Гротескум (Второй темпоральный реверс)

Губы продолжали шевелиться.

— Ты бесконечности остаток и огарок Бога,

Лишившийся всего, не видящий дороги.

Заброшенного кладбища смотритель,

Надгробий тысячи иссушенный ревнитель.

Как смеешь выносить ты прочим приговор,

Соткавший одиночества шатер.

Ты тщетно поливаешь кровью земли

За то достоин Ты вердикта, ВНЕМЛИ!!!

"Слияние. Шаг третий. Резонанс". — это произошло вновь. То, что никогда не происходило, но должно было произойти. У него давно было имя, просто об этом никто не знал. А теперь оно сорвалось с ветки нереализованных событий и свалилось на предназначенные головы.

Замер Гарвергин. Замер Стас. И лица их приняли одинаково бесстрастное выражение. И находились они одновременно в двух телах и ни в одном из них, а бок о бок где-то между. Там, где рука хранителя касалась груди. Там, где простиралась нейтральная территория.

И слова стали произноситься в унисон одинаковыми голосами, наполненными силой и вибрацией. Только теперь шли они не откуда-то снаружи, а из глубин души. Души единой для двоих. Оттуда, где она сворачивается в точку и дальше, глубже, бесконечно, будто фрактал, не имеющий начала, как и конца.

"Пустыня в каждой из песчинок

И в каждой капле океан воды

Как тьма и свет во век едины,

Так мирозданья нет без пустоты

И сменит Пес свою пещеру

На лязгающий тленом поводок

Покуда поводырь не станет целым

И не откроет око Спящий Бог!!!"

И глас умолк, что не принадлежал ни Стасу и ни Гарвергину. И наступила тишина. Хранитель растерянно хлопал глазами.

— Пустыня в каждой из песчинок. А кто-то ср** на мой ботинок. — продекламировал Стас, тем самым знаменуя и подчеркивая свое возвращение к прежнему состоянию перманентного безумия, осложненного редкой разновидностью синдрома Туретта.

Он взглянул на обалдевшего Гарвергина.

"Неужели есть что-то неведомое, новое и удивительное для этого древнего существа?" — подумал Стас. И от этого осознания величие хранителя несколько померкло в его глазах, позволив принять внезапное и твердое решение. Оно было абсурдным и невозможным априори — одолеть, одержать победу не убивая, подчинить хранителя и все его знания своей воле. Все это сконцентрировалось, сжалось, скипелось в правой ладони, и невероятно потяжелевший кулак ударил противника в грудь.

Касание.

Треск.

Боль в пальцах.

Брызги красного и золотого оросили серые одеяния.

"Слияние. Шаг четвертый. Родство".

Яркие пятна масляных красок послушно легли на невзрачное серое полотнище и Гарвергин вскричал, и забился в конвульсиях, и заскреб по разукрашенной веселыми цветастыми пятнами груди, словно краски въедались в его плоть.

Как ни странно, но они действительно въедались. Нанесенный узор не торопился смазываться и исчезать под конвульсивным напором скребущих движений. Наоборот. Он, словно волшебная печать на контракте, приобретал все более отчетливые очертания, пока не стал похож на золотой перевернутый треугольник с красным кругом, очерченным посреди горизонтальной стороны.

Внезапно громкий хлопок ударил по ушам. Меж борющимися противниками вспыхнуло сияние, а Зверь, державшийся поодаль схватки взрыкнул и жалобно заскулил. Для Стаса мир стал ослепительно белым, затем бездонно черным, а после звенящим и текучим, словно весенний ручей.

И сам он словно лежал на дне ручья, наблюдая сквозь толщу воды картины смутных, обманчивых миражей. Ибо не мог он поверить в видение, где пять голов единого Зверя поочередно склонились над ним в почтительном поклоне. А в следующий миг раскрылись пасти и мир наполнился громогласным ревом.

Тело наполнилось вибрацией, а чудище затряслось и стало буквально рассыпаться на части подобно трухлявому пню под топором дровосека. Только вот вместо щепы с гигантского уродливого тела осыпались комья из мифических зверей всех пород и мастей. Вот один из ломтей искореженной плоти развернулся принимая очертания легендарного единорога, другой — обратился мантикором, третий — вообще стал чем— то невиданным, огромным жуком — рогачом на шести толстых слоновьих ногах и хоботом меж своих устрашающих хитиновых рогов.

Твари падали на ворох книг, корчились недолго и расползались в разные стороны, будто тараканы от внезапно включенного света.

Наконец дождь из фантасмагорических представителей фауны, а местами и флоры, прекратился и Зверь, заметно потерявший вес, начал содрогаться с новой силой. Пять туго скрученных шей пустились в пляс, головы закружились в замысловатом хороводе и то, что мгновение назад было единым, начало разделяться.

Скрученные, изуродованные тела наполнялись жизнью и возвращали былую форму. Искореженный хитин наливался блеском, узловатые лапы с силой сжимали и разжимали затекшие пальцы. А ободранные крылья верно обрастали пером, пока наконец пять величественных существ окончательно не разорвали остатки связывавших уз.

Громко чавкнули обрывки склизкой кожи, падая на ворох книг, щелкнули обломки хитиновой скорлупы, мягко плюхнулись клочья золотой шерсти и совсем неслышно опустились три радужных пера. Опустились на то место, где только что творилось нечто невообразимое но несомненно великое. То, что непременно отразится на этом мире и запомнится надолго.

Последние из существ скрылись в темноте, сопровождаемые скрежетом когтей о камень.

" Гарвергин будет ругаться" — мрачно подумал Стас.

"Слияние. Шаг пятый...." — еще одно событие хотело сорваться с ветки мультивариативности, но донеслось до реальности лишь затухающим отголоском.

И вдруг пропало наважденье, пропала муть той странной пелены, что застилала взгляд и слух. Парень взглянул на Хранителя. Тот выглядел измученным, уставшим, виноватым, но довольным. Так выглядят люди, осознающие, что допустили ошибку...страшную, но, зараза, такую приятную.

Гарвергин устало улыбнулся, закрыл глаза и растворился в воздухе, словно провалившись в сгустившуюся тьму.

Следом задрожал свод пещеры, затрещали ослабленные тысячами подкопов стены, воздух наполнился низким гулом. Пол вздрогнул, подбрасывая песок. Откуда то подул холодный пронизывающий ветер, безжалостно хлеща обнаженное тело. А все то малое, что можно было разглядеть, скрылось за песчаной бурей.

Где-то рядом рухнула огромная глыба и Стаса накрыло волной. Он опрокинулся навзничь, с трудом поднялся и двинулся к месту, где провалился в этот сводчатый зал. В таких условиях на зрение никак нельзя было рассчитывать. Оставалось надеяться на собственные предчувствия.

Парень судорожно шарил руками в мечущемся вокруг песке, пока наконец не нащупал что то твердое. Изувеченный каменный обломок преградил путь. Стас начал карабкаться по нему вверх к потолку, надеясь добраться до ранее примеченного отверстия. Пальцы то и дело соскальзывали, а босые ноги саднило от порезов.

Мощный толчок встряхнул пещеру в очередной раз. На мгновение Стас почувствовал, как тело теряет вес, приподнимается в воздухе, а скала уходит из под пальцев. Словно она решила подшутить и, улучив момент, чуточку сдвинулась. Парень судорожно пытался схватиться за сбежавшую опору, но гравитация вновь поймала его в сети и швырнула вниз. Он больно ударился, отлетел, вновь ударился, упал на спину и кубарем покатился к подножию песчаного холма. Мечущийся песок, и потоки леденящего ветра с благодарностью проглотили подношение.

— Так кто же ты такой? Я имею ввиду, что ты такое?

— Годдисс. В твоем мире меня называли бы богом, божеством, высшим. Это несколько странно, что ты не обратил внимания...и оскорбительно.

Стас ощутил легкую неловкость. Оказывается тут бог, а мы его тапком...какой пассаж...

— Скажи мне, Гарвергин, а неужели все должны пройти одним путем... Ну, родиться куклой и ею остаться, похрустывая шарнирами суставов? — тихо спросил Стас, уводя тему разговора в иное русло.

Он не хотел задаваться вопросом, где он и что происходит. Просто вокруг витали знания. Только протяни руку и получишь ответ на любой вопрос. И это восхитительно.

— Ну зачем же оставаться — удивился Хранитель — В этом мире полно других народов. Эльфы, гномы, даже электронные недолюди, сибероны. Не люблю я их. Слишком мало в них чувств и слишком много текстолита. А еще ума...

— А разве много ума — это плохо? — задумался парень.

— И ум и чувства — страшная сила. Вместе с опытом они порождают мудрость. А порознь творят безрассудные опрометчивые и циничные вещи.

— Да? — протянул Стас — Интересно. Никогда о таком не думал. Но вернемся к моему первому вопросу. Говоришь можно быть не просто куклой?

— Ну да — вздохнул Хранитель — Любой народ готов тебя принять, если докажешь свою преданность и пригодность. Тебе помогут переродиться, совершить новый шаг.

— Так значит эльфы и всякие там гоблины...они значит подобны?

— Да.

— А я значит не подобен?

— Нет.

— А почему? — в этом вопросе было столько наивности, что хватило бы на армию младенцев при чем до самой их старости.

— А ты хоть знаешь, кто ты есть такой, весь хохломистый, расписной? — с интересом спросил Гарвергин.

Парень на мгновение задумался

— Наверное знаю, всегда знал, но никогда не задумывался. Ответ ведь не может существовать без вопроса.

— Не совсем так — вздохнул Гарвергин — Вопрос просто находится в состоянии неопределенности. И существует и не существует, как тот кот из вашего мира.

— Кот Шредингера...

— Да-да, он самый. Так кто же ты?

— Я божик... — гордо ответил Стас — Ну что, теперь и я подобен?

— Нет конечно — безразлично отсек собеседник — Тебе подобных в этом мире нет. Видишь ли, народы здесь тщательно отбирались и взращивались. А ты просто сорняк, подобный лишь сам себе.

— А почему я не могу быть первым, основателем. Может я лучше прочих, хотя не буду утверждать. Может все те, кто подчиняясь чужой воле, идут проторенной дорожкой... может все они, нерешившиеся выбрать особый, собственный путь... может это они бракованы. Может у меня есть то, чего нет у них, искра, цель, желание... — Стас запнулся.

— Может — тихо произнес Гарвергин — Но я давно не решаю столь важные вопросы.

— Мнда, ты просто решаешь кому жить, а кому умирать — с укором произнес парень.

— А лезвию клинка всегда проще, чем руке, что его сжимает...

Глава 6. Сталкер меча и магии.

//Жители Гротескума и вольный народ джелмов внемлите. Пространство этого мира вновь нарушено. Смута сплелась и обрела форму. Смута набирает силу. Смута таит опасность. А победа над ней сулит могущество и славу. Спешите в окрестности Северного Куклограда. Доберитесь до сердца Смуты, добудьте ценные трофеи и Двенадцать спящих одарят почестями и щедрым вознаграждением. //

Провибрировал звенящим голосом белый кристалл в сфере из золотых дуг. Он свободно парил над плечом длинной фигуры в камуфляжном плаще. Плащ облепили, будто гнезда ласточек, всевозможные карманы, ячейки и ремешками. Непромокаемые свободные штаны той же расцветки в области бедер туго перетягивали ремни, а края штанин терялись в тяжелых армейских ботинках.

В каждом из карманов, петелек или ремешков можно было отыскать амулет, эликсир или магическое устройство подобное информационному кристаллу, парившему над плечом.

Голову, будто мирно дремлющий, но очень сердитый пес, оберегал капюшон. Работу свою он знал на отлично, а потому разглядеть, что же творилось в его темных владениях не удалось бы даже с прожектором в руках. Однако оттуда, из темного пятна, на грудь свисала лупоглазая грушевидная морда с гофрированным хоботом и стальным увесистым рылом на конце.

Вообще-то, твари с подобной физиономией, будь она хоть трижды добрая, семи пядей во лбу и умела ловить мышей, в любом приличном поселении не светило бы ничего хорошего, кроме почетного звания "чупакабра", угощения из вил с факелами и солидного плевка на посмертное пепелище. К счастью, то, что болталось на груди незнакомца, было всего лишь противогазом.

Некто встал с травяной кочки и затоптал костер. Сочная четрепелка, местный аналог перепелки, но с куда более мясистыми крыльями в количестве четырех штук так и не дожарилась. Пришлось оставить на импровизированном вертеле из веточек. Места в рюкзаке не так уж много, а поход в недра аномалии всегда может обернуться трофеями и не факт, что маленькими.

Аномалия. Не Смута, как ее зовут Двенадцать спящих. Смута всего лишь обозначение хаотической непредсказуемости, царящей внутри аномалии. И уж тем более не Магическая буря, как привыкли называть это явление северяне. Только аномалия. То, что не нормально, не типично для конкретных законов конкретного мироздания. Правда завидное постоянство, с коим эти явления возникают, недвусмысленно пытается намекнуть, что возможно оно, явление, само по себе является законом. А следовательно, вполне нормально и даже обыденно. Ведь посудите сами, если бы с самого рождения вы каждую пятницу наслаждались бы дождем из вареных сосисок, то это считалось бы вполне заурядным метеорологическим поведением природы.

Себя же Некто считал ни кем иным, как сталкером и абсолютно обоснованно утверждал, что данное обстоятельство не требует дополнительных пояснений.

Он выдернул из земли прутик с светящимися белыми листочками, росток Перводрева, и ландшафт тут же принялся переваривать следы пребывания. Мгновенно остыл и зарос костер, рассосалась травяная кочка. Очень полезный аксессуар, этот волшебный росток: позволяет в дикой местности производить манипуляции с ландшафтом и ставить лагеря, не рискуя потерять дорогое снаряжение. Полезен и на рейдах. Если монстров много и собирать трофеи некогда. Воткнул росток и на некотором расстоянии агрессивная окружающая среда перестанет быть такой уж агрессивной. Правда и перегибать палку (ха-ха) не стоит. Чем дольше росток сдерживает силы природы, тем яростнее потом отдача. Ходят слухи, что незадачливых путешественников, злоупотребивших магией Перводрева, мгновенно расщепляло возвратным разложением.

Сам Некто никогда такого не видел, а испытывать на собственном опыте не стремился. Ему нравился новый мир волшебства и аномалий. Ему нравилась новая жизнь исследователя опасных и древних мест, сулящих невиданную добычу. Ему нравился Гротескум.

Он отверг прошлое имя. Что оно могло значить в новой инкарнации? Отверг свое тело, слабое и уязвимое. Что оно могло дать кроме боли? Отверг человечество, коварное и изворотливое. Что оно могло дать кроме лжи?

Теперь его зовут М'датт, младший сын Ковена Клинка. И находится он далеко от родных земель жаркого южного полушария.

Хотя и на свой народ и на ковен Дат плюнул почти сразу после обряда Второго рождения, однако изгнанным он не стал. Для этого надо было сильно постараться, а родной дом всегда может стать тем единственным местом, где примут в тяжкую минуту.

Поэтому Зов крови оставался той тоненькой ниточкой, что связывала Дата с его народом. Правда, обрети данная ниточка физическое воплощение, ею не составило бы труда рассечь гору на мелкие ломтики, будто свежую булочку. Настолько могущественной и непререкаемой силой обладала способность каждого Прародителя, каждого из Двенадцати спящих.