное искал сарай и заблудился?

В толпе послышался хохот. Парень сжал кулаки.

— А это прелестное создание? — он указал на девушку.

Серега открыл было рот, чтобы ответить за подругу, но мертвец требовательно вскинул руку и заглянул ему за спину.

Несчастная девчушка совсем не понимала, что происходит. Сейчас она и сама была как ее платье. Такая красивая, такая тонкая и такая слабая. Вжимаясь в широкую спину она едва не плакала.

— Свитти — рыкнул кавалер, начиная звереть — Свитти ее зовут. Да что тут происходит? А?

Дат сморщился. Еще одна ошибка. Стиджиец не терпит никаких вопросов от жертвы. Лишь наигравшись с покорной игрушкой может властным жестом позволить такую привилегию.

Трайд сверкнул гневным, но торжествующим взглядом и выпрямился. Как же часто Дат видел этот темный взгляд с мечущимися в глубине искорками безумия. Как часто испытывал его леденящее прикосновение на себе. Все это очень плохо кончится.

— Очень приятно. — теперь голос мертвеца звенел холодом — Так вот, повод, по которому вас задержали, находится на холме. А вы как раз оттуда. Ничего странного не видели?

— Более странного, чем этот нос? — тихо и абсолютно риторически спросил кто-то из толпы. Масса сдавленно хохотнула.

— То, что я видела у Сереженьки... ээээ... — зачем-то ляпнула девчушка и покраснела. Толи от осознания собственного изречения, толи просто так...пигментация.

Дат скорбно вздохнул и потер переносицу.

— Чего? — не понял Трайд.

— Ну я выскочил в чем мать родила... — невозмутимо начал нос, пока его обладатель выглядевший куда менее внушительно, размахивал руками.

— Да-да-да. Понял уже...

— А тут она как раз...

— Да понятно...

— А я такой: "Привет, красавицаааээээ...мхм... — голос Сереги медленно угасал под леденящим взглядом, которым можно было консервировать вулканы и превращать пламя в красивые сувенирные фигурки.

— Ну и понеслось...Вооооот... — неуверенно закончил смайлик, глубоко убежденный, что в любом монологе должна присутствовать итоговая черта. К сожалению данная черта стремительно превращалась в край пропасти. При чем край находился по одну сторону черты, а Серега — уже по другую.

У Трайда отвисла челюсть. Тонкие белые пальцы сжимались и разжимались. А Дат мысленно катался по полу от смеха и боготворил чудаковатую парочку за такое представление.

Да если сию же секунду разверзнется Геенна огненная и Дивайн де Сад утащит его в Преисподнюю... Даже если в следующий миг Вселенная объявит охоту за головой М'Дата, младшего сына Ковена Клинков... Даже если наступит безоговорочный конец бытия, теперь он уйдет с твердой уверенностью, что не зря истратил свою жизнь.

Кое-как совладав с собою, дроу приблизился к задержанным.

— Давайте начнем по порядку — наконец заговорил он, чувствуя, что другого случая поговорить с джелмами не будет.

А ведь очевидцы — это важно. Очень важно. Поскольку все и во всех мирах движется от причины к следствию. Затем следствие перерождается в причину и начинает новый круг, пока первопричина не станет послеследствием. Так думал Дат. А потому любые, даже незначительные события, предшествовавшие появлению аномалии могли дать подсказку о ее природе, структуре, свойствах и опасностях.

Парочка синхронно кивнула.

— Поскребли гвоздиком по жестянке, покрутились перед зеркалом и покинули цех. Правильно?

Снова кивок.

— Ничего странного не видели, не слышали? Шум какой? Или вспышки, силуэты? — Дат говорил быстро и четко, то и дело поглядывая на хмурого стиджийца.

— А странная надпись на зеркале "помни меня" считается? Я, если честно, так и не понял, что там помнить? — закатив глаза старательно вспоминал Серега.

— Нет — отрезал дроу — Еще?

— Еще бабахнуло что-то. Я как раз нос себе мастерил... Будь оно не ладно! Ну вот руки и дрогнули. А потом так тряхнуло, что зеркало разбилось, и штукатурка посыпалась. Ну а дальше я вышел, не успел одеться даже, а тут — ОНА!

Он восхищенно описал двумя сферическими жестами в области груди нечто, что своими размерами могло иметь отношение лишь к Белнебылицынской бахче.

— Ясно — отмахнулся дроу.

— Гормонально обусловленный синдром туннельного зрения... — заговорщически шепнул кто-то в толпе, поясняя общие причины невнимательности отдельно взятого носатого индивидуума

— Угу-угу. Яркий пример арбузно-ягодичного зрения... — в тон ему высказался другой.

— А Свитти? — стараясь игнорировать маразматичный шепоток, дроу вперился взглядом в девушку, от чего та юркнула обратно за спину Сереги.

— Я еще позже вышла — начала она сквозь свой носатый бастион — А тут эти двое... ээээ...в пыли...такая откровенная картина... и... в общем...ох.

Девушка так раскраснелась, что Серега начал слегка просвечиваться, как на рентгене.

Дат же напрягся. Там был еще кто-то.

— Спасибо — улыбнувшись сказал сталкер и протянул руку парню в футболке со смайликом.

— Да на здоровье — улыбнулся тот и от всей души ударил по ладони. — Ну мы тогда пошли.

Дроу кивнул и мановением руки проделал проход в монолите столпотворения. Многие сами не понимали, почему подчиняются незнакомцу, но послушно отступали. Причина же была примитивной, а потому без труда запечатлелась в мутных глубинах подсознания. В темном омуте, где рыщут исконные хозяева не только человеческих душ. Там, где обитают древние чудовища, инстинкты. И причина эта заключалась в смелости, с которой дроу выдерживал замороженный ад холодных глаз Трайда. У Дата хватало сил для подобного. А у них — нет.

Воины, маги, асассины и многие другие расступались, пока в открывшийся проем не показались желтоватые стены и красные черепичные крыши Северного Куклограда.

Парочка осторожно двинулась меж двух стен растерянности, высокомерия, неприкрытой злобы и всякого другого эмоционального добра. Толпа держалась лишь на зыбком чуде, как воды Мила, раздвинутые Мойсеем, и могла в любую секунду обрушится на головы идущих, как вдруг...

— Значит двое — звенящим голосом отчеканил Трайд.

От неожиданности, успевший слегка расслабиться Дат, вздрогнул.

— И кто же был вторым?

Трайд повелительным жестом принудил толпу расступиться шире.

— Не надо. Они первого уровня. Серые Чертоги такого не прощают — проговорил дроу, осторожно отступая.

Инфокристалл быстро подлетел к лицу и закрыл собою правый глаз. Он прижался, налился багрянцем алого зрачка. Золотые дуги, образовывавшие некое подобие сферы, пришли в движение, будто детали часового механизма. Мелодично щелкая и звеня, они выстраивались по окружности камня, ныне инкрустированного в глазницу. А затем хищно клацнув, десяток острых изогнутых стержней вонзились в лицо.

Дроу поморщился. Он чувствовал, как камень начинает тянуть из него силу, накопленный эфир.

По мере того, как цвет перетекал от бледного розового к несмелому красному а затем к дерзкому багрянцу, исчезала и малейшая замутнённость. Исчезала до тех пор, пока за неровными, обтёсанными матушкой природой гранями не проступили отчетливые очертания глаза. Камень вспыхнул бликами и отражениями. Заискрил, точно гемоголобит изумительной чистоты. Казалось этот глаз находился уже не по ту сторону драгоценного камня, но прямо внутри него.

— Чертоги? Накажут? Меня? О, я не был бы так уверен. Тем более, если с джелмами разберутся сами джелмы. Как думаешь?

Он приподнялся на цыпочки и поведя острым подбородком скомандовал:

— Кто там пасет задних? Не выпускать этих двоих.

Сквозь красные колышущиеся плоскости, сквозь туманные письмена, всплывающие подле каждого, кто попадал в поле зрения...сквозь наслоения аур, Дат увидел, как захлопнулся выход из спасительного коридора, как сомкнулись плечом к плечу пластиковые воины. Увидел, как Сергей закрыл собою Свитти, готовясь принять бой, как туго сжались его широкие ладони в два молота. Увидел, как несколько джелмов кинулись на добычу и дюжина рук взметнулась хищной стаей.

Но Серега не шелохнулся, лишь взял девчушку за руку. В то время, как взгляд его бился о ледяной берег серых глаз Трайда.

Древние говорили, что битвы выигрываются не на полях сражений, а в душах и умах. Что исход любого поединка решается еще до первого взмаха клинка, до первого выстрела, до первого залпа. Исход решается в противостоянии духа. А все физическое — есть не более, чем отражение свершившегося.

Гротескум позволял достаточно внимательным обитателям, убедиться в этом лично. Дат как раз считал себя достаточно внимательным и хобби во всем убеждался лично сделал своей профессией. Появилась аномалия, в которую невозможно проникнуть — Дат убеждался лично, что это не так. На Межразломных островах поселилась неуязвимая Тварь Тумана — он лично убеждался, что уязвимая. В борделях Джуруддана, подземного города гномов, бородатые девки — он лично убеждался, что и там гномихи крепко сбиты, фигуристы и низкорослы, с благодатными нордическими формами и лошадиной выносливостью.

Сейчас Дат в который раз лично убеждался, что битва выигрывается в первую очередь духом, затем умом и лишь потом — телом.

Ауры присутствующих поделились на два лагеря. Свои, белые (все, кроме Сереги и Свитти) и чужие, чернеющие (что принадлежали парочке несчастных джелмов).

Агрессия Трайда распространялась волнами на всю группу, словно зараза, словно миазмы, словно митостазы злокачественной опухоли. Ведь в конце концов группа — единый организм. Она проникала в ауру каджого, отчего та топорщилась и ежилась острыми иглами.

Пусть Дат не испытывал особой радости от пребывания в качестве части этого организма. Пусть он хотел бы выступить на стороне справедливости. Пусть руки чесались окропить зелень Холминной земли черной кровью стиджийца. Но все это блекло перед обязанностью выполнить поручение, перед долгом крови, перед зовом чести гордого народа дроу.

А значит он должен быть частью группы, по крайней мере пока.

Ауры зависли в состоянии пассивно-враждебного равновесия. Парочка, а точнее Серега, боялся расправы, а потому старался сдерживать самоубийственную агрессию. Трайд страшился Серых Чертогов и не торопился накапливать лишнюю Проклятую отрицательность. Противоборствующие стороны сверлили друг друга взглядами. Десятки рук ожидали действия.

— Трайд! Это не работает. Отрицательность расползается на всех. Стоит их убить и минимум два веселых дня нам обеспечены. Тебе оно надо? — воскликнул Дат, абсолютно не кривя душей. Он действительно никогда не убивал без причины. А отрицательность заказных убийств, изредка попадавших в его сферу деятельности, ложилась исключительно на плечи заказчиков, что обеспечивал скрепленный кровью контракт.

Причина заключалась в том, что дроу не любил Серые Чертоги. Да и никто из Подобных народов их не любил. Надо быть сумасшедшим, чтобы любить Чистилище. Великую Серость. Полное отсутствие потенциала. Застой в апогее.

Бесконечно блуждая в сером тумане ты и сам пропитываешься им, выравниваешься, сереешь, чтобы вернуться высосанным и опустошенным, но нейтрально заряженным. Ни хорошим, ни плохим. Проведи там достаточно времени и все твои деяния обнулятся. А бесстрастное выражение лица лишь спустя месяцы вновь начнет обретать хоть какое-то выражение. Складки ауры разгладятся, а узелки души распутаются. И не удивляйся, если по возвращении не досчитаешься памяти о какой-нибудь способности или событии из жизни. Однако, если остаться там надолго, то плата будет куда большей и то, что привычно идентифицируется, как "я" растворится в бесконечном тумане.

Но это правило распространяется лишь на гротескианские народы. Видимо в силу дарованного им бессмертия и как плата за могущество. Что же касается джелмов, то для них все это — сущая ерунда. Они и в Чертогах то не бывают, потому как принадлежат только своему миру с его собственными правилами.

После смерти кукольной оболочки их сознание, дух, душа мгновенно вылетает из Гротескума, как пробка из бутылки с шампанским. Ведь оно четко знает, где находится тело и что с ним все в полном порядке. А потому блукать по всяким там чистилищам и прочим сомнительным заведениям — только время зря терять. Сознание, когда не обременено мозгом и прилагающимися железами — вообще вещь очень мудрая и практичная.

— Хм — носом протянул стиджиец, понимая патовость ситуации — Что ж, смотрю вы не хотите сотрудничать.

Он обреченно вздохнул и руки безвольно повисли вдоль тощего тела.

— Сергей, не смею Вас задерживать — сказал он и дал отмашку, будто отгоняя не особо назойливую муху.

Двое джелмов с видимым удовольствием принялись оттеснять Серегу от подруги. Та затравленно глядела по сторонам и хлопала ресницами.

— Ээээ в чем дело? — пытался сохранять самообладание смайлик — Мы же все рассказали.

Трайд скривился в многообещающей улыбке. В основном она обещала электроды, присоединенные к векам, медленно растущий бамбуковый кол и такую кухонную штуку, которой овощи нарезают на прозрачные дольки.

— Не уверен. Думаю твоя подружка будет говорить куда больше и значительно отчетливее, если сделает это не сквозь тебя. — злорадно выпалил Трайд и облизнул белые губы черным языком.

Его глаза победоносно сверкнули.

А Серега... Серега проиграл. Нет, он конечно вполне себе стоял и даже в лице не сразу изменился, но вот аура...

Дат увидел как это произошло в алом мире всезнающего кристалла.

Баланс пошатнулся. Фигура с маячащим над головой крохотным неровным именем "Серега", укрылась черным коконом агрессии и всем весом налетела на тех, кто пытался оттеснить Свитти. В то же время, аура стиджийца почти не изменилась. Теперь он выступал жертвой, тем, на кого напали, тем, кто имеет право защищаться. Он получил индульгенцию, сертификат на убийство, право пустить кровь тому, кто ударил первым.

Дат попытался всмотреться в хитросплетение характеристик мертвеца, но тот бросил на него лукавый взгляд, показал кончик языка и вмиг укрылся размытой водянистой пеленой, полем неопределенности.

Руки дроу рефлекторно нырнули в карманы плаща.

Вновь переключившись на разъярённого джелма со смайликом, стиждиец расцвел в благодарной улыбке, от которой даже тараканы бросают все свои пожитки, и вальяжно притянул руку с узловатой волшебной палочкой.

Сгрудившиеся в центре событий соратники, едва уловив первый взмах палочки, мгновенно обратилась в испуганную стайку и прыснули во все стороны, как огорошеные из ведра кошки. Они толкались и паниковали. Они перепрыгивали друг через друга, надеясь укрыться за спинами товарищей по несчастью. Они делали все, чтобы бы боевой товарищ обрел посмертную славу, закрыв друга своим телом. Ну а то, что горемычный никогда раньше тебя не видел и вообще не был в курсе, что кого-то прикрывает — то уже проблемы бардов.

Кто-то попытался зарыться в землю. А те, кто преграждали путь к городу, чкурнули с места, как пугливые газели и попадали в высокую траву. Свитти с надеждой посмотрела на стены города — до них оставалось рукой подать.

— Беги — уголком рта сказал Серега — За моей спиной. Так, чтобы не попал. Беги и не оглядывайся. Со всех ног.

Глаза Свитти блестели от слез. Она никак не могла понять, почему все вокруг столь реально. Почему эта игра заставляет забыть о своей фальшивости. Почему заставляет в себя поверить. Почему сердце в груди колотится и рвется наружу.

— Беги — рявкнул смайлик — Ну же!

И Свитти побежала со всех ног. Она бежала и действительно верила, что иначе с ней произойдет нечто ужасное. Она погибнет. И это будет ужасно. Она перестанет существовать. И пусть лишь на какое-то время, но это будет ужасно. И она не собиралась останавливаться. Ибо это будет ужасно.

Резкий хлопок заставил ее вздрогнуть. Ноги заплелись, руки театрально взмыли вверх и земля мягким травяным ворсом встретила падение. Приподнявшись на руках, она все-таки ослушалась Сереги...она все-таки оглянулась.

Дат никогда не забудет эти резкие круговые движения, эти невнятные слова заклинания, это завораживающее чудо. Трайд творил магию...сплетал эфир...ткал заклятие.

Палочка носилась внутри воображаемой сферы, очерчивая разноцветные неоновые линии стихий. Мелкими узелками она связывала их в руны, затем в слова, а слова — в целые строки, тянувшиеся лентами по окружности. Палочка ткала клубок сложного заклинания. Настоящей высокой магии. Магии мудрецов и ученых. Магии, способной на все.

И плела она его столь быстро, что мало кто сумел бы разглядеть хоть одну руну прежде, чем сгусток выворачивающейся наизнанку силы с хлопком полетел в радостное изображение смайлика.

В тот же миг Дат выбросил левую руку. Кунай из папье-маше взвизгнул, рассекая воздух и врезался в сгусток на полпути к цели. Заклинание дрожа и шипя, повисло в воздухе.

Оно начало раздуваться, выбрасывая протуберанцы магических линий и раскрывая, словно цветок, узор волшебства. Трайд попятился. Толпа бросилась прочь, подобно кругам, убегающим от плюхнувшегося в воду камня.

А кунай висел в воздухе. Он парил посреди сложного узора и вместе с ним тоже раскрывался. Друг за другом отделялись листочки бумаги, исписанные антимагическими рунами. Одинаковые бумажки, словно муравьи расползались по узору заклятия, залепляя силовые узлы и линии, погребая под собой детали опасного механизма.

Серега пятился к городу, а Свитти осторожно тянула к нему трясущиеся руки.

Магия вздрогнула в последний раз, зашипела, почернела и взорвалась облаком пепла.

Дат еще раз взмахнул рукой. На его лице воцарилось скорбное и извиняющееся выражение. В тот же миг еще два куная, на сей раз стальных, вспороли серую дымку.

Раздался глухой стук.

Все замерло.

Кажется, даже время затаило дыхание.

Но потом оно вдруг спохватилось, будто припомнив убегающее молоко, не выключенный утюг или еще что подобное, и понеслось дальше.

Пепел медленно оседал серыми хлопьями и тлеющими клочками сожженной бумаги. Ветер, как назло, не торопился устранять беспорядок. Однако, едва туман развеялся, все увидели двух неподвижно стоящих джелмов. У каждого во лбу красовалось по стальному подарку от младшего сына Ковена Клинка.

Серега вскочил с кровати. Его сердце отбивало чечетку, будто плясун-эпилептик на празднике Безумных языков в Санта — Фалло.

Несчастный и некогда спокойный город, чье название привлекло к себе слишком много людей с богатой сексуальной фантазией. Ну а как же, все эти полосатые изогнутые штуки, бороды и красные остроконечные предметы нижнего белья с меховой оторочкой. А еще белые бубоны и венки... Корче, в этом городе, заглянув под елку вряд ли найдешь подарок в виде игрушечного паровозика....скорее это подарок может тебя найти, пока ты мирно дремлешь в мягкой постельке.

Сергей инстинктивно схватился за голову в том месте, куда глубоко вошло острие. Сердце все еще грохотало. В ушах звенело от пульсирующей ярости. А губы упрямо изображали пульс мертвеца.

Это было реально. Это было взаправду. Он действительно почувствовал, как умер...

Сердце било в рынду и вопило "тонем!", как вдруг...

Волна расслабляющего умиротворения медленно разлилась в груди и яркие картинки воспоминаний поплыли, затуманились, потускнели.

Умер? Да нееет. Пфффф. Покажется же такая ерундовина. Ха! Просто яркая картинка, генерируемая внутри мозга. Просто чудесные наниты. Просто маленький невинный обман.

Наниты и впрямь творили чудеса. Но в данный момент чудо заключалось не в яркости картинки, не в будоражащей палитре ароматов, а в мягком, убаюкивающем воздействии на перепуганный организм хозяина.

Сознание, пережившее физическую гибель тела-временного, пулей влетело в тело-настоящее. Влетело со всеми своими эмоциями, со всей яростью и всем страхом, которые, подобно кинетической энергии передались пораженному объекту. Настоящее тело мгновенно среагировало, поскольку инстинкт выживания — рекордсмен среди инстинктов по скорости отклика. В бешеном темпе железы выбрасывали в кровь гормоны, а сердце в экстренном режиме отправляло их на боевые посты. Мускулы взвыли от натуги и одеревенели от распирающей их силы.

Однако маленькие хитрецы, наниты, как никто другой умели чуточку пощекотать одну железу, уговорить другую и грубо прижать к стенке третью. Эдакие рэкетиры, вымогающие дозу гормонов, чтобы носитель быстро вернулся в зону комфортного самочувствия. Чтобы ничто не омрачало его воспоминаний о Гротескуме, месте чарующем и прекрасном.

Холод стального куная во лбу и пережитый страх куда-то вдруг испарились. Сердце прекратило колотить чугунной кружкой о прутья своей клетки. И остались лишь будоражащие впечатления о Свитти, о белом, сияющем чистотой солнце и об изумрудных спинах дремлющих холмов.

Он блаженно прикрыл глаза. Он снова пустил голову на изгиб анатомической кровати, чтобы вновь окунуться в тот чарующий мир. И мысленно пожелал. Ничего не произошло. Что-то препятствовало процессу подключения. Что-то не давало сфокусироваться и картинка никак не обретала резкость. Перед глазами плавали мутные разноцветные пятна, как будто нечто оживленно происходило за матовым стеклом душевой кабинки, но не более того.

Просто насыщенному гормональным коктейлем телу категорически противопоказано переживать два подобных приступа подряд. А еще лучше — сходить в спортивный зал, наколоть дров, загонять в поле зайца. В общем, заняться чем-нибудь диким, первобытным и изнуряющим (кстати рождаемость в последнее время и правда несколько повысилась).

Сергей разочарованно открыл глаза. Ну вот, теперь придется ждать до вечера. А ведь он многое бы отдал, чтобы прямо сейчас нырнуть обратно... Тем более, что минута реального, земного времени щедро обменивалась в Гротескуме по высокому, однако сильно плавающему курсу. Настолько плавающему, что будь он аквариумной рыбкой, то метаться пришлось во всех трех плоскостях с околозвуковой скоростью.

Короче за чес земного времени можно было получить от одного до двенадцати часов времени в Гротескуме.

— Ну Нет! — капризно завопил Трайд и нацепил на нос очки с круглыми стеклами. Прозрачные кругляши покрывал мелкий витиеватый узор рун. Очки замерцали и прямой наводкой нацелились на два оседающих тела...стоит заметить, довольно театрально оседающих.

Дат заинтересовался. Он видел устройство сквозь красную пелену инфокристалла, но даже так не смог ничего разглядеть, кроме мощнейшей ауры, источаемой им.

Однако сейчас все это было не важно. Дроу предавался расслабленному восхищению, колыхался на волнах уважения, питаемого к своему врагу.

В том, что вне всяких сомнений могущественные очки (что бы они там ни делали) — детище самого Трайда, он практически не сомневался. Просто потому, как знал, на что тот способен и какой силой обладает. Знал и за то удивлялся, восхищался и уважал своего врага. Каким бы мерзким, подлым, как личность тот не был, стиджиец всегда идеально играл роль заклятого врага.

"Не выбирай легкую добычу. Не выбирай слабого врага. Дерись с тем, кто сильнее и обретешь могущество" — гласит кодекс Клинка. Именно в борьбе с такими соперниками развиваешься. Чем сильнее становятся они, тем сильнее становишься ты. Вечная борьба ради вечного движения вперед. К своему пределу и еще дальше.

— Поздно — разочарованно сказал стиждиец и окинул жгучим взглядом Дата. — Тыыы. Тыыыы...

— Я действовал по Неписаным правилам — пожав плечами безразлично откликнулся дроу, чувствуя, как его ауру сканируют на предмет лояльности — Они напали на члена отряда и я их устранил.

— А перехваченное заклинание, это как понимать?

Дроу чуточку улыбнулся и снова закинул рюкзак на плечо.

— Какое заклинание? Уж не то ли, которое запрещено к применению на обоих полушариях? А?

Трайд сжал губы. Его белоснежные одеяния пытались бликовать в лучах солнца, но почему-то свет в них рассеивался, терялся и превращался в какое-то молоко. Сталкер продоолжил:

— Не знаю. Лично я не видел никаких заклинаний. Или я что-то пропустил?

Зубы Трайда проехались друг по другу, как два напильника. Он сжимал и разжимал корявые белые пальцы и губы шевелились, произнося беззвучные проклятия. Мертвец прилагал поистине титанические усилия, изобретая все новые и новые фигуры речи, которые, донесись до чьей-либо ушной раковины вмиг превратили бы слуховой орган в разваренный пельмень. Однако шипел он, хвала Сонму, невнятно, а проклятия не имеющие под собой реальных оснований, а тем более толики справедливости — не более, чем пустой треп. Потому Дат принимал их без опаски и даже как некое признание собственных заслуг.

Большинство оправившихся от шока джелмов неуверенно высовывались из высокой травы. Некоторые громогласно обсуждали недавние события. Некоторые, драпавшие особо далеко и особенно быстро, прятали посрамленные взгляды. Но мало кто понял истинное значение произошедшего. Ведь на первый взгляд Дат всего лишь устранил двух новичков. И вряд ли седи присутствующих наберется десяток таких, что сталкивались с заклинанием "Отторжения души", узор которого Дат знал из собственного опыта.

По сути, оно не делает ничего особенного. Просто убивает. Но убивает очень долго, заставляя жертву неспешно истекать жизненной силой, душей, самой своей сутью. Очень медленно и очень мучительно. Пожалуй немногие из джелмов, переживших его действие, осмелились вернуться в Гротескум. Даже наниты пасовали перед тем кошмаром, что проникал в структуру подсознания и делал короткую недвусмысленную пометку. Пометку красными чернилами, буквами размером с дом и таким количеством восклицательных знаков, что можно было бы огородить ими территорию целого материка. "В Гротескум ни ногой!" гласила бы она, если бы подсознание умело писать в привычном для понимания смысле.

Разработанное стиджийцами заклинание поначалу служило лишь орудием экспериментов и использовалось на неразумных и полуразумных с целью наблюдения процесса отторжения души и ее дальнейшего перемещения. Но яркий боевой потенциал снискал заклятью широкую известность и кошмарную славу. Настолько кошмарную, что Совет Двенадцати Срящих запретил его практику.

— Хшасс — наконец прошипел Трайд, а затем снизошел до всеобщего наречия и скомандовал уже более понятное "Пошли".

Аморфно колышущаяся толпа принялась вскарабкиваться на Фабричный холм. Однако на вершину холма взмыла так стремительно, будто из первобытного бульона выпрыгнула амеба, внезапно осознавшая, что все ее подружки дано эволюционировали и только она одна до сих пор без леопардовых лосин.

Даже песчаный гейзер, казалось, оторопел от такой прыти и предусмотрительно укрылся в наежном месте.

Орда стремительно рассеялась вокруг фабрики в поисках чего-нибудь эдакого.

— Ну что, хваленый следопыт, и ни рогов и ни копыт? — ехидно спросил Трайд, когда тот, обшарив все вокруг, так и не нашел никаких следов третьего.

Точнее следы расстилались повсюду. Они петляли вдоль фабричной стены, рисовали дуги и завихрения, а потом разделялись. Две пары уходили вниз по склону. Туда, где еще белели разлагаемые агрессивной природой останки. Другие — стрелой вонзались в обширный куст, который, после скрупулезного изучения оказался просто кустом. Прибежищем черных теней в этом царстве белого солнца и зеленых лугов.

— А ты сам...или орлы твои? — вернул любезность Дат, отстраняя алый кристалл от глаза. Острые золотые иглы еще багровели каплями крови. Казалось камень сыто дремлет, медленно замутняясь и беледнея. Но затем он встрепенулся, с щелчком расправил прилизанные дуги и вспорхнул на плечо. Будто попугай в золотой сферической клетке, он гордо восседал подле уха своего мастера.

Трайд ничего не ответил. В данный момент он занимался важным делом. Он пытался проглядеть дверь насквозь. Весьма необычную дверь, но шансов выиграть ей это не прибавляло. Натянутая коричневая кожа, казалось вот-вот задымится.

— Мешок или сквозная — сказал дроу, присоединяясь к игре на стороне стиджийца.

— Сам вижу — удивительно просто отозвался тот. Без злости или вызова, но с сосредоточенностью профессионала. — Эти двери откроются только вовнутрь и только один раз.

Дат кивнул.

Дверь действительно отличалась от прочих. Без ручки, обтянутая кожей, она напоминала обложку книги.

— Ничего подобного раньше не видел... — задумчиво сказал дроу, после чего разговор потек в совершенно ином направлении — Они же все зеленые. Скорее всего начнется паника, неразбериха и беготня. Это лишь сделает Ее сильнее.

Трайд и глазом не моргнул.

— Их проблемы. Я никому сопли утирать не клялся. Войдем все вместе. А дальше... Дальше ты и сам знаешь...

— Каждый сталкер — всегда одиночка... — закончил Дат.

Стиджиец хитро прищурился и пятнана его лице задвигались, будто размоченные чернила.

— Кроме тебя.

Глава 10. Послевкусие.

Небольшие, но густые заросли колючего кустарника раскинулись невдалеке от Кукольной фабрики и больше напоминали ежа, вывернутого иголками вовнутрь. Это открытие и совершил Стас, когда влетел в приличный на вид кустик с мелкими листочками, как истребитель на борт авианосца. Только вот торможению способствовал далеко не один единственный крючок...а тысячи.

Тем ни менее, более подходящего укрытия поблизости не наблюдалось, а потому, Стас, взятый в кольцо недружелюбных штыков, наблюдал за многочисленной группой кукол, таких же как и он сам ныне.

Кроме неприятных ощущений, сопровождавших чересчур агрессивный дизайн интерьера куста, образовалась еще одна существенная неприятность. При одном воспоминании о ни за что угробленном шедевре боди-арта, все тело, все места, где едва виднелись следы былых узоров, все начинало чесаться. А сидеть приходилось тихо и едва дыша. Какое уж там утолить столь вожделенную потребность. Примерно тоже испытывает тот, кому приспичило кашлянуть во время острого приступа диареи.

"Гарвергин. Хучий бый! Твою ж... Хучий бый Хучий бый..." — сохраняя подвижность, свойственную лишь тектоническим плитам, бессловесно ругался он. Так хоть немного отвлекался от зуда, что гулял по телу, будто Мангало-баранское Иго по территории Древней... Впрочем, где оно только не гуляло, это Иго, оставляя после себя микро-этносы, рецепты пахлавы и имена, вроде Игорь. (Хотя возможно, все наоборот— некий Игорь гулял по территории некоего государства, которое все никак не могло решиться с собственным названием). И это не считая многочисленных руин, утыканных стрелами развалин и живописных пепелищ.

"Уууууу" — подумал Стас, мысленно почесав плечо, которое так и напрашивалось на ампутацию.

Зуд в очередной раз усилился.

"Гер хусиный "

Стас помянул хранителя, мысленно плюнул на него три раза и сосредоточенно уставился на рыскавшую вокруг фабрики орду. На счет виновника, ввергшего парня в нынешнее состояние, не возникало никаких двусмысленностей. Трансформация из расписного красавца обратно в пластиковую заготовку — заслуга Гарвергина.

Грарвергина передернуло.

Зарвавшийся сосунок. Отрыжка гнильного червя, подхвостник поносной оскальницы. Хулить годдисса? Хулить богоподобного?

Да, пусть осужденного на заточение, да, пусть и лишенного почти всех без того малых сил. Но все-таки годдисса! Непозволительно!

Честь годдисса, честь богоподобного, честь бессмертного духом он ценил куда больше, чем могущество. И на счет утраты сил испытывал примерно те же чувства, что и человек, у которого ампутировали абсолютно здоровый аппендикс. Вроде и не мешал, иногда даже полезен...наверное... но и без него — не страшно. Нет — да и хвала Сонму.

Но честь! Честь Хранителя Завета Подобия, честь Великого архитектора Подобных народов. Того, под чьим покровительством тщательно отбирались расы, наиболее гармонирующие со своим годдиссом-покровителем. Ее — никому не отобрать.

Они могут забыть. Они могут стереть его роль из истории. А потом уничтожить даже имя и вычеркнуть из скрижалей мироздания, оставив лишь прозвище "Безымянный"...которое впрочем тоже нигде не упоминается.

Ну и что!

"Давным-давно Верхний круг Сонма решил, что время тысячелетнего траура подошло к концу. Решил, что нет причин далее оплакивать народ птах. Народ, что своею верой призвал к жизни весь Сонм годдисов (и двенадцать верховных, составивших Верхний круг и великое множество прочих, рангом пониже).

И послали Верховные сквозь пелену Серых Чертогов свой зов. И призвали они Двенадцать духов из далекого мира. И предложили гостям великую власть и великие дары и предложили им покровительство свое. А взамен лишь требовали стать отцами и матерями для двенадцати Подобных народов, что будут чтить их, как прародителей, и благоговеть пред своими годдиссами."

Так в Гротескуме началась новая эра. Так рассказывается в историях и пишется в книгах. Так оно и было. Но было и то, что нигде не упоминается. Был Тот, у кого отобрали имя. Был тот, кто ныне назвал себя Гарвергином.

Это он призвал Сонм оставить траур. Это он предложил искать по ту сторону Серых Чертогов. Это он отвергал чуждые образы будущих обитателей и одобрял подходящие.... И это ему Верхний Круг повелел неусыпно стеречь безраздельную власть Подобных народов от посягательств извне...

Воистину, инициатива имеет больное чувство юмора, вследствие чего она имеет еще и некоторые неприятные последствия для инициаторов (Из данного изречения можно легко вычеркнуть фразу "некоторые неприятные последствия для", после чего предложение обретёт более точный смысл).

Ну и что!

Все это так. Исключением являются те инициаторы, кто озаботились вскарабкаться на самый верх и сосредоточить в своих руках высшую власть. Гарвергин, к сожалению, высшей силой не обладал.

Ну и что!

Он ничего не возразил против своего заточения. Что пртивопоставить Верхнему кругу? Да и правы они в своем решении. По крайней мере раньше он свято верил в правильность такого решения и ревностно выполнял свой долг, медленно обращаясь в полу усопшего привратника.

С профессионализмом раввина он отсекал все лишнее и скармливал Великому Зверю, своему сокамернику и единственному собеседнику. Существу, чье происхождение интересно почти в той же степени, что и тайна местоположения точки "Ж". Впрочем о нем чуть позже.

Но они даже не вспомнили. Они предпочли относиться к Безымянному, как к детали, как к винтику в большом механизме, о котором никто не думает, пока тот не выкрутится...пока веревочка, удерживающая подвесной мост не лопнет и кто-то не улетит в пропасть, кувыркаясь и раскатисто матерясь.

Ну и что!

Главного они все равно не смогли отобрать. Главное, оно надежно сокрыто в недрах души. Главное — это честь. Это знания, это опыт, это... кое-что еще... кое-что, во что трудно поверить, особенно если ты — бог... ну, или претендуешь на подобный титул.

Эта мысль вдруг переключила внимание с режима "Расчленить, медленно, медленнее...еще медленнеее Е! Е! Е!" на режим глубокого рассуждения. Как-никак обретенная свобода... Точнее смена режима тюремного содержания со строгого лишения упомянутой свободы на достаточно условное ограничение таковой...короче данный момент открывал некоторые достаточно волнующие перспективы.

"Да неееет. Такого не может быть" — подумал он, отгоняя назойливую мысль, что в очередной раз настырно жужжала "А вдруг, а вдруг?"

"Она — отлучена от бытия, он — исчез, а ключ не подвластен ни одному годдиссу" — сам себе напомнил Гарвергин.

"Но у тебя теперь есть личный смертный. И он сможет подчинить ключ. А это, между прочим, один пункт из трех. Не так уж и плохо для начала, не находишь?" — тут же раздалось контр-жужжание.

"Дааа. Но... Хм... А вдруг? Хм. Нука, посмотрим..." — решил хранитель и немного под другим углом взглянул на свою неприязнь к Сиитасу, существу в высшей мере странному, особенно для Гарвергина.

А уж кто-кто, но хранитель завета Подобия обязан знать толк в странностях. Ведь этот предмет составляет оборотную строну, неотъемлемую противоположность призвания. Так, например, врач, который призван спасать, обязан досконально изучить то, от чего умирают. Или сантехник, что призван чистить трубы, обязан знать, чем они засир...пардон, засоряются. Ну а годдисс, что призван хранить само Подобие, просто обязан отличать должное и правильное от странного и чуждого.

Все так. И тем ни менее, даже он не мог толком понять, как такой жалкий комковатый обрывок души, лишенный стержня и пестрящий бахромой из разодранных нитей судьбы, вообще существует. Больше всего походя на какую-нибудь инфузорию с ее бесчисленными жгутиками, он просто не мог БЫТЬ. Он казался невозможным, редким, безумной редкостью, и оттого... интриговал.

Большинство думает, что душа, как и личность, представляет собою нечто цельное и монолитное. Как литая статуя или унитаз (Все зависит от конкретной особи. Каждому — свое сравнение). Но на самом деле душа скорее походит на веретено.

Ты рождаешься не пустой болванкой, не одной из сотен тысяч копий других новорожденных, не одним из легиона. Напротив. С самого рождения ты одинок. Одинок, потому, что не похож на прочих. Особенный. Уникальный. Единственный. Даже если ты седьмой в банде близнецов.

В чем же дело? В чем-то личном? В неком базовом наборе качеств?

И да, и нет.

Все дело в нем. В крохотным стержне, с которым рождаешься. Он бешено вращаеся, пытаясь завернуться в плотный кокон из нитей судьбы, нитей жизни, нитей поступков, мыслей и эмоций, нитей умений, навыков и талантов. И начинается этот процесс наматывания километража еще в утробе матери, с первых дней. А потому вполне закономерен факт, что дети, в первую очередь, перенимают часть души матери.

И с каждым днем на ось наматываются... или Не наматываются... все новые и новые обрывки разноцветных нитей, предопределяя личность и формируя индивидуальность, придавая существу те или иные качества, раскрашивая характер в разные цвета.

Так работает веретено духа. Если конечно в общих чертах. В настолько общих, как если назвать Эрмитаж складом для использованных красок и холстов. Или записать прекраснейший оперный голос Сервелат Калбосье в один ряд с похотливым похрюкиванием кабана-бородавочника, сославшись, что все оно — суть, звук.

Возвращаясь к странности Сиитаса. То она как раз и крылась в особом строении духовного веретена. Точнее в отсутствии такового строения.

Просто к некоторым вещам такие термины, как "строение", "система", "структура" напрочь отказываются клеиться. Как например совершенно не звучит "строение фарша", или "структура помоев", ну и конечно "система налогообложения" (да обложите хаос налогами, и через час он превратится в сплошное исступленное замешательство).

Примерно так же обстояло дело и с душей Сиитаса. В этом воплощении комковатости не было никакого стержня и в помине. А нити личности держались вместе вообще не известно на чем. Это как если бы из атома выдернули протон — все должно было давно развалиться. Но оно настырно не разваливалось, напоминая упрямством разве что оперную люстру, висящую до последнего не перерезанного волоска в тросе.

И для хранителя это было нечто. Неожиданное, новое, восхитительное. Оно чаровало непознанностью и завораживало. Оно звало и манило, пока тот не попался на новинку, как сорока на блестяшки.

Он всего лишь захотел посмотреть и понять, и даже не пытаясь сопротивляться соблазну. Он приблизился вплотную, чтобы развернуть агонизирующий ком, но... Но напрочь позабыл, что у любопытства очень своеобразное чувство юмора.

Внезапно нестабильный, изувеченный моток повел себя, как смертельно раненый, да еще и загнанный в угол зверь. Почуяв стержень внутри годдисса, он почуял основу, он почуял спасение совсем рядом. И лохмотья тут же набросились на любознательную жертву. По крайней мере так все выглядело для самого годдисса.

Впрочем, Гарвергин не особо много понимал в строении и особенностях души. Такой информации не найдешь в книгах и манускриптах. А потому он искренне удивился, когда нити Сиитаса, стали вплетаться в его собственное веретено, а потом... Потом он еще больше удивился, когда процесс почему-то прервался и души стали отдаляться друг от друга, растягивая цветастую пуповину.

Когда же все было кончено, Гарвергина и Сиитаса уже крепко соединили незримые путы. Что-то по ним стремилось в одну сторону, что-то в другую, какая-то часть знаний просочилась в Сиитаса, какие-то обрывки информации пришли по бартеру. Но главное...главное, что Гарвергин кое-что потерял. Потерял частичку себя, крохотный осколок собственного стержня, собственного "я". Тот самый, что теперь стал осью для Сиитаса.

Все это хранитель понимал. Казалось бы, тема закрыта. И, казалось бы, что тут еще выяснять? Какие вопросы остаются по ту грань знания, на его темной стороне?

Однако, Гарвергин был годдиссом, богоподобным, сознанием, горазо более вплетенном в механизмы мироздания, чем смертные. А потому прекрасно помнил, что любое знание есть ничто без понимания причинно-следственной цепи. Проще говоря, понимание явления как такового — ничто без осознания причин его возникновения. Например: мало понимать, что твой ребенок похож на соседа. Необходимо еще и понимать почему. Лишь тогда можно провести линию из точки А в точку Б и съездить этому соседу по морде.

В случае с Сиитасом оставалась некая недосказанность, некое послевкусие, некий вопрос, звучавший "а почему он вообще собственно существовал?".

Всем известно, что годдисс, плюющий на причинную следственность — не годдисс вовсе. А потому Гарвергин был бы совсем не Гарвергин, если бы не возжелал докопаться до певоосновы вышеуказанной странности.

Только вот единственная, кто действительно глубоко понимала структуру и особенности души, ныне отлучена от бытия. Снова Она. Та, кто дважды совершил великое злодеяние, та кто дважды нарушал баланс, та, кто запечатана в тайном склепе. Хотя...

Да. Не такой уж он тайный.

Склеп, пожалуй, не составит особого труда найти. Просто, как правило, координаты любого тайного, а особенно древнего захоронения как бы сами собой всплывают то там, то тут. То подросток, весь красный и испуская жаркое марево, наткнется на древнюю карту сокровищ аккурат меж томами "Гинекология в картинках" и "Анатомия. Взгляд из кустов." А то вдруг какой-нибудь алкаш совершенно случайно свалится в пещеру, совершенно случайно найдет нужный коридор и совершенно случайно обопрется о нужную сталагмитину...А потом ещё прибежит Лесси и немного окосевшая от перегара, вытащит беднягу вместе с сокровищами.

В общем, отыскать ее могилу, как уже говорилось, не такая уж проблема. Тем более, что ходить далеко не надо. Вот он — Северный Куклоград. И где-то под ним ее усыпальница.

И как ни крути, а дорожка будущего все равно упрямо упирается в Нее. Очень настырно упирается. Так, как будто ее специально туда упирают.

Гарвергин наконец отвлекся от собственных мыслей, ибо даже его богоподобные извилины закрутились узлом, как влюбленные змеи. В действительности же едва минуло мгновение.

Сиитас, что все еще называл себя Стасом, сидел на прежнем месте и напоминал статую, которой вдруг приспичило облегчиться. Лоб покрылся испариной, а глаза вспучились, будто два пузыря на поверхности трясины. Он неотрывно следил за истеричной суматохой вокруг Кукольной фабрики. А посмотреть было на что.

Сотни полторы джелмов отчаянно имитировали следственную деятельность. Именно имитировали, что читалось в их озадаченных взглядах. Очевидной причиной подобного поведения выступало полное отсутствие понимания фундаментального принципа данного процесса. А именно: понимания того, что, во имя Сонма, они ищут.

В большинстве своем, народ джелмов не блистал прозорливостью. Гости, временные обитатели. В том мире, откуда они родом, есть прекрасное слово — "турист". Его, как и многие другие познания, Гарвергин выудил в сознании этого юного наглеца. И хоть сама мысль о Сиитасе и выводила из себя, но слово взял на вооружение с чистой совестью. В конце концов знания безличностны и единственным критерием для них является истинность.

А "турист" истинно подходило для глазеющих, повсюду суматошно снующих и в общем-то беззаботных существ. Даже если по ту сторону Чертогов они и являлись средоточием профессионализма, то здесь полностью расслаблялись, превращаясь в нечто вроде оравы детей, дорвавшихся до самоуправства.

Впрочем вернемся к туристам. Так вот, среди них встречались порою и достойные индивидуумы, переехавшие на постоянное место жительства. Для таких в том, другом мире, тоже придумали хорошее слово — "эммигранты". Хотя "переезжие" тоже подойдет. Впрочем явление сие носило достаточно редкий характер, поскольку Сонм проводил чрезвычайно осторожную политику колонизации, сопряженную с кропотливым отбором кандидатов.

Так в наблюдаемой группе касту эмигрантов представляли эльф в легкой серебряной броне со струящимися полами белого шелка, дрэйк, прямоходящий ящер с длинным хвостом и чешуйчатой вытянутой мордой, пара орков в пыхтящих паром экзоскелетах, стиджиец, будто вырезанный из слоновой кости и дроу с висящим на груди противогазом. И это из полутора сотен мельтешащих, будто мошкара, разумных.

Последний экземпляр правда удивил необычайной прытью.

Бегло осмотрев место происшествия он быстрым шагом направился к укрытию Сиитаса. И лишь вовремя воздвигнутый Гарвергином Полог глубоких теней скрыл мальца от его внимательного алого взгляда.

Что же до самого Сиитаса, то он явно заметил, как потускнел свет Белого солнца, пробивавшийся сквозь густые заросли. Почувствовал, как тени обрели бархатистую глубину и плотнее сомкнулись вокруг. Но виду не подал. Так и продолжал сидеть без единого движения, следя за хмурым лицом дроу, благоразумно не доверявшего своим глазам на все сто процентов.

Быть может, сыщик и не побрезговал бы сунуться в колючие заросли. Однако в то же время, стиджиец осторожно подкрался сзади, чем немедленно и привлек к себе внимание. Они еще некоторое время топтались неподалеку и мирно беседовали. Ну как мирно... насколько мирно могут вообще беседовать карбид и вода. А если бы слова имели обыкновение материализоваться тем, что за ними подразумевается, то весь Фабричный холм оказался бы погребенным под всевозможными экземплярами холодного оружия, пыточными принадлежностями и склянками ядов всех мастей (в том числе и несуществующих).

Обойдя несколько раз вокруг кустарника, дроу вновь раздвигул унизанные шипами ветви и вперился в густую, но прям-таки кричаще пустую тень. После чего сплюнул и вновь переключил внимание на подозрительно притихшего стиджийца. Тот очень странно улыбался. Улыбался одним из тез способов, когда за аккуратной линией губ скрывается нечто смертоносное, вроде гранатомета.

Дроу ответил взаимной улыбкой, намекавшей, что вместо пломб в зубах у него половина ядерного потенциала небольшого, но светящегося в темноте государства. При чем светящегося просто так. Без помощи ламп и костров.

Они кивнули друг другу и синхронно вернулись к созерцанию принципа Дроуновского движения, наглядно демонстрируемого подопечными джелмами. Сей принцип заключался в том, что каждая отдельно взятая частичка толпы неслась по прямой до столкновения со стеной или лбом другой такой же частицы. После чего как жук долго валялась на спине, дрыгая ногами, затем вскакивала и неслась в другую случайно выбранную сторону.

Наконец, налюбовавшись игрищами джелмов, братьев своих меньших, парочка торжественно прошествовала к двери цеха номер пять. Туда, где в данный момент зрел Надрыв.

Кстати о надрыве. На севере это явление называют магическая буря, на юге — аномалия. Оба названия конечно верны, но лишь от части. Это просто громкие названия для неизвестности. А на самом деле базовый механизм предельно прост. Если в достаточно ограниченной точке пространства резко меняются условия (особенно плотность эфира), то образуется зона напряженности, при достаточной силе преобразующаяся в Надрыв. Законы мироздания в таком месте могут искажаться самым непредсказуемым образом. И именно там можно добыть то, чего в Гртескуме быть не может. Гарвергин и сам не отказался бы заглянуть в то место, что возникло на руинах его темницы, но...

Он задумался.

А почему собственно "но"? Какое такое "но"?

Он — годдисс. Проведший много лет в заточении и ныне освободившийся. Почему должны быть еще какие-то там "но".

Плоской тенью в густой траве он скользнул за дроу и стиджийцем. И с чистой совестью покидая Сиитаса, все диву давался, почему не сделал этого ранее, почему укрывал пологом глубоких теней и берег от опасности. Как вдруг...

Тень растянулась до предела.

Пятнадцатиметровая плоская гадюка извивалась в травяном ковре. Она дрожала, как струна, она рвалась вперед, как пес с поводка, кажется, даже пыталась отгрызть себя от чего-то...точнее от кого-то. Тень источала немую ярость.

К тому времени, когда Гарвергин оставил отчаянные попытки вырваться, в цехе номер пять уже отзвучали звуки выстрелов и чьи-то безнадежные вопли. А последний из джелмов как раз захлопнул за собою дверь, настолько похожую на книгу, что у хранителя защемило в груди. Он всегда ценил хорошую книгу. И не только за бумагу.

Обтянутая кожей дверь захлопнулась с чавкающим звуком. Словно огромное чудовище проглотило попавшуюся на крючок жертву и теперь начинается самое интересное — пищеварение.

Слегка приунывшая тень медленно поползла в кусты. А в ее вязкой глубине кипела работа. Богоподобное сознание кроило и шило, разрезало и собирало, черкало и правило вновь актуальный План устранения Сиитаса. Друг за другом на сотни нитей возможного нанизывались бусины вероятных событий, гулким топотом вышагивала кавалерия из десятка "Блицкригов" и вереница готовых к реализации затей выстроилась в боевое построение.

"А вдруг?" — вновь прожужжала надоедливая мысль — "Не спеши. Этот смертный может быть полезен. В конце концов он — единственная паства".

Гарвергин замер. Некоторое время он что-то старательно взвешивал и, если бы не был в данный момент растворен в собственной тени, то шевелил бы губами. Наконец он мысленно кивнул сам себе. Кивнул, потому что прекрасно понимал: отрицание — всего лишь негативная форма веры, ее противоположность, а потому неотъемлемая составляющая. Точно также, как та сторона бутерброда, на которой нет колбасы.

Все мысли с пометкой "убить и уничтожить" бережно сложились в увесистую стопку и отправились в верхний ящик воображаемого рабочего стола. Так, что бы не сильно далеко откладывать.

Годдисс кивнул сам себе еще раз, и еще раз пробежался по замыслу.

Сиитас вернет ключ. Потом надо свободить Ее. А уж Она приведет к Нему, старому доброму приятелю. Тут и сказочке конец...и Сиитасу наверное тоже.

"Главное — не забыть паяльник побольше" — удовлетворено подумал Гарвергин.

На этой веселенькой ноте весьма ободренный планом на ближайшее время, он бесшумно поднялся из тени. Невесомой серой фигурой принял вертикальное положение и приблизился к уху Сиитаса...

— Бах! — крикнул он и длинная золотистая кудряшка упала на лицо поверх серых ремней.

В следующий миг на лицо упал еще один предмет, очертаниями напоминавший пластиковый кулак с черными бусинами суставов. Кулак жалобно хрустнул, вздрогнул, но и не подумал убраться с лица годдисса.

Взгляд Сиитаса скользнул по синей материи пиджака, пробежался вдоль руки, пока, наконец, не обнаружил то, во что она упирается. На той стороне он оказалась золотистая прядь кудрей, по обе стороны которой свирепо сверкали тысячами граней два сапфира.

— Еканый барась! — воскликнул парень и принялся трясти в воздухе ушибленной конечностью.

Данная процедура весьма удивила Гарвергина, поскольку голова у данного индивидуума явно ушиблена сильнее и уже давно. Однако трясти ею тот почему-то не торопился.

— Откуда ты взялся? А? — взмолился Сиитас — Ну чего ты прицепился? Сидел бы в своей... — он запнулся.

Эмоции гуляли по его небритому лицу так, будто оператор, сидевший за пультом внутри черепной коробки от удивления пролил кофе на клавиатуру.

Гарвергин испытал внезапное удовлетворение. Затем удивление. Затем вновь удовлетворение. Мягкими приливными волнами всколыхнулось осознание того, что делать мелкие пакости всяким выскочкам — это в высшей мере веселое занятие. Особенно, когда на них столь бурно и беспомощно реагируют.

Оказывается Стокрылый Гзиггс, один из Верхнего Круга, — не просто мелкая пакость и погибель для личной жизни всех обитателей Гротескума, но и годдисс, умеющий получать удовольствие от мелочей. Коими чаще всего выступали банальные подглядывания в ванных и банях. Однако, если кто-то находил вдруг в постели гнездо Заползушек, то можно смело заявлять, что сию обитель обетованную посещал годдисс.

Что впрочем мало способствовало всплескам религиозности, поскольку даже обнаруженные своевременно, одна-две заползушки из гнезда всегда успевали оправдать свое название и так заползти в анатомически укромные места, что никакой пинцет не поможет.

Не удивительно, что Гзиггсу не столько возносили мольбы, сколь тихонько поносили. Разве что кроме народа гоблинов, которые Заползушек ценили, как деликатес и пикантное разнообразие личной жизни. Точнее сначала второе, а потом уж первое.

Гарвергин улыбнулся, что само по себе приравнивалось к явлению астрономического масштаба.

Что же касается Сиитаса, то, глядя в сияющие сапфировые глаза, он припомнил.... Припомнил тысячи и тысячи потрясающих тайн мироздания, бесполезно томящихся на бесконечных полках памяти годдисса. Припомнил и пожалел о содеянном. Ведь отношения с этим "годдиссом" и так не задались со старта, а тут еще этот прискорбный инцидент с участием кулака.

Кулак, кстати, неслабо саднило, а рельеф "ударных" костяшек напоминал форму носа, погребённого под несколькими слоями тонких ремешков.

— Извини. Я не... — Сиитас вновь запнулся. Начинало складываться устойчивое ощущение, что стоит лишь помыслить о произнесении фразы из более чем трех слов, как тут же перегорает предохранитель.

Годдисс терпеливо приподнял бровь. Точнее одна серая полоска изогнулась, чуточку потрескивая чем-то вроде пряжки.

— Ааааа? — парень нахмурился — А где остальная рука? — наконец выдал он некий суррогат мыслительного процесса.

Гарвергин покровительствующее улыбнулся. Так улыбаются слабоумным, чтобы те не впадали в истерику, после чего медленно, слог за слогом растолковывают все с самого начала.

Он проследил вектор взгляда Сиитаса и пришел к выводу, что упирается этот вектор туда, где всегда находился Завет Подобия, точнее его материальное проявление, факел, часть правой руки.

Не снимая, добродушно снисходительной маски, хранитель разогнул по привычке прижатую к плечу руку и вытянул перед собой. Глядя прямо в лицо собеседника, он не сразу заметил, что распростертая конечность имеет вполне обычный пятипалый вид. Правда данное утверждение будет отвечать действительности, если отбросить такие незначительные нюансы, как пальцы, походившие на корни больного дерева и то, что обхватывали они нечто сферическое, но невидимое.

Гарвергин сждал и разжал крючковатую ладонь. Суставы ответили скрежетом петель, что не смазывались с самого сотворения вселенной.

Пальцы сжались. Пальцы разжались. И даже стали чуточку ровнее. Примерно, как на ноге курицы, наступившей на мину.

Хранитель несколько опешил, прислушиваясь к внутреннему состоянию. Нееет. Завет Подобия никуда не может пропасть. Завет — стержень для любого годдисса. Без стержня ведь нельзя сущес....

Мысль будто налетела на айсберг, дала течь и стремительно пошла ко дну. Неужели? Неужели этот сосунок, этот голик пыльницы вертлявой передал свой недуг?

Годдисс нырнул в себя...глубже...еще глубже. Замерев, он проходил сквозь вековые наслоения чувств и жизненных уроков, сквозь врожденное понимание законов мироздания и принципов соприкосновения вселенных. Проходил сквозь свой опыт и свои достижения. Пока наконец не ощутил его.

Ядро. Основу. Стержень. Ось.

Оно никуда не делось. Оно по прежнему вращалось с немыслимой скоростью, а потому казалось неподвижным. Оно по-прежнему производило энергию, силу и могущество, свойственные каждому из годдиссов. Оно по-прежнему сияло нежной бирюзой и лишь незначительная тень легчайшего смятения витала где-то поблизости. Как будто пропало нечто давно забытое. Как будто точно известен факт пропажи, но вот, что пропало — неизвестно.

Гарвергин озадаченно открыл глаза.

— Тогда где... — невыразительно протянул Гарвергин и вдруг сам запнулся. Будто сильнейшее магнитное поле овладело вниманием и направило взгляд. Внезапно он почувствовал это самое "где".

Прямо перед ним. Прямо под протянутой рукой. Прямо в груди Сиитаса. Под пиджаком синей лазуричной материи, под рубахой из крашеной простачьей верьвы, под слоями пластика и плоти находилось оно. Нечто давно позабытое и затерявшееся в глубинах души, но являвшее неотъемлемую ее часть.

Гарвергин инстинктивно потянулся туда, коснулся пиджака и вдруг тот вспыхнул пронзительным синим светом, сквозь который пробивались багровые вертикально вытянутые контуры шрама.

Раздался треск и щелчок. Будто огромный палец, сравнимый по силе с рессорой грузовика, отстрелил окурок.

Из куста Гарвергин вылетел, описывая высокую размашистую дугу. От всех щедрот, так сказать. (Хотя слово щедрот, больше похоже на оскорбление. Например фразу "Ну ты и щедрот", трудно воспринимать, как похвалу).

Совсем немного не долетев до высшей точки, пятнадцатиметровый лимит натянул поводок и годдисс издал сдавленный хрип. Данный звук спровоцировало резкое торможение с неумолимостью бетонной стены прервавшее авиа круиз.

Его дернуло, кувыркнуло и уронило наземь. Туда, где под ковром разнотравья покоилась его же тень....

Годдисс так и не упал в привычном сысле. Он плюхнулся во мрак. Ибо черное пятно вдруг издало радостный "хлюп", всколыхнулось и проглотило своего повелителя. Черные вязкий всплеск взметнулся сюрреалистичными очень высокими и острыми волнами, будто растянутая до пределов резина, и столь же стремительно разгладился до первичного состояния.

Спустя пару мгновений, описав серию головокружительных пируэтов, туда же хлюпнулось нечто похоже на лапоть. Если конечно отбросить множество пряжек на серых ремнях, вырезов под пальцы и того факта, что предмет дымился.

Похожая струйка дыма вилась над зарослями кустарника.

— А ты точно бог? -безмятежно поинтересовался Стас.

Вокруг вновь расстилалась вязкая субстанция знаний. Они плавали рядом, точно любознательные рыбки. Но стоило пошевелится, как тут же бросались наутек.

— Нет — ответил Гарвергин.

Стас нахмурился.

— Но ты говорил, что тебя называют богом — несколько обиженно напомнил он.

— Я говорил, что в твоём мире меня называли бы богом — невозмутимо поправил тот.

— Одно и то же — сказал парень.

— Нет.

— Поясни.

— Не могу.

Стас опять нахмурился.

— Но почему?

— Чтобы возник ответ, нужно сформулировать вопрос.

— Хм... — парень задумался — Кто ты?

Годдисс улыбнулся.

— Я — годдисс.

— И чем же годдисс отличается от бога?

— Всем.

— А чем конкретно? Хотя бы основные отличия. — умоляюще произнес Стас.

Гарвергин вздохнул.

— Годдиссы есть сущности, питаемые верой. Вера есть сила, происходящая от сознания. Сознание есть отражение души. Душа есть росток, взошедший из зерна. А бог — тот, кто посадил зерна.

Стас чуть было не захлопал в ладоши. Однако возникшее чувство в тот же миг улетучилось.

— Он что, источник душ? — бесстрастно спросил он.

— Нет. Он — тот, кто приводит в движение стрелки часов. Он — тот, кто заставляет журчать ручей. Он — тот, благодаря кому душа может появиться.

Капелька осознания упала в лужицу того, что Стас назвал бы "своими" знаниями. Он восторженно вздохнул... И совершенно безразлично выдохнул. Все эмоции снова будто впустили в канализацию.

— А ты встречал когда-нибудь этого бога? — наконец спросил он.

— Нет — ответил годдисс.

— А откуда ты знаешь, что он есть?

Гарвергин промолчал.

— Спроси что-нибудь другое — наконец сказал он, явно не желая признавать наличия темных пятен в своих познаниях.

— Хорошо — с легкостью согласился Стас, чувствуя, как пространство необъятной информации выскальзывает из под него. Как все реже покусывают ноги рыбки тайн, как все дальше виляют их невероятные хвосты.

— Что значит Хранить Завет Подобия?

В этом пространстве не было ни рук, ни ног, ничего осязаемого привычным набором органов, как и самих органов. Лишь легкое ощущение серости. Тем ни менее, создалось отчетливое ощущение, что Гарвергин приосанился.

— Я годдисс, хранящий подобие. — с гордостью изрек он — Я — спираль ДНК этого мира. Я — тот, кто знает, как все должно выглядеть. Я — враг хаоса. Я — ....

Шум ветра и шелест кустов проглотил последние слова годдисса, как будто Стас вдруг вынырнул из морской пучины на поверхность.

Примерно тридцать два острых шипа в тот же миг вонзились ему в лицо. Стас вскрикнул. Куст, в котором он "отдыхал", заходил ходуном.