Акула пера в мире Файролла-8 Слово и сталь

— Так и мы не просто корпорация — двери лифта раскрылись, мы услышали звуки какого-то лихого танца двадцатых годов, звон бокалов, шум голосов — Ты про это забыл, приятель? Да, тут я твою подружку прихмахершу завернул. Она с нами хотела, но получило мое четкое балтийское 'нет'. Ты не в претензии?

— Только спасибо скажу — заверил я его — Ее на такие мероприятия вообще пускать нельзя.

Раздался шум открывающихся дверей второго лифта, оттуда вывалась вторая часть нашей армии.

— Петро, как войдем — сразу давай очередь в потолок — скомандовал Азов — А дальше ты, батька, говори.

Говори. А что говорить-то? Он же не грабитель был? Что именно говорить? Это налет? Это переворот? Это погром?

— Ой, это кто? — к стене прижалась удивленная нашим видом девушка в красивом платье, завораживающе оставившим обнаженным одно плечо, в глазах стоящего рядом с ней молодого человека я увидел зависть.

— Та не шугайтесь, барышня — мягко сказал ей я — Если не будете шуметь, так и не будет вам ничего.

Зал был огромен. Неимоверной высоты потолки, на которых висели невозможной красоты и таких же размеров люстры, озаряющие все вокруг ярчайшим сиянием, окна во всю стену, и огромное количество людей, мужчин и женщин, кружащихся в танце, беседующих друг с другом или просто выпивающих и закусывающих. В противоположном конце зала было небольшое возвышение, на котором в кресле, за небольшим столом сидел Старик. В какой-то момент мне показалось, что наши взгляды встретились, но видимо только показалось.

Трах-тах-тах — лающе загромыхал за моей спиной 'льюис', я обернулся — Петро стоял со зверским оскалом на лице и явным удовольствием жал на спусковой крючок жуткого агрегата.

— Та хорош! — махнул я рукой с маузером — Заканчивай.

Музыка в зале стихла, кто-то неуверенно взвизгнул, кто-то зааплодировал.

— Спокойно, граждане — смягчая букву 'г' до почти 'х' сказал я и шарахнул из маузера в поторолок — Не надо оваций. Мы здесь так, неофицияльно.

— Это ограбление? — со странной улыбкой спросил незнакомый мне мужчина из толпы.

— Да о чем вы — поигрывая пистолетом, я подошел к нему — Просто отряд анархистов из славного Гуляй-поля решил посетить ваш праздник. Чего мы, не люди? Да, хлопцы?

Хлопцы за моей спиной дружно засвидетельствовали то, что они люди и имеют полное право на веселье, пусть даже и в компании буржуев.

— А вот вы, господин хороший, смотрю, не сильно сочувствуете нашим справедливым идеям свободного анархического мира — я чуть выпятил челюсть вперед — Или вам по душе обчество, в котором человека человек угнетает?

— Я за всеобщую свободу, равенство и братство — мужчина дружелюбно улыбнулся — И за свободную любовь.

— Вот как, хлопцы — я снова улыбнулся, придвинувшись к мужчине поближе — За любовь он.

— Кака-така любовь! — загомонил мой отряд — Когда старый мир кончается и новый нарождается до нее ли? Да прибить его, и ша!

— Не понял вас народ, непонятны вы ему — показал я дулом маузера на нехорошо глядящих на мужчину хлопцев — И слова у вас не наши, ой, какие не наши. Эй, Лева, кажись скрытого буржуина нашли. Это по твоей линии.

— А ну-ка — из-за спин ребят вышел Азов. Где-то в зале по лошадиному заржал Валяев, остальные предпочли либо скрыть улыбки, либо смеяться в рукав. Предусмотрительно — новогодний вечер кончится, а работа Ильи Павловича — нет — А это ты где так, мил человек, в зиму загорел, а?

Азов, донельзя колоритный в своем матросском наряде, обошел вокруг стремительно бледнеющего мужчину. Одно дело посмеятся над незнакомым шпинделем в папахе, другое — над знакомым и очень опасным Азовым.

— Ну, сейчас Лева разберется с этим скрытым агентом Антанты — заверил я общество — А вы все танцуйте-отдыхайте, мы ж не звери! Эй, музыканты, вот ты, со скрипкой, да ты. А ну-ка, проскрипи нам что-нибудь эдакое!

Можно было еще поразвлекаться, но какой смысл? Мы обозначились, нас заметили, улыбку на лице Старика я тоже видел — ну и хватит. Ко мне подошел Азов.

— Надо будет выяснить, с какого это он перепуга под Новый год на Мальту летал — деловито сказал он.

— Да мало ли? — не понял безопасника я — Отдохнуть.

— Перед десятидневными новогодними каникулами? — хмыкнул Азов — Да нет, так не бывает. Слушай, вовремя ты отмашку музыкантам дал. Все-таки мы же не артисты, оно нам надо? Свой почетный героический долг мы выполнили, так и хай им всем грець!

Видно, его посетили те же мысли. Значит, точно я все правильно сделал.

— Слушайте, как здесь всё — я попытался подобрать слово, но его за меня сказала Вика —

— Ох, тут все по богатому! — в ней все-таки прорезалась девчонка из провинциального города — Я просто вне себя!

Ну да, выглядело происходящее вокруг нас феерически. Яркий свет, в котором блестят явно не поддельные камни женских украшений и мужских аксессуаров, столы, стоящие у стен, каждый из которых представляет собой эксклюзивное произведение кулинарного и сервировочного мастерства, пестрые перья и яркие платья, отененные черными смокингами и френчами, и слитые воедино в порыве танца, белоснежные стоматологические улыбки, фальшивый смех и неподдельная нелюбовь — это все завораживало даже меня, а уж я-то, в отличие от моей маленькой Вики, на корпоративах бывал.

— Да ну — махнул рукой Азов — Вот когда по Древнему Риму было, вот это да. Я вообще люблю Рим. Хороший город.

— Ну, не знаю — Викины глаза блестели, она жадно впитывала в себя все происходящее — Эх, надо было все-таки платье надевать. Все в платьях, одна я как дура.

— Не одна — Азов покачал головой — Вон, Инка в гимнастерке. И все ее девчонки из отдела по работе с персоналом тоже.

— Сомнительный комплимент — надула губы Вика — Они тут, считай, как аниматоры. А я — гостья.

— И на тебя глядят почти все мужики — подошел к нам парень, который лихо крутил саблю. Надо думать, он был тут за Федора Щуся — Ты ж на фоне этих, в платьях которые, как лебедь белая среди уток. Вон смотри, как старшаки слюну гоняют.

С удивлением я заметил что он прав. Аскетичный наряд моей леди отличался от общего шелково-глянцевого разгула моды а-ля двадцатые, и выгодно выделял её на общем фоне.

— Добьем их танцем — предложил Вике Азов и, не дожидаясь ее согласия, схватил за руку и они влились в толпу сотрудников 'Радеона', отплясывающих что-то вроде 'Шимми'.

— Во Палыч дает! — присвистнул Щусь — Танцор диско, елки-палки.

Он отошел от меня, а я почему-то почувствовал себя одиноким. По факту, кроме Вики здесь никого у меня и нет. Где-то там Зимин и Валяев, но они работодатели, про Вежлеву и Ядвигу даже и говорить не хочется.

Я поправил папаху, расстегнул ворот френча, поскольку становилось жарковато, поправил кобуру и подумал о том, чтобы сходить к столу и ахнуть рюмку-другую водки. Нет, официанты между людьми бегали, я бы даже сказал — скользили, но на подносах у них стояли бокалы исключительно с шампанским, а его я не хотел. Наверное, можно было бы одного из них напрячь и насчет водки, но смысла я в этом не видел — до стола рукой подать, а этот бегать полгода будет.

Я шагнул в сторону стола, но тут мои глаза закрыли чьи-то ладони, судя по размеру и приятному запаху — женские.

— Кто? — услышал я шепот в правое ухо.

— Марина — обреченно признал я, но руки не разжались.

А кто это еще? Я тут больше и не знаю никого. Хотя...

— Дарья! — в моем голосе радости было уже больше. Хотя я при ней так самоконтроль над собой теряю...

Руки снова не разжались и я уже с испугом предположил —

— Ядвига Владековна? Нет?

— Нет — шепнул голос, в котором я услышал что-то знакомое. Да ладно!

— Елиза Валбетовна.

Если это она, то что-то в этом мире сошло с ума. Руки не разжались.

— Тогда я не знаю — с облегчением сказал я — У меня тут больше знакомых женского пола нет.

— Ну, оно и понятно — хихикнул голос — Старость не радость!

Руки разжались, я снова поправил папаху, повернулся и с невероятным удивлением увидел перед собой Ленку Шелестову.

— Неожиданно, да? — она явно наслаждалась ситуацией. Ну, вот любит она такое.

Я же онемел по двум причинам — во-первых, увидев ее здесь в принципе, и во-вторых от того, как она выглядела.

Красиво — это не то слово. Красиво выглядеть может любая женщина, при известном желании или материальных возможностях. А вот выглядеть так, чтобы у мужчины во рту пересохло — далеко не каждая. И для этого даже не надо быть красавицей, для этого надо быть настоящей женщиной. Той, которая рождена повелевать мужчинами и заставлять их ради ее улыбки создавать и разрушать империи. Только ради улыбки, и не более того.

Вот такая женщина и стояла сейчас передо мной. Шелковое платье с какой-то заколкой на груди, диадемка на голове, еле видная среди пышных волос, чулки со стрелкой и какие-то туфли с пряжками — вот и весь ее наряд.

— Специально в библиотеку ездила — похвасталась Шелестова — Интернету доверия нет, вот поднимала журналы двадцать первого года. Все красиво, но туфли уродские!

— Ага — туповато ответил я — Ты здесь как?

— Я-то? — усмехнулась Шелестова — Я... Стой. Танго. Обожаю танго. Ты его танцуешь? Хотя о чем я...

Как это не странно — я его танцую. Выучился лет десять назад, случайно. Причем хрестоматийному танго, со всеми поворотами и нырками.

— Пошли — взял я ее за руку — Танго — так танго.

А почему бы и нет?

Глава восьмая

в которой снова палят почем зря

Взвизгнули скрипки, свет, заливающий зал, стал как будто потише, хотя, может, просто у меня кровь к голове прилила?

— Держи — я снял портупею и папаху, сунув ее Петро — Побереги.

— Хорошо, батька — ответил мне здоровяк.

Рука Елены легла в мою руку, вторая моя рука легла на прохладный шелк платья чуть ниже ее лопаток.

— Ну, солдат — она бесстыдно и призывно помотрела мне в глаза — Это наш первый танец.

Люди вокруг исчезли, в этом огромном зале нас осталось только трое — она, я и музыка. Её звуки отбивали ритм на пару с моим сердцем и сердцем моей партнерши — танго не танцуют, в нем живут и умирают. Каждое танго — это целая жизнь, с первым плачем, первым стоном и последним хрипом, только так можно в нем существовать, только так можно понять эту тоску двух человек, один из которых завтра отправится умирать на поле боя, а вторая будет изнывать от неизвестности и извечной женской тоски. Каждое движение танго — это законченный этюд великой мистерии под названием Жизнь, даже если партнеры впервые свели свои руки вместе и двигаются в два шага.

Елена была превосходной партнершей, она предугадывала мои движения и не забывала делать вызывающие болео, которые так любят кинематографисты. Шелк платья обвивал ее стройные и длинные ноги, она послушно выгибалась, и я постоянно чувствовал ее руку у себя на спине.

Когда стих последний аккорд, я с удивлением обнаружил, что мы находимся в центре зала, одни. То ли все остальные уже оттанцевали, то ли еще чего — но в середине этого человеческого столпотворения были только мы, так и не расцепившие рук.

— Париж четырнадцатого года, похоже, не так ли? — раздался голос Зимина — Очень романтично.

На этом тишина закончилась, оркестр заиграл что-то быстрое, вроде чарльстона.

— Не так и плохо — отметила Шелестова — Не думала, что ты умеешь танцевать аргентинское танго. Ладно бы американское — но аргентинское? Ты меня отпустишь или так и будем стоять?

— Да вот, умеем кое-чего — я снял руку с ее спины — Нахватался по жизни разного.

— Поди, интересная жизнь была? — без улыбки сказал она.

— Почему была? — я тоже был серьезен — Есть. Мне и сейчас не скучно.

— Да что ты? — у нас сегодня явно был вечер ответов вопросами — А мне кажется то, что ты сейчас имеешь, очень трудно назвать жизнью. Так, что-то вроде стойла для коня, в котором полно овса и сена, знай только ешь, да свои функции иногда исполняй. Вон, смотри, и жокеи твои поспешают.

— Леночка — раздался слева голос Валяева — Вас невозможно оставить даже на мгновение. Только зазевался — и анарахисты уже вас танцуют.

— Добрый вечер — справа послышался голос Вики — Вот не ожидала тебя здесь увидеть.

— Овес и сено — улыбнулась Шелестова и протянула мне руку — Это было здорово, солдат.

— Это было по настоящему, мисс — я осторожно пожал ее руку, и она удалилась с Валяевым, который повернувшись ко мне, скорчил страшную рожу, что-то вроде 'Не влезай, убьет'.

— Ну везде пролезет — пробубнила Вика — Я даже...

— Вик, я знаю все, что ты хочешь сказать — повернулся я к своей спутнице — Не надо, вот правда, не надо.

— Ну не надо — так не надо — покладисто согласилась она — Как скажешь.

-Батька, вот ты дал — Петро показал мне большой палец, когда я подошел к нашей маленькой анархической колонии. Ребята уже оккупировали стол, разогнав от него всю публику, и явно уже махнули по паре рюмок водки — Показал недорезанным, чьи в лесу шишки!

— Да, это было красиво — подтвердил Азов, который уже скинул бушлат, оставшись в тельняшке, туго облепившей его грузное, но явно все еще очень сильное тело — Прямо как в фильме синематографической.

Хлопцы зашумели, кто-то сунул мне в руку приличных размеров фужер с прозрачной жидкостью.

— Батька, скажи, да так, чтобы душа развернулась во всю ширь — попросил Щусь (ну вот не знаю я. как этого парня зовут)

— А что тут говорить? — я обвел глазами своих товарищей — За них, проклЯтых, за баб. С ними жить трудно, почти невозможно, но без них жизни вовсе нет, потому как она без них нам ни к чему.

Фужеры звякнули, водка огненным клубком упала внутрь, опалив носоглотку, и настал этот секундный катарсис, называющийся 'после первой'.

— Ф-фух — Азов цапанул с блюда кусок ветчины, прозрачный, ароматный, тот, что называют 'со слезой', и закинул его вслед за 'беленькой' — Вот это ты верно подметил. О, всем молчать, Старик говорить будет.

Зал затих моментально, будто кто-то махнул волшебной палочкой и наложил на всех заклятие 'Онемей'.

— Добрый вечер, мои дорогие — Старик стоял на краю небольшого возвышения, которое, надо полагать, обозначало сцену. Он был одет в черный костюм, сидевший на нем невероятно изящно, под пиджаком, скорее даже под сюртуком, сияла белоснежная сорочка, ее ворот сдерживала массивная брошь в виде паука, блестевшая россыпью мелких камней, судя по всему, как бы даже и не бриллиантов — Я счастлив снова видеть вас всех, это радует мое сердце, как радует его и то, что вам всем сейчас хорошо. А что вам хорошо — это несомненно — вы смеетесь, разговариваете, пьете вино. И как же сейчас пела моя душа, когда я видел ту чудную пару, слившуюся в танце. Кто там вспомнил Париж четырнадцатого года, ты, Максимилиан?

— Точно так, магистр — почтительно отозвался Зимин.

— Нет, это не Париж — Старик печально улыбнулся — Там все было по другому, там была истерия, тебе ли это не знать. Мне это напомнило другую пару. Ах, как они танцевали, эти рыжие волосы, эти перья на шляпке... Впрочем, стоит ли вам слушать все эти старческие россказни? Друзья мои! Вы сегодня вспоминаете прекрасное время, грозное, страшное — но прекрасное. Но вы сами живете в чудесное время. Китайцы считают проклятием жизнь во время перемен. Нет — говорю вам я. Нет, это не проклятие, это великая удача. Одна эпоха умирает и приходит другая — новая, свежая, непосредственная, искренняя. И для тех, кто смел и упорен, всегда найдется в ней место, то, которого он заслуживает. Главное — не побояться и сделать первый шаг. Те, кого вы сегодня изображаете, сделали этот шаг. Да, для многих это был первый шаг на их личный эшафот — но как они жили! Как они верили, в то,что делают, как они хотели все изменить — это было великолепно. И все они в конце концов получили то, что заслужили, в полном соотвествии с одной забавной книгой — по делам своим. Так что я пью за вас, за тех из вас, кто не побоится сделать этот самый шаг!