Ниндзя-маг. Опередить и уничтожить

— Дерево Ултарг может расти и без всякого ухода, — отвечаю с долей сожаления.

— Оно для тебя важнее меня?.. — Скрипуче прохрипел Арахор, помнивший все наши уроки по развитию мимики.

— Я взял почку и сжег предыдущего арахора, — сухо отвечаю, не стремясь показывать, насколько больно даются мне эти пугающие слова. — Своему творению я бы мог отмерить ровно столько воли, ума и мудрости, чтобы хватило лишь на верное служение.

Треант не сдержался и задеревенел, пустив ветви и корни, безуспешно попытавшиеся взломать каменный пол.

— Да, Арахор, одна из причин твоего рождения — желанность наблюдения и ухода за деревом Ултарг. Я рад, что ты не умеешь лгать и хоть чуточку чтишь, не смея поднять ветвь на отца... Надеюсь, ты меня когда-нибудь поймешь и простишь, сын. До встречи через век...

Я не собирался так глупо поступать, но уж больно щемило сердце...

Пусто... Никто не встречал, никаких посланий и намеков.

Сутки приходил в себя и отвлекался, откровенно боясь наведываться в Сад. Вместо встречи с неведомым сыном, для которого прошла сотня лет, я инспектировал результаты деятельности Локара. Космического металла набрались многие тысячи фунтов. В основном старые метеориты. Квинтэссенции Льда, что представляла собой космическая странница с яйцами драконов, набралось всего лишь считанные сотни фунтов — все в первый год после падения. Венцом удачи были кристаллы: один величиной с человеческую голову, два с кулак размером все еще оставались скрытыми внутри каменной породы, горсть мелких, габаритами от пальца до зуба.

— Х-хозяйка, — вымолвил распластавшийся у моих ног Локар, призванный Словом Власти "Время". Вместе с ним бухнулись на пол и стали пресмыкаться передо мной-ящерицей оба его подельника, таких же потных и разгоряченных, но не имевших права слова.

Мне стало донельзя противно, хотя я прекрасно знал, что прелюбодейство в них когда-то особо культивировали. Мне стоило великих усилий удостоить рабов чести быть у ног моего истинного облика, а потом отрешиться от взбудораженных людей и зажечь пламя Молний и пламя Аматерасу.

— С вас достаточно страданий рабского существования. Это — ваши Огни Искупления. Они сжигают мгновенно. Пламя Молний просто уничтожит тело и душу, отправив девственный дух на новую спираль перерождений где-то и когда-то на Ториле. Пламя Аматерасу двойственно. Если вы искренне раскаетесь, оно останется белым, а ваша Искра Жизни вспыхнет звездочкой и отправится на небеса. Если вы будете кривить, оно станет черным и начисто сотрет вас из мироздания. Горение продолжится ровно сутки. Кто решит остаться рабом — тот будет продан знакомому вам демону.

Вынеся вердикт, телепортировался из комнаты: дотондзюцу опустило скалу входа, фуиндзюцу дополнительно запечатало, трехсоставной обод Слов Власти увеличился до кольца и вывел получившийся пузырь из парадокса времени. Намеренно дал им ощутить магию рабского ошейника и общее число рабов — трое. Долго ждать не пришлось. Продажная душонка цинично пихнула одного подельника в Пламя Молний, удостоверившись, что я не врал. Оборвавшийся вскрик стал спусковым крючком катарсиса у второго, как я и предполагал, поглощенного белым Аматерасу. Семя сомнений расцвело внутри Локара, до того решившего податься в услужение демону. В итоге раб, рожденный от раба для рабства, не сумел обмануть сам себя — исчез в черном пламени.

Грустно всё это...

Подчистив хвосты, я напоследок взял из руки своего двухтысячелетнего голема понравившийся ему неровный кристалл кометного льда, размером немногим более детского кулака. Создав ледяную перчатку, сунул правую руку в центр могучей грудины. Обратившись в серебряного дракона, принялся утрамбовывать голема самого в себя. Высвобождая накопившуюся ярость и гнев на себя и сына, последним усилием сжал челюсти и впихнул остатки своего ледяного конструкта внутрь деформированного до правильной формы космического кристалла, засиявшего бледным светом, от холода которого с треском стал прирастать лед там, куда падали лучи — даже чешуя и крылья дракона быстро покрылись инеем.

Изможденным, но с легкостью на душе покинул морозильник — самое время было нырнуть в бездонный океан магмы и проверить состояние других заготовок. Сутки я собирался с мыслями, набирался смелости, расслаблялся и нежился в гроте с горячими источниками, некогда любезно отделанными и выпестованными не одним поколением саррухов, рождавшихся и умиравших в никогда не покидаемой ими Темпоральной Яме — пока не изобрели омуты памяти и пророчеств.

Сад встретил меня благоуханием, ровной разметкой клумб. Замком и огромными фигурами сов, выражавших то, как Арахор жаждет домашнего уюта и как он соскучился по другу Уллю. (иллюстрации 259 и 260) Девяносто девять лет Сад был полностью заброшен. Лишь одно место несло в себе вековой отпечаток — рядом с ростком Ултарг. Благодаря смекалке треанта, оно имело потенциал гигантского роста, не сдерживаемого узостью рунного глифа. Он насыпал холмик, оставив в центре лишь главный корень, а все прочие пустив поверх в разные стороны.

— Здравствуй, папа, — поклонился ребенок, изображавший тот возраст, что "нравился" мне.

— Здравствуй, сын. Красиво у тебя получилось, — вполне искренне хвалю.

— Я угодил тебе? — Кротко спросил он. Я тяжело вздохнул.

— До тебя я делал только своих клонов. Ты мое первое разумное творение. Я пытался воспитывать тебя как родного сына, но по крови и видовой принадлежности ты другой — из расы треантов. Эльфы могут повзрослеть до репродуктивного возраста за дюжину лет, а могут зреть почти век — это зависит от многих факторов, прежде всего воспитание. Я пытался представить тебя эльфом, сын, но ты — треант. Поэтому не надо пытаться мне угождать, претворяясь маленьким.

Он смиренно скрипнул и подрос до уровня, когда случилась трагедия:

— Больше я не расту, папа, — пожал он плечами, отвернувшись, но продолжая искоса следить за моим лицом.

— Ты нашел ответ?..

— Судя по тебе, пап, я не справился с задачей.

— Чем ты занимался?..

— Спал, — прямо и честно ответил треант, правильно поняв, о чем мой вопрос.

— Знай, сын, предназначение треантов — это Лес. Забота и защита.

— Ты не обучал меня защите, папа, — сдержанно произнес пацан.

— Ты неплохо обезвредил голема.

— Пап, ты не рассказывал мне о других. О таких, как я... Почему? Ты не успел, да?

— И да, и нет... Первый треант, которого я видел в своей жизни, являлся созданным друидом конструктом на подобии тех бездушных големов внизу. Второй — твой прямой предок. Я чуть-чуть знаю о треантах от Духа Леса и книг. Я тебя вырастил другим — похожим на себя. Извини, сын, я только сегодня понял, что в угоду своим желаниям сделав тебя отличным от других, невольно передал свое проклятье — проблему расовой самоидентификации.

— А... тогда почему...

— Это приятно, когда тебе угождают, сынок, — я верно истолковал его затруднения. — Это моя вина, сын, что ты не мыслишь свою жизнь без меня. Но смысл твоей жизни не сводится к одному лишь служению мне.

Слова застряли в горле. Не смог признаться, что перед осуществлением ритуала думал о тысячелетних деревьях и поиске подсказки, как мне самому справляться с такой прорвой лет — помимо забвения. Одну нашел — спячка, но не для этого ответа я давал своей твари живой и пытливый ум, а главное — память. Это дар и проклятье — вечно помнить всё.

— У меня впереди девять тысяч восемьсот девяносто лет для поиска ответа для тебя, отец... — горько проскрипел Арахор, прослезившись и с деревянным скрежетом сжав кулачки. Он понял природу дерева Ултарг и страшился...

— Рассудком я понимаю, что мы оба должны пройти через все эти душевные муки, чтобы окрепнуть... Но как же это — больно!

— Зачем нам страдать, папа? Почему... почему мы не можем вновь жить вместе? Как раньше...

— Потому что я боюсь тех изменений, что вызывает во мне течение времени. Потому что я существо социальное и стал очень тяготиться слишком затянувшимся отшельничеством, начал сомневаться в здравости ума и правильности целей...

— А... а как далеко твое настоящее время, папа? — С ужасом спросил треант.

— Почти в тридцати четырех тысячах...

— Н-ненавижу тебя! — Вскричал Арахор и стремглав метнулся в самый дальний угол.

Я опередил его и подхватил под мышки.

Быть раздавленным в объятьях дерева — не самая приятная участь. Зато я дал ему высвободить гнев и заодно выяснил, насколько бывают целебны янтарные слезы треанта. Порой во взаимоотношениях сам биджу хвост сломит — сколько же иногда возникает сложностей на пустом месте!..

— Живи, сын, — окрикиваю глупца, сбросившего стручок и решившего свести счеты со своей жизнью. — Хочешь свободы — сам вырасти своего преемника.

— За что ты меня мучишь!? — В сердцах воскликнул зареванный мальчик.

— А ты? Я не идеальный отец.

— Я не идеальный сын, — спустя очень долгое время откликнулся все еще всхлипывавший мальчик.

— Но мы оба стремимся стать лучше, — с нажимом говорю утверждение. — Я останусь обучать тебя защите. Будем проводить спарринги...

— Папочка... умоляю, просто останься со мной навсегда, папа! — Воскликнул треант, подбежавший ко мне и рухнувший у ног, не смея коснуться.

И тут его по-настоящему прорвало. Он на разные лады каялся и клялся, что больше ни за что и никогда не поднимет на меня руку, не причинит вреда и все такое прочее. Он говорил-говорил-говорил, не осознавая, в какую пропасть понимания меня ввергает. Темпоральная Яма — изолированный мирок. Только он и я — его создатель. Редко залетают глупые птицы из необъятно большого мира по ту сторону — все чаще гадят сверху. И вход запечатан мною — от нежданных и нежеланных гостей. Лишь безмозглые насекомые могут — и не боятся — пересекать границу аномальной зоны. Я — неотъемлемая часть его мира, слишком тесного для его широкой души, слишком скучного для его любознательного ума. Я обрек его на две чудовищные пытки, дважды фактически бросив — жестоко предав его беззаветную сыновью любовь. И что же? Он сейчас корит себя за недостаточную любовь ко мне и не смеет молить о прощении у сгорающего со стыда горе-папани, с дуру решившего выступить макиварой для битья. "Мы в ответе за тех, кого приручили... или взрастили", — бичом палача пульсировала мысль в моей голове, определенно, с тронувшимся умом. Адекватный бы ничего подобного не сделал.

Не знаю, как бы мы пережили накал страстей, не приди мне светлая мысль убаюкать Арахора. Сон лечит. Я и сам провалился в дрёму, вновь трусливо сбегая от действительности.

Мой долг перед собственным творением многократно вырос: в глубоком сне я наконец-то отыскал путь домой — в Доминион. Сотни раз пробовал выйти через астрал, как когда-то, разве что церемониальный кинжал не втыкал в сердце — из боязни непредвиденных последствий. Зря.

Практически ничего не изменилось с моего последнего посещения демиплана. Маняще светилась поверхность Купели Сияния, соблазняя мгновенным переходом в "настоящее" — застывшее время сокровищницы Зимнего Клыка. Душа увидела и тело в состоянии, не отличимом от дерева, клубочком свернувшегося на кренделе из ног.

Был соблазн наклониться и подхватить трепещущую душу Арахора, но я сумел не пойти по легкому пути решения проблем. Вместо этого поспешил обратно и стал греть треанта, став маяком для его души, по моей вине погрузившейся в кошмары теней...

— Это меньшее, что я могу для тебя сделать, папа, — просительно сказал мальчик, поднося мне выращенный стакан свежевыжатого сока по окончанию моей разминки с экзотичным тренировочным оружием в виде двух специфичных кунаев, связанных цепью. (иллюстрация 261) — Не лишай меня... — слова застряли в дупле его рта.

— Спасибо, — все, что я из себя выдавить. Ощущал себя последним засранцем, сделавшим из формально приемного сына — добровольно покорного слугу, чей смысл жизни — в господине. Все ли боги проходят через это?..

Никакой радости и веселья всю декаду кряду — лишь вымученные улыбки и внутренние терзания из разряда если бы да кабы. Фамильяры тоже ощущали тягостно подавленную атмосферу и старались вести себя тише воды, ниже травы.

Я перебрал в уме кучу вариантов. Со всех сторон рассмотрел и все же отмел первым напрашивавшийся вариант с древесными клонами. Треанту достаточно посадить свой стручок. Достаточно вырастить палец или сделать прививку, чтобы получился слуга для спарринга с моим ледяным големом. Смерть куклы омрачит — жизнь породит ревность. Я думал предложить поиграть в го или шахматы, но живо представил, что Арахор не подумает пытаться победить меня даже в интеллектуальной игре. Разве может быть творческий задор или игры с таким пасмурным настроением? Вместо учебы — заучивание и заискивание с фальшивой улыбкой до ушей.

— Так больше не может продолжаться, — какой-то там по счету круг вдруг стал озвученным.

— Пап, я сломался? — У меня едва не возник когнитивный диссонанс.

Деревянный стакан в моей руке с хрустом лопнул, расплескав сок из трав и фруктов с мякотью.

— Время залечит...

— Или покалечит, — веско и довольно пессимистично вставил чересчур смелый и вспомнивший о язвительности феникс, не дав мне договорить "душевные раны".

Уллю согласно ухнул — в тоске по мышам-полевкам. Мыслящее растение вздрогнуло, явно вспомнив мои опрометчиво сказанные слова о страхе изменений. "Как же много я наломал дров..." — от этой мысли я сам передернул плечами, ужаснувшись. Но... но я не жалел о своем решении начать этот извращенный опыт даже с тем учетом, что не представляю, закалиться ли мое открытое и пораненное сердце или зачерствеет, о чем когда давным-давно предупреждала богиня устами своей жрицы Лину. Но раз уж я божество, то надо смириться и принимать за данность, что кто-то целиком и полностью посвящает свою жизнь мне. Смекнул отвлечься и отвлечь от черной меланхолии:

— Крупы, пряности, сухофрукты, сухпайки... — начал перечислять я по мере извлечения остатков снеди. Не сдерживал эмоции и сглотнул слюну по вкуснятине, что годы не ел уже, обходясь энергетическим пайком сен-чакры. — Тебе будет интересно восстановить исходные растения, сынок.

— Это приказ? — Смиренно опошлил он всю мою блестящую идею.

— Я давно не кушал обыденной еды, сынок. Мне будет приятно, если ты снимешь несколько мешков урожаев злаковых и заполнишь емкости с пряностями.

— Сделаю, папа, — покорно кивнул он своей потускневшей и выцветшей зеленоватой шевелюрой.

Мне было не занимать терпения, не отказал себе в возможности потрепать мальчугана, возвращая краски жизни его растениям-симбионтам. Он угодливо подставил голову, едва не шмыгнув от накатившей памяти.

К биджу!

Я извлек и завертел перстень, разбрасывая горячие лучики отраженного солнца. Слепок пламенной души золотого дракона Риикано дал мне мудрый совет постичь эмоциональный огонь. Предотвратить обледенение души от холода рассудка? Овладеть изначальным пламенем и божественным огнем на ином уровне? "Познать себя", — так он сказал мне однажды давно.