Ниндзя-маг. Победить чуму

Попробовал по привычке напитать тело чакрой, чтобы с ее помощью двигаться, но комок в груди напомнил о себе: остро кольнул и прострелил по всему телу, вернее, по всем каналам чакры, между прочим, частично искривившимся и сместившимся, а частично кардинально изменившимся. По глазам резануло и отдалось в черепушке, ответившей расслаблением напряженных мышц там, где не надо... Стыд немедля ожег лицо и непривычно ощущаемые уши. Эпично досадуя на собственную беспомощность, я собрал волю и силы в кулак.

Терпя озноб и ступая привычно бесшумно, вышел из комнатушки. С трудом подавил желание незамедлительно проверить собственные уши или ущипнуть себя в надежде проснуться. Зал, куда выходила комната, поразил своей монументальностью и несуразностью. Под примерно пятиметровой (хм, кажется на местном это как раз один перч) высотой сводчатого потолка ровно расположились ряды утлых и простецких лежанок со спящими. Обоих полов. Несколько продавленных столов со скамьями и стульями довершали казарменную картину. К некоторым поддерживающим колоннам крепились вытянутые пирамидки вершиной вниз, над плоскостью вверху игралось тусклое, бездымное и совсем не греющее пламя, казавшееся мороком гендзюцу.

Я сделал себе зарубку в памяти: отблагодарить заботливую девочку, положившую меня в свою (наверняка чем-то заслуженную) кровать, вместо простецкой раскладушки из двух перекладин и натянутой между ними брезентовой ткани. Тихо проковылять вдоль стеночки не вышло: прикорнувший дежурный на неудачный шлепок босой ногой спохватился, обвел залу сонным взглядом, заметил меня, выпучил глаза и быстро, но тихо подошел ко мне, по пути запалив обычный факел от странного огня. Я остановился. Парень, в раздражающе непривычном синем наряде и высоких сапогах, двигался весьма тихо и скорее как бывалый путешественник, нежели чем шиноби или вояка. Подходя, он смерил меня взглядом и незлобиво, понимающе хмыкнул и шаркнул ногой по безупречно чистому мозаичному полу, ловко и почти точно подпнув ко мне чьи-то попавшиеся ему по пути поношенные казенные тапки, на три размера большие. Я с благодарностью обулся и оперся на подставленное плечо. Что толку строить из себя невесть что и воротить нос? Скорее всего это от меня его воротить будут. В моем плачевном нынешнем состоянии любой скрутит на раз или уронит щелбаном, но гордость не позволяет дать себя понести — так доковыляем.

Мне было интересно все вокруг, но сил слишком мало — запомнить бы дорогу, чтобы суметь самостоятельно вернуться. Выйдя в коридор, парень подал голос, ткнув себя кулаком в грудь:

— Бим.

— Неджи, — по-простому представляюсь, морщась от громкости чужого голоса и давшего петуха своего.

Парню стоит отдать должное: за время пути он смог донести до меня про какую-то страшную эпидемию. Голова раскалывалась от усилий вникнуть в речь, понимаемую с пятого на десятое. Старался запомнить дорогу и переставлять заплетающиеся ноги, чтобы не завалиться. Разделил радость добродушного помощника, что я баловень судьбы, сумевший выжить и выкарабкаться из лап смерти, что я везунчик, отхвативший уникальную инициацию аж на три класса, включая престижный и тайный, опутанный множеством загадочных историй. Уяснил, что провалялся около недели в забытьи, что мой призыв что-то там оборвал и чего-то важного лишил, за что едва не казнили и за что еще взыщут плату. Узнал, что из-за боязни заражения чумой меня решили не укладывать в госпитальные палаты при храме и что мою добровольную сиделку зовут Эйноли. Поскольку свободного места нет (особенно для босяков без медяка за душой, пусть и благородного происхождения), меня положили рядом с непутевой красоткой, якобы из нерабочего свитка призвавшей полудохлого иномирянина в этот чудной мир... Отчего-то Бим всерьез считает многомерность бытия в порядке вещей... Дальше голова отказалась соображать и я перестал вслушиваться в то, что тихо, но выразительно втолковывал мне провожатый Бим, которого совсем не смущала невнимательность к его речам и необходимость повторения для особо тупых.

Угнетенное адаптацией тело отвратительно слушалось, так что пришлось самому себе признаться, что сам бы ни в жизнь не дошел. Хорошо хоть мир не без добрых людей. Изобразить поклон благодарности побоялся — наверняка позорно рухну, но вроде хватило осторожного кивка, судя по подмигиванию, правильно воспринятого. Что ж, мне уже нравится этот мир — тут добрее встречают незнакомцев.

В длинный и почти не освещенный коридор выходило еще три одинаковых двери, ведущих, видимо, в такие же складские помещения, переделанные под казармы (по моему первому смутному впечатлению). Коридор загибался и разветвлялся. Мы направились в хозчасть, откуда тянуло свежевыпотрошенной рыбой и хозяйственным мылом. Бим отвел меня в мойню, которая подозрительно напоминала, солдатскую. В одну из двух кабинок понятного назначения я так и не успел дойти... Пока непослушными руками освобождался от испачканных подгузников, Бим приготовил деревянные ведра, зачерпнув прозрачной холодной и мутной горячей воды. Дважды окатив меня теплом, он указал на проточный неглубокий бассейн с терпимо горячей водой. Помощник был готов поддержать меня, но чтобы Хьюга да оскользнулся? Так низко я еще не пал. В сидячем положении вода достала мне по грудь. Подложив выданное грубое мочало под затылок, я с нескрываемым облегчением откинулся, став размокать. Не чистые горячие источники, но самое оно для блаженного согрева.

Я сам не заметил, как задремал. Было столь хорошо, что поленился отреагировать на потеребившего меня, за что немедленно поплатился: меня бесцеремонно подхватили подмышками и выдернули из блаженного тепла. Сервис не побаловал массажем или втираниями масел: грубо влили в рот ужасную кисло-горькую гадость, продравшую горло похлеще спиртованного сакэ, и стали применять множество незнакомых техник лечебного характера, что ненадолго даровали пьяное чувство легкости и всемогущества при том, что соображалка не соизволила проснуться. А потом, посетовав на стойкость, принудительно вогнали в сон, напоив очередным знахарским варевом, чрезвычайно противным на вкус.

Второй раз проснулся в липком поту и тоже внезапно — от взрывной головной рези. Боль накатила и принялась волнами то слегка утихать, то еще сильнее нарастать. Не было сил ни застонать, ни пошевелиться толком, только свалиться с кровати, съежится и зажать голову, уткнувшись припекаемым лбом в камень. Очередная накатившая волна превысила болевой порог, сметя сознание...

Тело ныло буквально всюду, лихорадило, одновременно подташнивало и хотелось жрать. В третий раз осознанное всплытие ввергло в жуткую депрессию — проклятая печать действовала! Неизвестно, что и кто вызвал ее срабатывание. Окочурюсь ли в следующий раз или отделаюсь комой? Все горькие мысли закрутились вокруг ненавистного кланового джуиндзюцу Хьюга. Ага, вырвался из одной клетки да угодил в другую — неизвестно к кому! Чудесный шанс выжить, просто замечательный!..

Попытка активации бьякугана вызвала взрыв цветных брызг и болевой шок. Стыдная мысль заплакать вызвала зубовный скрежет и желание кому-нибудь любой ценой набить морду. Намерение к активным действиям побудило организм напомнить сознанию о сильном голоде и жажде. Помянув биджу с хвостами во всех местах и позах, резко выдохнул и приступил к дыхательным упражнениям, взнуздывая разбушевавшиеся эмоции — позор мне!

Познав дзэн, стал думать рассудительно, насколько возможно. Во-первых, осмысленно, внимательно и неспешно осмотрелся. Вновь в спальне — той же. Один. Тусклое освещение давала наполовину истаявшая свеча, явно имевшая в воске какие-то примеси. Свободное пространство между кроватью и стеной с выходом теперь заполнял стол с табуретом под ним. На столе "красовалась" ночная ваза и несколько стоймя стоящих листов с забавными иллюстрациями на тему нахождения оной ночной вазы под кроватью и схематичного порядка ее использования. Ноги влезли в тапки, не ношенные, казенные. На табурете обнаружилась сложенная теплая монашеская роба, подвязываемая веревкой, а также рисунки, ведущие к аппликациям на ящике комода и в изголовье кровати. Там обнаружилось сменное нижнее белье, надеваемая через голову холстяная рубаха и суконные штаны. Нашлись банные принадлежности и средства личной гигиены, среди которых выделил расческу, сделанную вручную — из дерева. Подобные предметы обихода говорят об уровне технической развитости. Под табуреткой, кстати, стояли кем-то уже стоптанные простецкие полусапожки моего размера и, кажется, портянки, которыми биджу знает, как пользоваться.

Дернув уголком губ на девичьи старания (и чего меня к ней подселили?!), убрал со стола ночную вазу, обнаружив у стеночки краюху черного хлеба и плошку с прорастающими в воде зернами. Первым делом наполовину выдул графин с холодной водой. Вроде терпелось, потому, смерив жадность и вспомнив манеры, зажевал резиновое сало, обнаруженное в пергаментном свертке, закусил чесночным хлебом с луковицей и без аппетита умял остальное, которому явно предстояло стать пюре — ступка и пестик обнаружились тут же. Насыщения не ощутил совершенно, но к флаконам не стал ни притрагиваться, ни даже принюхиваться — чревато. Ну их Джуби в брюхо.

Зря наелся — делал все с тоской по фаянсовому другу. Потом подумал было слегка отлежаться да пройтись, но не рассчитал: едва прилег на кровать, как мгновенно обессилил и провалился в сонную хмарь, где Джуби превращал меня в ежа.

Еще дважды просыпался в одиночестве, потом притворялся спящим и бредовым, исподволь изучая Эйноли по фамилии Фриэст. Почему притворялся? Сделал неутешительное для себя открытие: из-за каких-то там формальностей призыва голоса за дверью сочли меня фамильяром, ее питомцем. Видимо, этим объяснялось, что меня не трогали и не пытались по всей форме устраивать допросы, кто я и откуда, какие цели и прочее. Было крайне неприятно прийти к пониманию, что здесь такое положение дел в порядке вещей — "гости" из соседних планов бытия часто встречаются. На эту тему хорошо ложилась привязка моего изменившегося клейма (в комоде отыскалось зеркально натертое железо: вынужден был смириться с отросшими остроконечными ушами, тщательно исследованными на ощупь). Отражающаяся в зеркале "X"-печать на лбу дополнилась фазами луны: внизу пусто — новолуние; слева серп растущей луны; вверху кружок — полнолуние; справа серп стареющей луны. Вот и притворялся, чтобы не скатиться в ненависть, наделав глупостей и обидев Эйноли, как-никак, выхаживающую меня. Информационный голод пагубен для суждений — кому как не мне это знать?.. Злые языки весят ярлыки... Цена ошибки слишком высока, потому пару суток таился. Время, соответствующее дню, использовал, нагружая организм упражнениями для разгона крови по жилам, и ломал язык путем словесного описания всех предметов, встречающихся в спальне. Пробуждение во время общего сна отдавал размышлениям и медитации, пытаясь ощутить свою явно изменившуюся систему циркуляции чакры, при этом игнорируя внимательный взор сказочного ящера.

Нарушенное суточное расписание постепенно нормализовалось, адаптация медленно, но верно завершалась. Вызываемые реконфигурацией СЦЧ недомогания пагубно сказывались на всем теле. Вынужденно смирялся со своим иждивенчеством и затворничеством, во время бодрствования используя свободное время для изъятия и анализа отложившихся в памяти фрагментов, для речевой практики эльфийского языка и общего, как и в моем прежнем мире, разбившегося на труднопонимаемые диалекты (перед сном рекруты довольно шумно резались в кости и домино).

Эйноли молчаливой и заботливой мышкой хлопотала обо мне, а перед сном тихонько плакала в подушку. Утром просыпалась как по часам, нашептывала молитву на эльфийском, испрашивая благословения у некоего бога, на общем наречии звучащего гораздо проще — Кореллон Ларетиан. Потом с прекрасным настроением мурлыча себе под нос, мешала содержимое нескольких флакончиков и коробочек в какое-то снадобье для меня, судя по прошлым применениям, долженствующее оказать какой-то лечебный эффект и пробудить тело с первичным глотательным рефлексом. Потом смешно жмурилась, румянилась и проверяла мой подгузник. Бегала поесть сама и мне приносила харчи. Расписание рекрута отличалось постоянством.

На двери в комнату стояло шумоподавление. Однако, по услышанным обрывкам разговоров заключил, что уже провел в этом мире целый райд (декада), а до спешных выпускных экзаменов в Академии города Невервинтера осталось всего семь дней — намечены на первый день времени цветов. Первое киртона в пересчете на родной календарь это второе июня (как позже выяснил).

Когда Эйноли очередным утром ушла на занятия, оставив мне скромный солдатский паек, выждал немного и во второй раз попытался активировать бьякуган.

Не зря медитировал! Удалось более-менее привычно наскрести чакру в теле, сложить классическую связку ручных печатей для стабилизации и подать энергию в глаза. Фееричная мешанина цветов чуть снова не вынесла мозг, но я сдюжил, стерпев болезненную активацию. И ах**!

Мои честно натренированные десять километров канули в лету, ужавшись до гадского перча — в десять раз меньше, чем при первой активации дома! Причем два-три ярда из обозреваемых пяти с половиной занимала странная голубоватая дымка из странной энергии вокруг моей фигуры.

Привыкнув и терпя нарастающую резь в додзюцу, прошелся фокусом зрения по комнатке, иногда крутя головой для полноты восприятия. Сразу выявил фуиндзюцу на двери в виде полузнакомой эльфийской руны. Изумрудно-зеленое свечение странной чакры обнаружилось во флаконах, а в самых пузатых даже посверкивали тончайшие нити, свернутые в какую-то трехмерную путанную конструкцию, по которой циркулировала... мана? Уж очень эта мана напоминала особую разновидность чакры, впрочем, во всех колбах и бутылочках, а так же рунах угадывались сигнатуры их создателей, одна из них встречалась чаще всего. Еще светилось... маной стоявшее в углу растение, выполнявшее функцию освежителя воздуха. На ночной вазе и ее крышке тоже были руны, изящные эльфийские, начертанные той же рукой. А вот на ободе вытяжной потолочной решетки горела очень маленькая неизвестная угловатая руна, подобная ей была внутри хитрых замков, дверного и у вещевого сундука.

Прервав первый короткий сеанс, я плеснул воды на лицо и приступил к безвкусной казенной еде, ощущая себя узником. Утолив первый голод и жажду, повторил активацию бьякугана, презрев боль. Второй раз далось легче и с большей детализацией. Сразу сосредоточился на себе. Все мои ощущения полноты относились к ворсистому клубку в солнечном сплетении. Но на самом деле оказалось, что родная система циркуляции чакры чем-то угнетена: каналы бледные и тонкие. Стоило укрепить волю и удержать чакру в себе, остановив циркуляцию простейшим "Кай", как свечение вокруг меня утихло, а состояние начало заметно улучшаться и боль в глазах почти сошла на нет. Вывод первый — надо закрыть все тенкецу для скорейшего выздоровления. Вывод второй — надо развить бьякуган, пользуясь случаем. Деактивировав додзюцу, начал специальные упражнения для глаз.